Журнал «Если» - «Если», 2009 № 06 Страница 10

Он кивнул, сохраняя серьезность.

— Свет — это волна, — сообщил я.

Потом протянул руку к детектору, нажал кнопку «вкл» — и интерференционная картинка исчезла.

— Пока кто-нибудь не наблюдает.

Копенгагенская интерпретация постулирует следующее: наблюдение есть требование реальности. Ничто не существует, пока оно не наблюдается. До этого момента есть только волны вероятности. Только возможности. Применительно к нашему эксперименту эти волны описывают вероятность обнаружения частицы в любой точке между электронной пушкой и экраном. Пока частица не детектируется сознанием наблюдателя в конкретной точке вдоль этой волны, она эффективно выбирает любой путь сквозь пространство-время. Следовательно, пока частица не обнаружена пролетающей сквозь одну щель, она теоретически может пролетать сквозь другую — и поэтому реально пролетит сквозь обе в форме вероятностных волн. Эти волны интерферируют друг с другом предсказуемым образом и поэтому образуют видимую интерференционную картину на экране за щелями. Но если частица детектируется наблюдателем у любой из двух щелей, она после этого уже не может пролететь сквозь обе. А раз она не может пролететь сквозь обе, то не может создать и интерференционную картину.

Создается впечатление, что такое объяснение противоречит самому себе, за одним исключением. За исключением того, что интерференционная картина исчезает, если кто-то наблюдает.

Мы проводили эксперимент снова и снова. Сатиш проверял результаты детектора, тщательно отмечая, через какую щель пролетают электроны. Когда детекторы были включены, примерно половина электронов пролетала сквозь каждую из щелей и интерференционная картина не образовывалась. Мы выключали детекторы — и опять на экране мгновенно появлялась интерференционная картина.

— Откуда система знает? — спросил Сатиш.

— Откуда знает что?

— Что детекторы включены. Откуда она знает, что позиция электрона была зарегистрирована?

— А-а, это большой вопрос.

— Может, детекторы выдают какие-то электромагнитные помехи?

Я покачал головой:

— Ты еще не видел действительно странных вещей.

— О чем ты?

— На самом деле электроны совсем не реагируют на детекторы. Они реагируют на тот факт, что ты в какой-то момент снимаешь показания детектора.

Сатиш посмотрел на меня, явно ничего не понимая.

— Включи детекторы.

Сатиш нажал на кнопку. Детекторы негромко загудели. Мы дали эксперименту длиться какое-то время.

— Все, как и прежде, — сказал я. — Детекторы включены, поэтому электроны должны вести себя, как частицы, а не как волны. А без волн нет и интерференции, правильно?

Сатиш кивнул.

— Ладно, теперь выключи.

Гудение детекторов смолкло.

— А теперь магическая проверка, — объявил я. — Это как раз то, что я хотел увидеть.

Я нажал на детекторе кнопку «сброс», стерев результаты.

— Эксперимент был таким же, как и прежде, — продолжил я. — Оба раза детекторы были включены. Единственная разница состоит в том, что я стер результаты, не посмотрев на них. А теперь проверь экран.

Сатиш открыл корпус детектора и вытащил экран.

И тогда я увидел то самое выражение у него на лице. Мучительная необходимость поверить в то, что не может быть правдой.

— Интерференционная картина, — сказал он. — Как такое может быть?

— Это называется ретропричинностью. Стерев результаты после завершения эксперимента, я привел к тому, что электроны вообще не вели себя, как частицы.

Сатиш молчал целых пять секунд.

— Такое возможно?

— Конечно, нет, но ты сам это увидел. Пока разумный наблюдатель не увидит показания детектора, сам детектор остается частью более крупной неопределенной системы. Детектор не вызывает коллапс волновой функции — это делает разумный наблюдатель. Сознание подобно гигантскому прожектору, вызывающему коллапс реальности везде, куда он светит, а то, что не наблюдается, остается вероятностью. И это не ограничивается лишь фотонами или электронами. Это все. Вся материя. Это дефект реальности. Поддающийся проверке, воспроизводимый дефект реальности.

— Значит, ты это хотел увидеть?

— Да.

— А теперь, когда увидел, для тебя что-то изменилось?

Я ненадолго задумался, анализируя свои мысли.

— Да, изменилось. Стало гораздо хуже.

Мы проводили эксперимент снова и снова. Результаты никогда не менялись. Они идеально совпадали с результатами, которые Фейнман задокументировал десятилетия назад. За следующие два дня Сатиш подключил детекторы к принтеру. Мы проводили эксперимент, и я нажимал кнопку распечатки. Потом мы слушали, как жужжит принтер, печатая результаты.

Сатиш корпел над распечатками так, будто пытался придать им смысл одним усилием воли. Я заглядывал через его плечо, становясь голосом в его ухе:

— Это подобно неисследованному закону природы. Квантовая физика как форма статистической аппроксимации — решение проблемы сохранения реальности. Материя ведет себя как область частот. Зачем изменять массивы данных, на которые никто не смотрит?

Сатиш отложил листки и потер глаза.

— Есть школы математической мысли, которые утверждают, что более глубокий, подразумеваемый порядок скрыт сразу под поверхностью наших жизней, — заметил я.

— Для этого у нас тоже есть название, — улыбнулся Сатиш. — Мы называем это «брахман». И мы знаем об этом уже пять тысяч лет.

— Хочу кое-что попробовать, — сказал я.

Мы снова провели эксперимент. Я распечатал результаты, тщательно постаравшись не смотреть на них. Мы выключили установку.

Я сложил оба листка пополам и сунул их в конверты из плотной бумаги. Сатишу я дал конверт с распечаткой результатов экрана, а себе оставил результаты детекторов.

— Я пока еще не смотрел результаты детекторов, — пояснил я ему. — Поэтому сейчас волновая функция все еще представляет собой суперпозицию — наложение — состояний. И даже хотя результаты распечатаны, они все еще неизвестны наблюдателю и поэтому все еще являются частью неопределенной системы. Понял?

— Да.

— Выйди в соседнюю комнату. Я вскрою свой конверт ровно через двадцать секунд. И я хочу, чтобы ровно через тридцать секунд ты вскрыл свой.

Сатиш вышел. И вот оно: место, где логика не срабатывает. Я подавил иррациональную вспышку страха. Зажег стоящую на столе газовую горелку и поднес конверт к огню. Запах горящей бумаги. Черный пепел. Минуту спустя вошел Сатиш с открытым конвертом.

— Ты не смотрел, — сказал он и протянул свой листок. — Как только я вскрыл конверт, то сразу понял, что ты не смотрел.

— Я солгал, — признался я, забирая у него листок. — И ты меня уличил. Мы создали первый в мире квантовый детектор лжи — прибор для предсказаний, сделанный из света. — Я посмотрел на распечатку. На белой поверхности расположились темные полосы интерференционной картины. — Некоторые математики утверждают, что или не существует никакой свободы воли, или весь мир есть симуляция. Как думаешь, какой вариант правильный?

— Это наши варианты?

Я скомкал листок. Внутри меня что-то сдвинулось. Что-то щелкнуло, и я открыл рот, чтобы заговорить, но произнес совсем не то, что намеревался.

Я рассказал Сатишу о срыве, о пьянстве, о госпитале. Рассказал о глазах в зеркале и что я говорил себе по утрам.

Рассказал о гладкой стальной кнопке стирания, которую я приставлял к голове, — одно нажатие указательного пальца, чтобы заплатить за все.

Сатиш слушал, кивая. Он перестал улыбаться. Когда я договорил, он положил руку мне на плечо и заглянул в глаза:

— Значит, ты все-таки сумасшедший, друг.

— Сегодня тринадцать дней. Я трезвый уже тринадцать дней.

— Это хорошо?

— Нет, но дольше, чем мне удавалось продержаться на протяжении двух лет.

Мы проводили эксперимент. Распечатывали результаты.

Если мы смотрели на результаты детекторов, то на экране появлялись два пятна напротив щелей — сквозь них пролетали частицы. Если не смотрели, на экране возникала картина интерференции.

Мы проработали большую часть ночи. Уже под утро, сидя в полутемной лаборатории, Сатиш заговорил:

— Была однажды лягушка, которая жила в колодце, — начал он.

Я наблюдал за его лицом, пока он рассказывал историю.

— Как-то раз крестьянин опустил в колодец ведро и вытащил из него лягушку. Та заморгала на ярком солнце, потому что увидела его впервые.

«Кто ты?» — спросила лягушка крестьянина. Тот очень удивился. «Я хозяин этой фермы», — ответил он. «Ты называешь свой мир «ферма»?» — «Нет, это не какой-то другой мир. Это тот же самый мир». Лягушка только рассмеялась в ответ и заявила: «Я плавала до каждого уголка своего мира. Северного, южного, западного и восточного. И уж поверь, я точно тебе говорю, что здесь другой мир». Я смотрел на Сатиша и молчал.