Юрий Игрицкий - Россия и современный мир №3/2012 Страница 10

Резко ухудшилось здоровье населения, вернулись давно забытые болезни. После реформ наша страна вышла на первые места в мире по суициду: за 20 лет мы потеряли более 800 тыс. человек по детскому алкоголизму, психическим заболеваниям, потреблению героина и по многим другим подобным показателям. То, что произошло с потреблением наркотиков за последние 20 лет в нынешней России, – это статистический взрыв. Коррумпированная правоохранительная система не только не осуществляет борьбу с наркодельцами, но часто является одним из партнеров российской наркомафии. В 90-е годы широко распространились такие явления как бомжатничество, беспризорничество, детская проституция.

На здоровье детей и подростков реформы сказались особенно губительно. В 1995 г. уровень детской инвалидности составил 116,3 на 10 тыс. детей в возрасте до 16 лет, в 2005 г. – 209,1, в 2010 г. – 225,2. В дореформенном 1990 г. в РСФСР на 10 тыс. детей было 38,5 инвалида, т.е. произошел шестикратный рост детской инвалидности. При населении в 143 млн. человек в России сегодня 13,8 млн. инвалидов17. По данным Государственного научного центра им. Сербского, число здоровых дошкольников за пореформенные годы уменьшилось в 6,5 раз, и при поступлении в школу их количество не превышает 10 %. Уровень психических расстройств в РФ с начала 90-х годов увеличился в 12,5 раза, а доля освобожденных от призыва по соответствующим показателям составляет 22,8 % от общего числа призывников18.

«Осуществленная в 1992–1994 гг. так называемая “шоковая терапия” с наибольшей силой ударила по здоровью населения, резко увеличив его смертность, – констатирует известный российский демограф Л. Рыбаковский. – Число умерших в стране в 1994 году превысило уровень 1991 года на 670 тыс. человек» [18, с. 169–170]. Известный кардиолог, академик Е. Чазов свидетельствует: «В “лихие 1990-е” я не раз предупреждал власти о грядущем всплеске смертности “от сердца” после шоковой терапии. В том числе из-за истощения жизненных сил народа. Не вняли! Такого огромного количества людей мы не теряли со времен войны»19.

Демография – один из наиболее объективных показателей благополучия или неблагополучия общества. Все отмеченные явления – прямой результат реформ. Ведь за 20 лет биологическая природа человека измениться не может, а на территории Российской Федерации за это время не произошло никаких крупных экологических катастроф, которые могли бы столь кардинально повлиять на численность и здоровье нации.

Политическая сфера. В результате реформ отчуждение населения от власти, характерное для советского периода, было не только не преодолено, но стало гораздо глубже. Не надо обвинять в этом В. Путина – реформы начались за восемь лет до его прихода. А уничтожение честных выборов как основного элемента демократии произошло за четыре года до его прихода – в 1996 г. Грязные технологии и подтасовки ввели в практику российские реформаторы. А. Чубайс – главный организатор президентских выборов 1996 г. – тогда объяснил необходимость нечестных выборов тем, что «российскому народу нельзя доверять выборы, так как они обязательно выберут коммунистов». 20 февраля 2012 г. на встрече с лидерами незарегистрированных партий президент РФ Д. Медведев признал, что в 1996 г. вовсе не Б. Ельцин был победителем на президентских выборах [29]. Беспрецедентные манипуляции массовым сознанием и подтасовки результатов голосования, осуществленные тогда правящей номенклатурой, круто изменили вектор политического развития страны. Во всех постсоциалистических странах Восточной Европы перегибы монетаристов удалось исправить в середине 1990-х годов, когда партии левого политического спектра пришли на смену крайним либеральным. Именно благодаря голосам тех, кто не был готов к кардинальным социальным переменам, победу одержали партии левого политического спектра (бывшие коммунистические, а также социалистические, социал-демократические), что позволило этим государствам сбалансировать экономику, ослабить социальное напряжение, учесть интересы не сумевших адаптироваться к свободному рынку слоев населения. Приход во власть левых и левоцентристских политиков во многих постсоциалистических странах избавил экономические реформы от чрезмерной либерализации, от монетаристских излишеств, что оказалось очень полезным и для самой экономики, и для гражданского мира, и общей политической атмосферы в этих странах. К сожалению, в России этого не произошло. А произошло перерождение государства в криминальную корпорацию, вызвавшее запредельный уровень недоверия населения к государственным институтам и взаимное отторжение правящей верхушки и народа.

Политэкономическая модель, созданная в 1990-х годах проста и удобна, она состоит из трех элементов, точнее трех рент: природной ренты (неистощимые природные ресурсы), административной ренты (коррупция), социальной ренты (и народу выделяют что-то, но ровно столько, чтобы исключить его выход на улицы). То есть модель, сконструированная реформаторами, соединила власть и богатство, поэтому бюрократия неизменно и последовательно увеличивала свой политический и экономический потенциал. Симбиоз власти и капитала, произошедший в результате реформ 1990-х годов, сохраняется и сейчас. К 2000 г. окончательно сформировалась сплоченная мафиозно-клановая система, в которой циркулировали гигантские по масштабам капиталы. К приходу Путина эта модель уже набрала мощный ход, ее невозможно было остановить. За восемь лет сформировалась сплоченная мафиозно-клановая система, обладающая мощными ресурсами. Здесь даже Иосиф Виссарионович с Феликсом Эдмундовичем ничего не могли бы сделать. И Путин не мог, а возможно, даже и не помышлял об этом. На рубеже веков оказался востребованным не тот, кто мог поменять экономическую модель, а тот, кто мог остановить расползание страны. Не в последнюю очередь потому, что распад не соответствовал интересам самой бюрократии.

Можно выделять те или иные хронологические отрезки в развитии процессов, порожденных либеральной моделью, но ничего принципиально нового это не выявит. Никаких качественных этапов за прошедшие 20 лет выделить нельзя, даже не было сколько-нибудь существенной модификации созданной модели, ее функционирование и развитие происходило очень последовательно и органично. «Президенту Путину как наследнику Ельцина осталось лишь внести завершающие штрихи в государственное строительство, – справедливо замечает А. Панкин, – в результате которого сложилась конструкция безальтернативной власти, вполне самодостаточная система, не имеющая внутренних стимулов для эволюции» [15, с. 5]. При Ельцине партия бюрократии организационно и политически еще не успела окончательно оформиться, но именно в результате реформ высшая бюрократия получила в свои руки и власть, и национальную собственность. И можно не сомневаться, эту модель нынешняя правящая российская номенклатура будет стремиться использовать для себя с максимальным эффектом столь долго, сколько позволят запасы российских недр. В порядке информации: стоимость разведанных полезных ископаемых на территории нашей страны оценивается в 35 трлн. долл., а прогнозируемых запасов – в 140 трлн. долл. [17, с. 14].

Разумеется, любой процесс развивается во времени. И в советский период менялись руководители – Хрущёв, Брежнев, Андропов, Черненко как личности во многом противоположны друг другу (никак не меньше, чем Ельцин и Путин). Поэтому в СССР менялись стиль управления, кадры бюрократии, общественная атмосфера, идеологические акценты, партийная этика, тональность отношений с внешней средой и прочие элементы надстройки. Но это были частные проявления родовой основы – «социалистической системы». Воспроизводящий ее политэкономический механизм, созданный отцами-основателями СССР, оставался неизменным. Устойчивость его можно оценить объективным критерием: ростом власти государственного аппарата над населением. С первых дней советской власти бюрократический слой в обществе постоянно увеличивался. Только так можно смягчать противоречие между созидательным ресурсом общества и антисозидательной деятельностью власти и гарантировать незыблемость власти. На это еще в 1964 г. обратил внимание Герберт Маркузе, который подчеркнул, что «конфликт между производственным потенциалом общества и его деструктивным использованием неизбежно ведет к усилению власти государственного аппарата над населением» [12, с. 45–46]. Сейчас Россия движется по траектории, начертанной российскими реформаторами в 1990-х годах.

Идеологическая задача представителей нынешней власти – противопоставить себя реформаторам, показать, что они ничего общего не имеют с тем, что творилось в 1990-х. Поэтому нынешняя официальная российская пропаганда никогда не акцентирует внимание на причинно-следственной связи 1990-х и 2000-х годов, а наоборот, старательно избегает темы преемственности. Недавно в связи с 80-летним юбилеем Б. Ельцина на стремление противопоставить «криминальные 90-е» и «гламурные нулевые» отметили многие аналитики. Показательно, что преемственность между нулевыми и 90-ми годами еще раз подчеркнул даже один из лидеров правой оппозиции В. Рыжков: «Капитализм, с большими элементами госкапитализма, огромной концентрацией собственности в очень немногих руках, появился именно в девяностых и благополучно дожил до наших дней. Фридман, Потанин, Лисин, Абрамович, Дерипаска, Авен, Вексельберг, Алекперов – эти люди по-прежнему остаются. В тех же девяностых обозначилась и подчиненная роль парламента и судов в России»20. За 20 пореформенных лет перемен ни в принятой модели, ни в кадровом аппарате, ее использующем, не произошло. «Перед нами вся та же команда, – справедливо отмечает А. Минкин. – В 1996 г. они сделали Ельцину второй срок. В 2000-м сделали Путина» [13, с. 164].