Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1980 год Страница 12

В 50-е и 60-е годы к разграблению руин приложили руку американцы. Кражи приняли такой размах, что здесь установили яркое неоновое освещение. Одно из предложений, поступивших из США, заключалось в перевозке по частям храма Бантисрэй в Америку.

...Мы вытащили УАЗ общими усилиями из воронки, проехали около ста метров и уперлись в каменных львов, смотревших на обширный «борей» — гигантский водоем, дно которого, высохшее к маю, покрывали вялые лотосы. Кхмерский автоматчик, сопровождающий нас, сказал, что теперь с машиной следует расстаться, дальше технике проезд запрещен. Перед нами тянулись пятьсот метров шоссе XII века, иззубренного кое-где осколками от снарядов XX...

Храм строил, как свидетельствуют хроники, обуреваемый энергией строителя король Сурьяварман II между 1120 и 1180 годами.

— Закройте глаза покрепче, представьте себе все, что сейчас видите, в позолоте, откройте глаза... и пошли, — сказала мне гид, хрупкая девушка в розовом саронге, синей кофточке и с подаренным ей ожерельем из прибалтийского янтаря на тонюсенькой шее.

Я сделал, как было велено, и мы пошли...

Казалось, что храм еще оставался за горизонтом, и мы пошли к этому горизонту по пыльному шоссе из каменных плит длиною около полукилометра. Змеи-нага ползли вместе с нами по каменным бордюрам, вытягивая алчно в сторону растущего на глазах храма свои веерообразные головы.

У храма я поднял голову, чтобы охватить его взглядом. Центральная башня, или «прасат», — символ святой горы Меру — уходила в безоблачное небо. Мы карабкались по крутым лестницам, минуя галереи, воздушные бассейны. Стучало в висках. Преодолев последний темный широкий подъем, мы вышли к небу. Мистическая гора Меру, святая святых, представлялась здесь еще более величественной.

Пищали в темных нишах летучие мыши, несло плесенью и уже ставшим привычным запахом тлена. Он шел из колодца, уходившего в глубь искусственной каменной горы. Никто не мог ответить точно, чему он служил. Одни говорили, что в колодец стекала дождевая вода и собиралась внизу в запасниках. Другие — что здесь в средние века приносились человеческие жертвы. Третьи — что в рисовой сельскохозяйственной империи Ангкора таких жертв быть не могло и в колодцы бросались лишь плоды земные... Кто знает? Но то, что на дне таких колодцев лежат десятки трупов восставших в 1978 году против полпотовцев героев, известно доподлинно. Щупленький автоматчик, почти мальчишка, едва поспевавший за нами, все же донес до самого верха успевшую, правда, увять веточку с «дерева Будды», цветущего внизу близ балюстрады. Он мялся, дожидаясь, когда останется один, в этом узком, сыром переходе, среди великолепной резьбы на камне, у подножия божества, на которое кто-то накинул выгоревшее старое шафранное покрывало. Чтобы поплакать или помолиться за своих товарищей? Или посмотреть просто на кусок голубого неба вверху, каким его, возможно, видели здесь те, кто навсегда исчез в темном провале?

Вечность древних камней

Журчал голосок девушки-гида, перебиравшей янтарь хрупкими пальчиками:

— Собственно храм представляет собой трехэтажную пирамиду, причем ее последний этаж служит цоколем центральному «прасату»...

Колонны, дверные перемычки обработаны резцами под национальные мотивы. На протяжении восьмисот метров опоясывающей галереи, где на потолках еще можно заметить слабые следы позолоты, развиваются действия эпических поэм «Рамаяна» и «Махабхарата», полных воинов, духов и чудищ. Они переходят постепенно в символический победный марш Сурьявармана, страшный суд с 32 раями и 37 адами... На последней террасе поднимаются на 13 метров боковые «прасаты»...

Оттуда открывалась захватывающая панорама далеких окрестностей: редкий лес, низкие травы, кажущиеся крошечными деревянные домики на сваях, где продолжают жить десятка полтора монахов-бикху, спасшихся в джунглях при полпотовцах.

Обычный вопрос: кто строил Ангкорват? Не задумываясь, гид привычно ответила: король Сурьяварман. Само собой разумеется, не он, конечно, а люди его эпохи.

Нельзя не заметить, что в облике Ангкорвата не ощущается никакого китайского влияния, которое в XII веке было весьма сильным в странах Юго-Восточной Азии, где сходились во взаимном проникновении это и другое великое культурное течение — индийское. Это отнюдь не объясняется специальной тягой кхмеров к последнему, хотя его традиции в средневековой Кампучии оставались значительными. Страна кхмеров в прошлом никогда не подвергалась китайским нашествиям, а влияние Китая ощущалось и ощущается до сих пор в основном там, куда его мандарины приходили как завоеватели, захватчики, ставившие у власти своих губернаторов, собирателей налогов, держали армию, обеспечивающую порабощение и порядок.

С Индией кхмеры издавна поддерживали прямые торговые связи, взаимовыгодные и равноправные, тогда как для китайских купцов они оставались только «южными варварами», поставлявшими слоновую кость, рога носорогов, ароматное дерево, перья фазанов и фламинго.

Среди заправил полпотовского режима, несомненно, были люди, которые чувствовали, понимали или, по крайней мере, догадывались о том человечном, глубоко национальном, что несли в себе величавые очертания Ангкорвата, об отсутствии китайского влияния, глубоко самобытном, традиционном характере комплекса. А то и другое было им ненавистно. Вот поэтому, возможно, с таким пренебрежением относились к национальной реликвии, вплоть до распродажи ее ценностей за границей ради получения валюты. Много ли осталось скульптур в Ангкорвате? Их можно пересчитать по пальцам. Явно подготовленной к отправке стояла на нижней галерее среди обломков статуй и знаменитая «стопа Будды», покрытая старинной резьбой.

...Говорят, что в лучах багрового заката Ангкорват представляется еще более величественным. К сожалению, до вечера ждать у нас не было времени. Нужно было ехать дальше. В конце шоссе, устланного гранитными плитами, я оглянулся. Да, архитекторами они были безупречными, древние кхмеры... Приближались к пяти «прасатам», покрытым позолотой, восхищенные паломники, проходя внешний палисад, потом внутренний и наблюдая, как стремительно, совсем не в ритм их медленному шагу, вырастает храм перед ними ввысь. Такова геометрия его очертаний в пространстве, рождающая почти волшебное ощущение меняющейся, словно в оптическом приборе, перспективы.

Ангкорват, Ангкортхом и десятки других архитектурных памятников Кампучии, освобождавшиеся из плена душивших их джунглей с начала нынешнего века, наводят на мысли о каком-то катаклизме, разрушившем могучую империю. И хотя в действительности этого не было — процесс распада тянулся многие десятилетия, — впечатление случившейся в прошлом внезапной катастрофы невольно заставляет думать среди великих руин о ее повторении теперь, в наши дни. Ведь в январе 1979 года страна оказалась, как и много веков назад, снова в развалинах. Ее столица была пустыней, заставленной брошенными строениями, а три четверти взрослого населения мертвы...

Мертвая столица

Я толкнул затянутые в жалюзи деревянные створки широкого окна, с которых на руки посыпались пыль и труха из засохших насекомых. С третьего этажа открывался вид на широкий проспект Монивонг, по которому, не притормаживая на перекрестках, летел одинокий «джип» с патрульными. Когда мы входили в замусоренный, захламленный ватой, бинтами, пустыми бутылками и тюбиками прокисшей за три с лишним года косметики холл гостиницы «Сукхалай», вспоминались рекламные проспекты: 65 комнат с кондиционированным воздухом. Теперь это был просто заброшенный дом, в котором тянуло горьковато-сладким запахом тлена.

Передо мной расстилалась, словно сцена с декорациями перед началом спектакля, совершенно пустынная улица. Можно было бы представить себе, что смотришь в окно просто рано утром, на рассвете, когда прохожие еще не появились. Но тогда были бы ночующие у тротуаров автомобили и вездесущие рикши, да и проржавевший за долгие месяцы от ливней холодильник, выброшенный из окна, не висел бы на проводах, продавив их почти до земли, из лавок не выползали бы пирамиды раскисших коробок, ящиков и пестрых кучек разномастных банкнотов. На дугообразном столбе фонаря, из стыка двух секций, росло чахлое деревце. Ни птиц, ни насекомых. Очень распространенным в те дни у журналистов сравнением был взрыв нейтронной бомбы.

Пномпень был совершенно иным, даже в худшие времена лонноловского режима. Тогда складывалось впечатление, что вся его жизнь проходит на тротуарах центральных улиц. Бродячие дантисты сидели в теньке, подперев спинами стену, и поджидали клиентов. Они дергали зубы прямо корявыми пальцами и демонстрировали трофей восторженной публике. Взгромоздившись в седла трехколесных экипажей, рикши, стремительно и неожиданно выбросив в сторону руку, срезали углы на поворотах перед радиаторами ревевших от унижения автомобилей. Какие-то старички под звуки передаваемых последних известий, доносившихся из поставленных под руку транзисторов, составляли гороскопы. Уличные писцы строчили на машинках просьбы и послания. Лавочники раскладывали товары чуть ли не до середины тротуара. Из бесчисленных ресторанчиков несся аромат «китайского супа», жареного мяса и рыбы. Огромная путаная карусель машин, мотоциклов, рикш, автобусов, грузовиков и пешеходов водоворотами бурлила у центрального рынка.