Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1980 год Страница 13

За три года, которые прошли с тех пор, вокруг рынка выросла небольшая рощица. Полпотовцы не решились взорвать, как они поступили с Национальным банком, это огромное здание, видимо, из-за нехватки взрывчатки, а может, рассчитывая переоборудовать этот «символ загнивания общества потребления», спроектированный Ван Моливаном, в концентрационный лагерь. Они навезли деревья и высадили их вокруг в надежде, что их купы через несколько лет прикроют раздражающее свидетельство того, с чем «боролись» Пол Пота и Иенг Сари. Возле бензоколонки лежали полусожженные люди.

Гнетущая это была прогулка. А до нее еще более гнетущая поездка по мертвой столице.

Мы вышли из самолета на аэродроме Почентонг, когда багровый солнечный диск встал над городом из-за Меконга, и его кровавые отблески, словно языки пламени, трепетали в стеклах диспетчерской башни. От пустого аэровокзала почти бежал высокий и худой человек, одетый, несмотря на жару, в черную пиджачную пару, с чемоданчиком-атташе и в огромных светлых очках. За ним едва поспевал плотный, коренастый военный с кольтом на брезентовом поясе. Разбросанные по асфальтовой пустыне летного поля часовые с любопытством поглядывали со своих постов на начинавшийся десант первых иностранных журналистов, прибывших в Пномпень 20 января 1979 года.

— А советские среди вас есть? — спросил человек в черном.

— Есть, — ответили мы с Геннадием Жиделевым, — «Правда» и ТАСС... Остальные будут через несколько дней...

— Я рад, я рад, — взволнованно, каким-то звенящим голосом говорил встречающий. — Вот и приехали, вот и увиделись...

Военный с силой тряхнул нас за плечи, а потом пожал руки.

— Это член ЦК ЕФНСК, ответственный за информационную работу товарищ Прэк Сунг. Меня зовут Цзю По, я представитель военно-административного комитета города, — представился он.

Прэк Сунг посадил всех в дребезжащий автобус, и мы медленно выкатили на авеню. Китайские пушки, несколько танков и бронетранспортеров, груды снарядных ящиков, пирамиды из касок, крытые брезентом кучи трофейного стрелкового оружия были разбросаны там, где с аэровокзалом кромкой соприкасалась почен-тонгская военная база. Она длительное время служила распределителем присылаемого через порт Компонгсам вооружения, шедшего до Пномпеня на грузовиках и по железной дороге. Широкий бульвар, на котором попадались брошенные мотоциклы, чемоданы, ботинки, какой-то хлам, был пустынен. Древним памятником показался обезлюдевший, заброшенный и состарившийся без присмотра комплекс современных зданий университетского центра. Таким же было и здание, где размещался некогда Высший технический институт кхмеро-советской дружбы. Все дома по пути зияли глазницами выдавленных окон.

В течение трех часов мы ездили по обширной территории, застроенной то модернистскими билдингами, то утопающими в зелени виллами, по широким площадям, где вздымались причудливые крыши старинных зданий и храмов, по испепеленным раскаленным зноем набережным, вокруг величественного монумента на площади Независимости Мы проехали по проспектам Монивонг и Кампучиякром, по самой длинной улице столицы Кхемаракфумин, по бульвару Нородом, по десяткам улочек и переулков, иногда осторожно приподнимая припасенным бамбуковым шестом провисшие до асфальта провода. Никого. С таким же успехом можно было знакомиться с городом по схеме. У Пномпеня не имелось того, о чем обычно и можно писать, попав в любой город, — его жителей. Он казался лишенным души, он выглядел мертвым. В автобусе подавленно молчали.

Было заметно, что в городе боев не было. Лишь близ бульвара Мао Цзэдуна и проспекта Монивонг в переулках стояли дома с обгоревшими наличниками, без стекол, с пулевыми выбоинами на штукатурке. Оставленная полпотовцами агентура, как объяснил Цзю По, огрызалась в отдельных местах до 11 января. Поджигали дома, стреляли в бойцов революционной армии, но попытка дать повод для пропагандистской шумихи о маоистской «народной войне» не удалась. После 11-го в столице установилось полное спокойствие, и патрулей в ней имелось не больше, чем в любом другом городе, живущем обычной жизнью. Они так бросались в глаза лишь в пустоте улиц.

Призраками мы прошлись по роскошному дворцу «Чамкармон», среди пустынной площади королевского дворца с 60-метровой иглой над тронным залом, близ буддистской ступы, поднимающейся на 27 метров на горе Пень, где, по легенде, берет свое начало город и где в прошлом так любили играть в тени старых деревьев и памятников пномпеньские детишки. В торговых улицах между выброшенными на проезжую часть прилавками, стульями, холодильниками и телевизорами ветерок гонял опавшие листья, кипы упраздненных в 1975 году денег и бесчисленные портреты Пол Пота и Иенг Сари. Мне повезло: близ рынка я натолкнулся, вздрогнув от неожиданности, на трех людей, собиравших в бумажные мешки эту «иконографию».

— Зачем это вам?

— Да на растопку... Хотим вскипятить воду.

Все трое были в изодранных шортах.

— Кто вы?

— Меня зовут Бо, — назвался старший. — Мы идем пешком из Компонгтяма, куда нас загнали на принудительные работы, в Такео, домой. Пномпеньцы тоже многие подходят.

— А где же ваши семьи?

— У нас их нет больше. Остались там...

Потом объяснили, что для начала хотят разыскать с разрешения патрулей где-нибудь рубашки и брюки, а если повезет, то и что-нибудь на голову — прикрыться от солнца. Потом двинутся дальше. Они не поверили своим глазам, когда я протянул им пачку зеленого чая.

Переселенцы начали появляться в Пномпене только после 20 января. Небольшой бумажный билетик, приколотый к груди, свидетельствовал, что они свои, коренные, вернувшиеся домой. Кое-где в Скверах женщины в черных юбках разводили очаги, несло дымком обустраивавшегося жилья, хотя ни воды, ни электричества в городе еще не было, и по вечерам он погружался в темноту, в которой как-то особенно резко звучали иногда далекие одиночные выстрелы патрулей.

Однажды на узкой улочке близ дворца «Чамкарман» я подошел к небольшому табору, располагавшемуся среди жилистой полыни, которой зарос дворик виллы. Перевесившись внутрь большого кувшина, в каких хранят питьевую воду кхмеры, тощий человек с выпиравшими, словно стиральная доска, ребрами ожесточенно тер скребком его изнутри. Женщины собирали щепки. Дети молча сидели рядом.

— Вернулись? — спросил я.

— Да, нам разрешили, — ответил тощий, появляясь из кувшина. Рваный шрам уродовал его грудь. Он был кроваво-красным, распарившись от жары. — Собираемся устраиваться, нужна вода...

— А что потом будете делать?

— Потом будем здесь жить, — сказал он, удивившись. — Меня зовут Сиа. Посмотрите на плашку с названием переулка, когда пойдете дальше. Мы с ним тезки.

— Это ваша семья?

— У кого в Кампучии остались сейчас семьи? — сказал Сиа. Он улыбнулся по-восточному, из вежливости, а из глаз текли слезы...

Возвращение к жизни

Про некоторые города, чья слава, известность и многолюдье в прошлом, принято говорить, что их забыло время. Происшедшее с Пномпенем — случай, пожалуй, небывалый в современной истории. Время не забывало его. Из города была изгнана сама жизнь, и четыре истощенных ребенка, оставшихся в нем в январе 1979 года от трехмиллионного населения, являлись последней, готовой вот-вот оборваться нитью, связывавшей столицу с этой жизнью. Тлеющий огонек, к которому проник живительный воздух свободы, однако, сумел разгореться. К лету 1979 года в Пномпене находилось уже около ста тысяч жителей, и, если исходить из норм экономической географии, он снова стал крупным городом. Условное обозначение Пномпеня на карте темным кружком, присвоенным большим городам, начало снова наполняться реальным содержанием.

Будущее у Пномпеня, несомненно, большое, и залогом этому — славное прошлое города, который уже сыграл однажды роль центра, собравшего вокруг себя разоренную и разрозненную страну.

В XV веке кхмерский король Понхеа-Ят, сдав после изнурительной и долгой осады сиамцам столицу в Ангкорвате, бежал на юго-восток. В 1434 году он добрался до деревушки, которая еще недавно называлась Катурмукха. Измученный войной и поражениями, предательством и пассивностью своих военачальников, король услышал здесь легенду, утешавшую его ущемленное самолюбие.

Рассказывали, что некая женщина по имени госпожа Пень, овдовев, поселилась у подножия холма, на берегу реки Тонлесап. В воде вдова однажды увидела огромное, покрытое листвой дерево «коки», которое несло течением. Призвав на помощь соседей, женщина вытянула вместе с ними дерево на берег. В ветвях она обнаружила четыре бронзовые статуэтки Будды и одну статуэтку Прах Нореэя, или «Вишну, отдавшегося воле волн». Вдову Пень осенило: боги приняли решение покинуть Ангкор и намерены остановиться подле ее дома, чтобы основать новую столицу» где они обретут наконец покой. С радостью и ликованием принесли жители Катурмукха изваяния к дому вдовы и поставили их там под временным навесом. Пень обратилась к ним с призывом нарастить холм, стоявший рядом с ее домом. На его вершине из древесины выловленного «коки» построили временное святилище для статуэток Будды. Изображение же Вишну поместили в часовне у подножия с восточной стороны. С этого времени место стало называться Пном-Дом-Пень, то есть Холм вдовы Пень, а еще позже просто — Пномпень.