Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен Страница 128

Разумеется, чтоб «впритык». Финансисты умели «впритык». «Впритык» был такой, что журналисты «Вечерки» ходили на работу с волчьим блеском в глазах и задирать их без нужды было опасно. Случалось, что даже эти крохи иссякали. Тогда мы с моим коллегой, директором Угрюмовым Володей доставали свои семизарядные «кольты» и шли на тропу войны с воротилами бизнеса. Кого-то уговаривали, кому-то кланялись, кого-то умоляли, кто-то соглашался под дулом пистолета, но деньги, пусть и скромные, находились. Тогда дверь в редакцию наш славный директор открывал ногой, высыпал мятые купюры на стол и произносил бессмертную фразу Андрея Соколова из фильма «Судьба человека»:

– На всех!

И обессиленно падал в кресло.

Я не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что неоднократно, спасая коллектив от голодной смерти, мы с шефом ходили под реальной статьей и, что любопытно, мне до сих пор не совестно.

О политической линии газеты мне говорить трудно, поскольку ее не было, но костяк команды составляли заслуженные либералы старой закалки и в городе «Вечерка» имела репутацию форпоста либерализма еще со времен Собчака. Десять лет газету сотрясали внутренние мятежи и разъедали интриги. Менялись редакторы, менялись хозяева, менялся формат, незыблемыми были только падающие тиражи и репутация. Только обнищав вконец, газета обрела некоторую моральную устойчивость. Уцелевшие коллеги сообразили, что делить больше нечего и не с кем, что дырявый корабль вот-вот пойдет ко дну и спасти его может только тихое и незаметное плаванье в маленькой бухте. Немножко «культурки», немножко спорта, немножко полезных советов и позитивная идеология в жанре «ребята, давайте жить дружно».

Тем не менее прошлое давало о себе знать.

Пришел, помню, как-то раз в «Вечерку» крохотный, сморщенный человечек неопределенного возраста, в замызганном пальтишке, в кепке, которую он смахнул нервным движением, усаживаясь на стул. Представился.

– Василий.

Чем-то он был похож на гнома из мультфильма про Снежную Королеву, только захворавшего, исхудавшего и придавленного большой нуждой.

– Чем могу служить?

– Член районного комитета коммунистической партии большевиков. – пробормотал гном, глядя в пол и комкая кепку.

– Слушаю вас.

– Предупреждаю… по поручению товарищей… прекратить…

– Что именно?

– Прекратить пропаганду… Антикоммунизм, то есть…

Воцарилось молчание. Я перестал улыбаться. Василий устало и глубоко вздохнул. Он сказал самое главное, что велено было товарищами, и покорно дожидался ответа.

– Э-э-э… а-а-а… что вы имеете в виду?

– Все пройдет, а мы вернемся! – голос гнома окреп, и он впервые поднял голову. – Вот тогда и посмотрим… Посмотрим, кто есть кто. Возмездие предателям будет неотвратимым. А те, кто заблуждался… остановитесь! Вы думаете все кончилось? Рабочий класс себя еще покажет. Все будут наказаны.

– А вы рабочий?

– Кировский завод. Слесарь.

– Коммунист?

– С 1970 года. Да. К нам Романов приезжал. Да.

Мне почему-то расхотелось ерничать.

– Василий! Вы же добрый человек. Добрый?

Вася пожал щупленькими плечами, опять уставившись в пол.

– Не надо никого наказывать. Я вас прошу. Хватит уже наказывать. Надо быть добрее.

– К предателям?

– Они не предатели. Они просто слабые люди. Не все поверили в коммунизм. Простите их. У вас семья есть?

Вася не ответил, засопев носом.

– Ну, не важно. Мы слабые существа, Васек, мы все чего-то хотим, но – никак. Силенок маловато. Так вот и живем, как можем. Давайте обнимемся и будем жить поживать, да добра наживать.

Вася встал, потоптался, спросил неуверенно.

– Так вы поняли? Я товарищам должен передать. Мы следим за вашей газетой. Не сомневайтесь.

– Понял, Вася, понял. Передайте товарищам, что мы желаем им скорейшего выздоровления и счастья.

Не успела за Васей закрыться дверь, как в кабинет ворвалась разлохмаченная Ольга с сверкающими глазами.

– Заходил? Коммуняка чертов! Я выгнала его на фиг! К вам направила. Начал мне перед лицом «Манифестом партии» трясти. И почему мы не расстреляли их в 93-м? Дышать стало бы легче.

– А он предлагал расстрелять вас.

– А меня-то за что?!

Помню еще одну несчастную жертву коммунистического режима. Николаю было лет 45. Молчаливый мужик, трудяга, всегда на вторых ролях. На собраниях отмалчивался, задания не обсуждал. Но в глазах то и дело вспыхивал ропот. Он был из тех тихих терпеливых недовольных, которые ждут своего часа. А час этот знали только таинственные люди из таинственного и еще совсем недавно страшного ведомства на Литейном, 4. Там, в темной башне, хранилась подлинная власть, там люди с вежливыми манерами, стальными нервами и трезвой головой, ждали, когда схлынет грязная пена и придет их черед расчищать авгиевы конюшни. Николай имел с этими силами некое сношение и выполнял иногда их безобидные задания, намекая очередному редактору, что «лучше не ссориться». Сам Николай был уверен, что Родина его не забудет, когда вострубит труба возмездия и победы. Дадут или должность или что иное. Годы шли, а труба не трубила, да и в таинственном ведомстве шла непрерывная кадровая текучка. Николая забыли. Думаю, текучка тут ни при чем. Просто в ведомстве, на которое он уповал, работали люди, далекие как от сантиментов, так и от ясного понимания цели своей запутанной деятельности. Грубо говоря, им было наплевать на Колю. Они боролись с врагами. А патриоты им были не нужны.

В конце концов Коля понял это и ушел из профессии. Думаю, с тяжелым сердцем.

Беда эта – небрежение своими, которые и так свои – сыграла с Россией уже не первую злую шутку. Свои не святые. Свои тоже хотят кушать, свои так же хотят земных благ и удовольствий, как и не свои. Свои так же могут предать или погибнуть, если их бесконечно обижать и отталкивать. Свои – не ангелы. Просто им дано понять, что они никому на этой земле не нужны, кроме своих. Что со своими легче выжить и победить, легче разбогатеть и стать сильнее. Что свой – это Твоя защита. Гарантия Твоей безопасности. Не хочешь кормить своих – будешь кормить чужих. Они уже ждут у порога.

Последние полгода в «Вечерке» перед тем, как ее приобрела «Балтийская Медиагруппа», были воистину ужасны. Денег от хозяина не стало от слова «совсем». Убежден, те, кто перекрыл краник, были убеждены, что газете не выжить. Ошиблись, толстосумы несчастные. Мы, как тараканы, не только выжили, но и дали потомство. Деньги зарабатывали, как могли. Получив тысчонку-другую за проплаченную статью, я тут же бросал ее в клюв самому крикливому птенцу, лишь бы не слышать его воплей про то, как она разнесет «к чертовой матери весь этот гадюшник и подаст в суд на вас всех!».

С той поры на планерках я научился врать, как большевик в гражданскую войну. Пафосно, с дрожанием в голосе, со слезой.