Десять дней октября - Алексей Поселенов Страница 14

Погода с утра снова хмурилась, но дождь, шедший всю ночь, всё же перестал.

— У вас бы тут хоть щебнем засыпали, что ли… — Собравшись идти, Артем подошел к калитке и с опаской посмотрел на дорогу. — А то грязи по колено… Ни пройти, ни проехать.

— Так ты одевай вон сапоги мои резиновые. В туфельках-то своих утонешь, это тебе не город.

В деревню с одной стороны клином заходил березник, поэтому, если посмотреть на неё сверху, то она походила на корявую, квадратную букву С. Дома́ дяди Гены и Петра стояли в разных её концах. Поэтому к Петру можно было пойти напрямую и срезать путь через березник, а можно было по более длинной дороге в обход, через центральную улицу села, там, где Артем шел, когда приехал сюда. Он выбрал второй вариант. Ему хотелось прогуляться по знакомым улицами, пройти мимо дома, где он родился и вырос, мимо школы, в которой учился, возможно, встретится кого-то из старых приятелей.

Выйдя на центральную дорогу и немного пройдя по ней, он свернул в боковой переулок, где стоял их прежний дом. Когда Артем окончил местную десятилетку, и они переезжали в город, то дом продали, и в нем давно уже жили другие люди. Артем и раньше, когда изредка бывал в деревне, проходил по родной улице мимо их старой усадьбы. Сердце в такие моменты щемило, так как многое новыми хозяевами было переделано на свой манер, и дом с участком потеряли привычный вид.

Сейчас, подойдя ближе, он не поверил своим глазам — забора со стайкой и баней не было, а дом, открытый со всех сторон, представлял собой лишь серый бревенчатый сруб с пустыми прогалами вместо окон. Над голыми стенами с остатками штукатурки, цеплявшейся за дранку, тонкими худыми ребрами торчали в хмурое небо стропила.

У Артема сжалось сердце. Как так? Что случилось? Неужели пожар? Но нет, ничего горелого не было видно. Вокруг дома мертвыми будулыгами торчала сухая полынь. Было очевидно, что дом в таком состоянии находился уже года два, не меньше.

Краем глаза он заметил, что к калитке соседнего дома подошла старая женщина. Это была баба Нюра, их бывшая соседка. Повернувшись, он подошел к ней.

— Баба Нюра, здравствуй! Узнала, нет? Это я, Артем.

Старуха прищурилась и посмотрела на него, прикрыв глаза рукой.

— Артемка? Ты, что ли?

— Я…

— Ох ты, тебя и не признать сразу-то. Какой стал.

— Баба Нюра, а чего с домом-то стряслось? Приехал вот к дяде Гене погостить, дай, думаю, пройдусь по родным местам, а тут вон чего…

— Так вот видишь, Артемушка, как жизнь-то выходит. Уехали все отседова…

— Так, а почему дом-то такой стал? Почему сломали всё?

— Так это не сразу… Сперва-то продать хотели, да только покупателей нету. В деревню-то нынче никто ехать не хочет. — Она постояла, пошамкала губами. — Года три, однако, дом пустой стоял, а потом вот на слом продали его. Баню-то со стайкой, да забор почти сразу же разобрали да увезли, а дом стоит вот ещё. На следующий год, наверное, и от него ничего не останется. Усадьбу жалко, зарастает всё…

— Да, жалко. — Артем вздохнул и с тоской посмотрел на остатки когда-то родного дома.

— Ну вот, — вздохнула баба Нюра. — Да чего уж тут, теперь вся жизнь наша такая. Всё под закат идет. Я вот помру, так тоже всё растащат. Кто захочет жить тут?

— А чего они уехали-то? Хозяева эти, которые после нас жили.

— Так они сами-то городские ведь. Сюда приехали, как в городе жизнь-то совсем плохая стала. Скотину сперва завели, корова была у них, овечки, думали насовсем останутся. Да всё газ они ждали, печку топить им шибко не нравилось. С углем, да с золой таскаться кому интересно? Это мы уж привычные, родились здеся, а они городские. Ну и газ-то этот всё сулились, сулились — проведем, дескать, погодите ещё, а его нету и нету. — Баба Нюра вытерла краем платка слезящиеся глаза. — Сколько они? Годов десять пожили, однако, да и плюнули. Говорят, обратно в город поедем, там мужику работу какую-то посулили, вот и уехали.

— Я помню, газ этот обещали, когда еще мы тут жили, — усмехнулся Артем. — Столбы-то бетонные под трубы тогда ещё вкопали. Я совсем пацаном был.

— Ну вот, вот… Они вон по сей день, столбы-то эти торчат. Это ещё при советской власти было, а сейчас и вовсе никому ничего не нужно стало, — закивала баба Нюра. — Вы‑то как там в городе живете? Как Галина-то? Одна всё или нашла себе кого?

— Да нормально, баб Нюр… Нормально живем. Мать одна, привыкла уже, говорит, никого ей не надо.

Постояли ещё немного, поболтали о жизни, о здоровье. Баба Нюра рассказала о своих дочерях, живущих сейчас тоже в городе:

— Редко бывают, редко. Но совсем не забывают, проведают всё же, тут грех жаловаться…

— Ладно, баба Нюр, пойду я дальше. — Засобирался Артем. — К Петру зайти хочу, не был ещё у них.

— Ну давай, давай, ступай с богом. Матери поклон от меня передавай. — Соседка мелко закивала головой и снова приложила к глазам сухонькую руку, глядя на удалявшегося Артема.

Настроение у него испортилось. Он думал, что пройдет по деревне, вспомнит золотые деньки детства, всколыхнется в душе далекая радость тех дней, а тут оно вон как выходило. Не радость, а совсем наоборот.

Перед тем как иди к Петру, он решил зайти в магазин, купить каких-нибудь гостинцев. Вся торговля в деревне была сосредоточена в центре. Вокруг небольшой заасфальтированной площади, на которой останавливался автобус из райцентра, стояли почта, сельсовет да сберкасса, а чуть в сторонке — пара продовольственных и промтоварный магазины. Это место в деревне так и называли — «площадка». В советские годы здесь на столбе висел большой громкоговоритель, который днем всегда работал, вещая передачи центрального радио. Бодрым голосом дикторы оповещали селян о выплавленном чугуне, надоях молока, о новостях на международной арене, звучали песни, концерты. Такое звуковое сопровождение вызывало ощущение бурно идущей жизни, постоянного движения, даже если на «площадке» никого и не было. Но сейчас тут было совсем тихо и действительно пусто, несмотря на то что было воскресение, и день был в самом разгаре. Казалось, деревня, словно вымерла.

Артем зашел в магазинчик с вывеской «Продукты. Круглосуточно». Покупателей не было. Худая остроносая продавщица в очках, увидев посетителя, встала