Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1981 год Страница 15

— А во сколько смен работаете?

— На разных рудниках по-разному. Есть две смены. Но больше три. Только в любом случае света дневного почти не видишь. Ночью работаешь — значит, днем спишь. Днем работаешь—наверху в основном ночью бываешь. А из-за того, что мало солнца, человек болеть начинает...

Увы, в этот момент требовательно загудел гудок, и мои собеседники не успели поведать подробнее о своем житье-бытье. Впрочем, и без лишних слов было ясно, что жизнь у шахтеров трудная.

Неистовый бунтарь

Улочка Поситос — узкая и извилистая. Старинные дома тесно прижались друг к другу, образуя по обеим сторонам сплошную неровную стену. А вот и серое трехэтажное здание, внешне ничем не примечательное, но которое сделало улочку Поситос знаменитой. На прикрепленной у входа плите надпись: «Здесь 8 декабря 1886 года родился Диего Ривера». Теперь тут размещается музей и Дом культуры, носящие имя великого мексиканского художника.

Внутри музея воссоздана частица той атмосферы, в которой вдали от Гуанахуато проходили зрелые годы художника.

Любопытно видеть любимые вещи Диего Риверы, своего рода талисманы, с которыми он не расставался. Для человека, незнакомого с Мексикой, они могут показаться слишком необычными. Например, в небольшом кресле важно восседает миниатюрный скелет, сделанный то ли из светлого дерева, то ли из пластмассы. Но голому черепу неожиданно придает частичку жизни насмешливая улыбка. Перед скелетом на зеленом столике маленькое деревце красноватого цвета — символическое Древо жизни.

Оба эти предмета — символы мексиканского фольклора, уходящего корнями к древним верованиям индейцев — ацтеков и майя. У ацтеков черепа людей приносили в жертву языческим богам. Поэтому индейские юноши с радостью и гордостью шли на алтарь жертвоприношений и легко расставались с жизнью. Смерть в самобытном мироощущении индейцев не была чем-то трагическим: ведь она неотрывна от земли, стоит рядом с плодородием, а следовательно, и с вечным продолжением жизни. Отголоски древних традиций живы и сегодня. Считается, что мексиканцы не боятся смерти — это национальная черта их характера. Не случайно самый мексиканский праздник — да, да, именно праздник — День мертвых, в котором сохранилось столько причудливого, полуязыческого, отнюдь не наполнен скорбью. Поминовение усопших превращается в своеобразный карнавал «калаверас»— скелетов и черепов, сделанных из глины, дерева, картона, тыквы, теста, сахара, шоколада, кокосовых орехов и еще бог знает чего. Бойкая торговля ими идет на всех углах. Среди калаверас можно увидеть причудливо разодетых «мертвецов» в сомбреро, в пончо, с гитарой в руках и сигарой во рту.

И не случайно теми же калаверас часто обвешивают Древо жизни, у которого не менее древние культовые корни. У майя дерево сейба считается символом прародительницы человечества. До сих пор в их деревнях вокруг сейбы расположена своего рода центральная площадь, которая служит и рынком, и местом собраний. Поклонение Древу жизни связано с культом природы, с ее одушевлением древними индейцами майя. И пусть красуется дерево с одними лишь черепами, оно все равно остается Древом жизни, которое стало как бы эмблемой декоративного народного искусства.

Вот почему среди любимых вещей Диего Риверы, мексиканца до мозга костей,— эти нехитрые творения безвестных мастеров, воплотившие типичные образы народного фольклора. В отличие от светлого калавера Древо жизни в доме Диего Риверы красноватого цвета. У некоторых индейских племен это был наиболее распространенный цвет. Краску для него делали из насекомых, живущих на кактусе нопал. Позже этот цвет стал типичным для мексиканского искусства вообще и даже получил название «рохо мехикано» — «красный мексиканский». Любил его и Диего Ривера. Но самого художника называли «красным» за то, что он был коммунистом.

Основные образы его настенных росписей — индейцы и метисы как типы настоящих мексиканцев, создающие собирательный образ народа. Поэтому его недаром называют самым мексиканским монументалистом.

Его гигантские фрески украшают внутренние и внешние стены крупнейших общественных зданий в Мехико. Языком красок они воссоздают величественную эпопею народного движения в стране. Настенную живопись художник считал главным делом своей жизни, видя в ней лучший способ обращаться к народу. Диего Ривера говорил, что он стремился с помощью этого доступного всем искусства дать «простые уроки социальной политики» массам, способствовать пробуждению их политического сознания.

Слава о Диего Ривере как мастере фрески облетела мир, и в 1933 году ему даже заказали сделать роспись стены «рокфеллеровского центра» в Нью-Йорке. Он согласился с одним условием: не вмешиваться в его работу. А когда художник завершил ее, заказчики были ошеломлены. В многоплановой по композиции фреске он поместил портрет В. И. Ленина. Верный себе, Диего Ривера наотрез отказался переделать роспись, и она была уничтожена по личному приказу Нельсона Рокфеллера. Но стертая в США фреска затем с небольшими исправлениями была восстановлена во дворце «Бельяс Артес» в Мехико.

Раньше я не задумывался над историей росписей Диего Риверы в министерстве народного просвещения в мексиканской столице. А теперь они предстали для меня в новом свете. Когда после возвращения из Европы молодой художник взялся за свои знаменитые росписи, рассказывающие о труде и борьбе народа, то предпринял продолжительное путешествие по стране, во время которого посетил Гуанахуато. Поднявшись в горы, Диего Ривера с удивлением обнаружил действовавший рудник «Персик». Днями напролет просиживал художник у входа в эту небольшую серебряную шахту. По утрам он видел, как рабочие с кирками и крепежными балками спускались в ее мрачный колодец. А вечером каждый раз наблюдал одну и ту же картину: поднявшийся из-под земли рудокоп разводил руки в стороны перед надсмотрщиком, который обшаривал его одежду — не спрятано ли в ней серебро. Вот тогда-то Диего Ривера и решил изобразить эту сцену на фреске: шахтера с раскинутыми руками и опущенной головой, который застыл словно распятие, взывая о справедливости. Рядом с этой росписью в министерстве просвещения появилась и другая, на которой запечатлен спуск рабочих в шахту. Так рудокопы из родного Гуанахуато стали для Диего Риверы воплощением мексиканских горняков.

...По возвращении в Мехико я рассказал о поездке моему давнему другу Рубену.

Рубен как истый мексиканец очень обрадовался, что мне понравился Гуанахуато, и вспомнил:

— Я был еще школьником, когда отец впервые повез меня в этот город. Тогда он сказал: «Без любви к Гуанахуато нельзя по-настоящему любить Мексику. Каждый мексиканец должен побывать в Гуанахуато. Даже если это произойдет один раз — все равно не забудешь его всю жизнь».

Я хорошо понимал Рубена, находясь под впечатлением моей встречи с Гуанахуато. Мне подумалось: а ведь, пожалуй, ни в каком другом городе я не ощутил так мексиканскую старину и историю этой страны, как в Гуанахуато. Всем своим обликом он напоминает о том, что здесь рождалась независимая Мексика, сражались ее первые национальные герои, что отсюда, наконец, по белу свету разошлась слава о мексиканском серебре. И именно Гуанахуато был родиной «неистового бунтаря» Диего Риверы, прославившего на весь мир своим искусством Мексику индейцев и метисов. Нет, не зря называют Гуанахуато «самым мексиканским городом Мексики».

Леонард Косичев, корр. телевидения и радио — специально для «Вокруг света»

Не предам Херсонеса!..

В № 1 журнала «Вокруг света» за 1978 год был напечатан очерк Ю. Пересунько «Забытый гул погибших городов...». Сегодня мы возвращаемся к теме Херсонесского музея и к имени С. Ф. Стржелецкого в связи с тем, что прочитаны, узнаны новые подробности спасения херсонесских сокровищ культуры во время Великой Отечественной войны.

Клянусь Зевсом, Геей, Гелиосом, Девою, богами и богинями олимпийскими, героями, владеющими городом, территорией и укрепленными пунктами херсонесцев.

Я буду единомышлен о спасении и свободе государства и граждан и не предам Херсонеса, Керкинитиды, Прекрасной гавани и прочих укрепленных пунктов и из остальной территории, которою херсонесцы управляют или управляли, ничего, никому, ни эллину, ни варвару, но буду оберегать все это для херсонесского народа...»

Станислав Францевич Стржелецкий, конечно, и раньше знал эти слова из присяги граждан древнего Херсонеса. Она была высечена в начале III века до нашей эры на беломраморной стеле и считается величайшим памятником античности — ценнейшим экспонатом Хереонесского историко-археологического музея-заповедника. Но тогда, в год сорок первый, в те сто чрезвычайных дней в жизни своей и музея, он выучил ее наизусть. Читал как некую молитву, ниспосланную именно к этому случаю. Как заклинание. Как напутствие в его нелегком пути.