Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1973 год Страница 17

Тенишева пытается передать свой музей городу. Но власти и на этот раз отвечают отказом. Тогда в приватном порядке она обращается к различным учреждениям, в том числе к Археологическому институту. Условия Тенишевой следующие: музей обязательно остается в Смоленске, она оставляет за собой право пополнения коллекции и обязуется содержать музей.

Московское отделение Археологического института принимает предложение Тенишевой. И 30 мая 1911 года происходит торжественная передача этого уникального историко-этнографического собрания. М. К. Тенишева избирается председателем музейного совета.

Маковский писал: «Теремок — просторная двухэтажная изба со сложенным из кирпича основанием; она стоит на пологом холме, верстах в двух от усадьбы имения, огороженная частоколом; деревянные затейно-резные ворота указывают путь к навесному крыльцу. Кругом редкий ельник и стройные нежно-белые стволы берез, внизу открываются дали изрытых оврагами полей. И веет древней сказочной былью от этого уголка. Черепичная крыша красивыми шатрами высоко поднимается над узорчатыми наличниками окон, расписными во многие цвета; словно фантастические ожерелья, пестрят на темных бревнах разнокрасочные орнаменты, карнизы, барельефы, завитки чудовищных цветов, странные лебеди с распушенными хвостами, лубочные солнца, волнистые нити всевозможных кружков, полосок, звезд, квадратов. Некоторые детали восхищают своей неожиданностью, живописной простотой, смелым своеобразием композиции. У них чувствуется особая, берендеевская красота, что-то донельзя восточнославянское, замысловатое, варварское и уютное».

...Древняя сказочная быль! Чудо, будто сотканное из света и звука. Да, Тенишева приложила немало сил, чтобы сохранить древнее искусство. Но, пытаясь возродить его, она забыла о той реальной жизни, что скрылась за его солнечной пестротой.

Жемчужина вырастает только в живом теле раковины. И здесь вспоминаются слова одного исследователя народного искусства: «Можно подсчитать аллитерации в народных пословицах, классифицировать метафоры, взять на учет число гласных и согласных в величальной песне — все это, несомненно, обогатит... наше познание народного творчества; но если не знать мужицкого жизнеоборота, если не знать роли сохи... то мы будем в народном творчестве знать только шелуху его, а до ядра не доберемся...» Иными словами, понятие «культура» скрывает деятельность не только духовного порядка. За ней стоит жизнь, давшая начало всем этим формам, — сложная, трудовая, многоплановая и многообразная. Рассмотрим хотя бы древнерусский орнамент. Академик Б. А. Рыбаков говорил: «Разглядывая затейливые узоры, мы редко задумываемся над их символикой, редко ищем в орнаменте смысл. Нам часто кажется, что нет более бездумной, легкой и бессодержательной области искусства, чем орнамент. А между тем в народном орнаменте, как в древних письменах, отложилась тысячелетняя мудрость народа) зачатки его мировоззрения и первые попытки человека воздействовать на таинственные для него силы природы средствами искусства».

Человек вырезал на доске дугу или просто вогнутую линию, и все понимали, что это символическое обозначение радуги — вестницы победы над холодной снежной зимой, которая представлялась пращурам владычеством враждебных людям сил. Радуга, согласно мифам древних славян, устанавливала согласие между матерью-землей и небом, и от их союза зависели жизнь, урожай и благоденствие.

Каждый завиток, кружок-розетка, цветок, лист, изображение фантастического животного имели свой магический смысл.

Это были символы, которые описывали мир в понятиях эпохи. Общественное сознание в таком виде отражало общественное бытие. За поэзией древнеиндийских гимнов и за текстами библии, за всеми религиями мира скрыта одна и та же суть: управление жизнью общества. Символика народных орнаментов, охранительная роспись домов также являлись материализацией тех ритуалов, которыми регулировался мир предков. Это было именно той формой культуры, которая давала людям ощущение душевной полноты и могущества.

Тысячелетия не приносили существенных изменений в земледельчестве. Но едва началось расслоение деревни, ее ломка, как эти символы стали утрачивать

свое значение. Сохранялась лишь смутная память об их благотворной силе. Даже до Тенишевой они дошли на пределе своего существования — такие же реликты, как и все многочисленные кустарные атрибуты старой деревни с ее натуральным хозяйством. Судьба языческих символов оказалась сродни русской сказке — красивой, романтичной, но умирающей.

Появились железные дороги и фабрики, крестьянин отрывается от земли и патриархального затишья. Патриархальное искусство теряет почву, которая способствовала сохранению древнейших представлений. Это искусство отмирало и забывалось, как покрывается пылью ненужная в хозяйстве вещь.

Именно в этот период и «забили» абрамцевский и талашкинский «родники» стилизованного под древнерусское искусства. «Забили» они не случайно. Разорение деревни, проникновение в патриархальную общину капиталистических отношений сопровождались мучительными явлениями. Значительная часть крестьянства была обречена на разорение, на вымирание. Причины разрушения многовекового уклада осознавались не всеми. Было лишь ясно одно — беда идет из города; неудивительно, что седая старина казалась для многих ковчегом Ноя. Но история завершала свою очередную спираль и в этом поступательном движении пришла к утверждению прошлого — уже только лишь как наследства.

...Дом, где княгиня Тенишева провела последние годы своей жизни, находится под Парижем, в местечке Селль-Сен-Клу близ Буживаля. Тенишева поселилась здесь после того, как в России совершилась Октябрьская революция, которую Тенишева не приняла. Даже десять лет спустя она не смогла понять, что только освобожденный народ может заниматься изучением своего наследия.

Поселившись в Селль-Сен-Клу, М. К. Тенишева продолжала истово заниматься тем, чему отдала всю свою жизнь. Но — и это закономерно — ничего нового, интересного создано так и не было. Изделия «подпарижского Талашкина выглядели манерными, лишь в деталях сохраняя связь с подлинно народными мотивами.

«Сейчас здесь, под Парижем, — писал один из французских еженедельников, — всего лишь слабая тень того, что было там тогда, да и тень ли даже? Только воспоминание, всего лишь слабое материальное напоминание». А вскоре оторванное от родной почвы и переставшее создавать оригинальные произведения «малое Талашкино» совсем захирело.

...14 апреля 1928 года Мария Клавдиевна Тенишева скончалась. Ее могила находится на местном кладбище. Над ней воздвигнут надгробный камень, украшенный стилизованным под древнерусский орнаментом...

К. Константинов

На фарватере Читтагонга

В марте прошлого года, во время пребывания в Советском Союзе, премьер-министр Республики Бангладеш Муджибур Рахман обратился к правительству СССР с просьбой направить в устье Карнапхули экспедицию, которая разминировала бы подступы к порту Читтагонг, очистила фарватер реки от потопленных во время воины 1971 года судов.

Недавно в Москве в объединении «Совсудоподъем» Минморфлота СССР наш корреспондент встретился с капитаном одного из судов экспедиции.

В Бенгальский залив «Атлас» вошел двадцать шестого апреля 1972 года. По выходе из Владивостока на судне имелись данные фарватера, по которому «Атлас» мог пройти в порт Читтагонг, но за четверо суток до подхода к заливу были получены координаты нового фарватера. Поправка объяснялась тем, что перед приходом «Атласа» по пути в порт подорвался на мине пароход какой-то иностранной компании.

...Летом 67-го года в проливе Лаперуза, севернее мыса Анива, рыболовный траулер КНДР в тумане сел на рифы. На помощь потерпевшему из порта Корсаков вышел спасатель «Атлас». Из-за штормовой погоды снятие корейского «рыбака» могло задержаться, и я решил, что, если срочно вылечу, увижу спасательную операцию. Через сутки я был на Сахалине, но «рыбака» уже сняли с рифов и отбуксировали в Холмск. Спасенное судно я увидел в Холмске, поднятое на слип, с несколькими пробоинами в корпусе. «Атлас», выкрашенный в черный цвет, с большими буквами во всю высоту борта: «СПАСАТЕЛЬ», стоял у причала. Прошло шесть лет, и теперь состоялась моя вторая встреча, правда, на этот раз с капитаном «Атласа» Знотиным Альбертом Андреевичем. В 65-м году Знотин ушел со спасателя старшим помощником, в 71-м году вернулся на «Атлас» капитаном, а через год вошел в Бенгальский залив.

...— К границе минного района мы подошли в пять утра, — рассказывает Альберт Андреевич. — Нас обогнал индийский пароход и вдруг в начале шестого дал радиограмму: «Всем судам в Бенгальском заливе: координаты... обнаружен плавающий предмет диаметром около 18 дюймов, похожий на мину. Прошу соблюдать осторожность. Капитан». Чуть брезжил рассвет. Я усилил вахту, поставил впередсмотрящих на баке, на верхнем мостике. Произвели герметизацию всех отсеков. Сняли электропитание в носовых отсеках, чтобы в случае взрыва не произошло замыкания и не возник пожар. В Бенгальском заливе я впервые. Атмосфера чужая плюс постоянное ощущение тревоги... Низкая облачность, тихо полыхают молнии. Свет видишь, а звука нет. Мы находились в районе образования циклонов, но барограф не показывал отклонения от нормального давления ни на один миллибар. Наверное, не успевал реагировать — настолько молниеносно происходили изменения в атмосфере. Начали прочесывать фарватер галсами и вдруг наткнулись на буй, сорванный, очевидно, приливно-отливным течением. Когда убедились, что других плавающих предметов нет, сообщили капитану порта Читтагонг, что буй оказался не на штатном месте, и встали на якорь в тридцати милях от порта в ожидании лоцмана. Бросив якорь, почувствовали такую усталость, будто несколько суток шли по минным полям. Я прилег на диван. Через двадцать минут вахтенный доложил, что резко усилился ветер. Потравили якорную цепь и привели машины в постоянную готовность. Через десять минут ветер — он дул в сторону берега — достиг ураганной силы. Сплошной стеной полил дождь. Чтобы не быть выброшенными на берег, как-то удержать дрейф и снять напряжение с якоря, мы постоянно подрабатывали машинами. Отдавать второй якорь было рискованно: при такой пляске они могли запутаться.