Отвергнутая. Игрушка для Альф - Рин Рууд Страница 17

Хочу съязвить о его скромном достоинстве, но не пристало приличной дочери пекаря говорить такие гнусности. Это я в Лесу могу двум оборотням отдаться, а в городе буду играть скромницу.

— Я потребую компенсацию, — Мальк рычит. — Вот так просто вы не соскочите с обязательств.

— Либо я тебе голову оторву, — на кухню входит мама. — Нет, лучше вырву сердце и сожру на завтрак.

Мальк аж взвизгивает, когда ее глаза вспыхивают желтым огнем, и выбегает, спотыкаясь о свои же ноги. Новый крик, когда раздается рык папы. Грохот, хлопает в дверь, и на кухню вваливается рыжий взлохмаченный волчара, который зевает во всю пасть и встряхивает ушами.

— Опять застрял в волчьей шкуре, — мама вздыхает и срывает с крючка фартук. — Ночью пару раз во сне обернулся, и все на этом.

Подхватываю горшок с кремом и подношу папе под его волчий нос:

— Опять не получилось?

Принюхивается и фыркает. Затем извиняюще смотрит на меня, пытается улыбнуться и ласково ворчит.

— Он говорит, что у тебя обязательно получится, — мама собирает волосы в пучок на макушке.

— А что с ним не так? Все по рецепту делала, — в отчаянии шепчу я. — Пап. Я уже и так, и эдак.

Папа сует морду в горшок, пробует крем и задумчиво причмокивает. Опять ворчит.

— Говорит, что неплохо, но слишком густой.

— Я так больше не могу, — отставляю горшок. — На мне какое-то проклятие. А с тестом так вообще ничего не выходит. Ничего.

Замираю, когда слышу, как поскрипывает дверь. Тяжелые шаги, и испуганно переглядываюсь с мамой, которая шепчет:

— За тобой пришли.

Загнанно смотрю на поднос. На нем “красуются” малиновые пирожные, которые слепила час назад. Бисквит плоский, слои кривые, крем с джемом потек. На них даже смотреть страшно.

Папа рычит, когда на кухню входит мрачный и здоровый мужик. Охотник. Кожаные потертые штаны, высокие сапоги и серый плащ-безрукавка. Лицо — квадратное, нос — крупный, волосы — до плеч и с проседью, а глаза горят недобрым желтым огнем.

— Вероятно, Альфы Северных Лесов очнулись? — мама сердито подбоченивается.

Он и без оборота в силах разорвать человека пополам.

Рык папы нарастает, и наш гость прикладывает палец к губам, холодно прищурившись на него.

— Вы же знали, Саймон, что за вашей дочерью придут, поэтому агрессия в данный момент не имеет смысла. Мы выйдем тихо и мирно, без постороннего шума, — переводит взгляд на меня. — Идем. Тебя ждут.

— А если я не готова? — слабо улыбаюсь я в надежде на отсрочку.

Да я бы с моим малиновым шедевром не посмела явиться даже к бездомному. Какой позор.

— А почему за мной Жрец не пришел?

— Вероятно, он занят, юная барышня. Не тяните кота за хвост.

— Минутку, — мило улыбаюсь я, скрывая в себе страх перед его хмурой рожей.

Торопливо складываю из тонкого желтого картона коробочку и тянусь деревянными щипцами к пирожным, на которые без слез не взглянешь. На вкус они не так уж и плохи, но на вид…

Я честно старалась. И свои неудачи могу объяснить только тем, что меня действительно кто-то проклял.

— А не хотите попробовать? — оглядываюсь на Охотника.

Потестирую пирожные на этом мрачном оборотне. Мне, собственно, нечего терять. Гость кидает подозрительный взгляд на “угощение”, которое я протягиваю ему с очаровательной улыбкой.

— Нет.

— Хам, — заявляет мама. — И ты самое хамло среди ваших.

— Все, хватит, — складываю пирожные в коробочку, закрываю ее и перетягиваю атласной лентой.

Завязываю симпатичный бантик, а затем обнимаю маму, которая вкладывает в мои руки гранатовую подвеску на тонкой золотой цепочке.

— Если ты спасла их от смерти, — шепчет она на ухо, — то тебе по силам и укротить их.

— Лучше бы я умела делать пирожные.

— Я бы тоже этого хотела, Тина, — едва слышно отзывается мама. — Когда они наиграются, когда все закончится… когда сделка будет закрыта… мы продадим пекарню и уедем, Тина. И все будет хорошо.

Прикусываю кончик языка, чтобы не заплакать, и сажусь перед папой на корточки:

— Прости меня. Я хотела тебя спасти. Любой ценой.

Он облизывает мое лицо, зарывается носом в волосы и тяжело вздыхает. Я чувствую его любовь и сожаление. Он меня не защитил, и теперь я вновь должна вернуться в Лес и неизвестно на какой срок, потому что талант в кондитерском искусстве и не думает просыпаться.

— Ладно, — встаю, подхватываю коробку с пирожными за бантик и бесстрашно встряхиваю волосами. — Я готова, жуткий Охотник.

Глава 22. Наша семья не останется в долгу

У белой кареты, чьи колеса украшены серебром, столпились зеваки. Круглыми глазами смотрят на коней, которые сильно отличаются от “наших”. Длинноногие, высокие, изящные и шерсть их — будто белый перламутр. Упряжь украшена амулетами из перьев и клыков.

— Охотник…

— Из Леса…

— Неужели Альфы пожаловали?

Я скромненько туплю глазки в пол.

— И чем же Саймон провинился?

— Думаешь, что Саймон? — кто-то усмехается. — Жена его.

— А что ж тогда девку-то забирают?

— Что за вопросы? Тут тайны нет. Девка у них видная. И так ясно, зачем ее забирают. Развлечь молодых волков.

Гнусный смех, и раздается голос Малька:

— Вот шлюха-то!

Охотник останавливается, поворачивает голову и выхватывает взглядом среди мигом побледневших лиц испуганного Малька. Щурится на него, и зеваки медленно пятятся, и кто-то толкает моего бывшего жениха вперед.

— Я тебя запомнил, — тихо и спокойно говорит Охотник.

У Малька округляются глаза, и он шепчет:

— Это не я.

Охотник игнорирует его сиплый ответ и продолжает путь.

— Тина… — хрипит Мальк. — Это был не я. Скажи ему…

Делаю вид, что я ослепла и оглохла. Охотник распивает дверцу, и я сую ему в руки коробку с пирожными. Торопливо надеваю на шею подвеску, подхватываю юбки и поднимаюсь на ступеньку одной ногой. Замираю.

Внутри меня ждет молодая женщина в кремовом платье. Пшеничные волосы ниспадают на плечи шелковыми локонами, руки сложены на коленях. Глаза мягко сияют желтыми огоньками, на лице — вежливая и натянутая улыбка.

— Не бойся, не укушу.

Ныряю в салон, неуклюже падаю на бархатное сидение напротив подозрительной незнакомки. В карету заглядывает охотник, протягивает коробочку, которую я неловко у него выхватываю и кладу на колени. Закидывает ступеньку и захлопывает дверцу. Я вздрагиваю.

— Здравствуй, Тинара, — женщина щурится.

Красивая, утонченная и немного печальная.

— Здрасьте, — слабо улыбаюсь я, и не знаю, куда деть руки.

— Я Илина. Мама Эрвина и Анрея.

Теперь моя очередь округлять глаза. И ведь не сбежишь.

— Я не смогла зайти в вашу пекарню по своим соображениям, Тина, и поздороваться с твоими родителями, — тихо говорит она. —