Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 10 Страница 18

Съемки проходили в красивейших местностях Урала, на реках Каме и южнее, на Белой в Башкирии. Жили мы на турбазе «Агидель». В те времена Белая была удивительно красивой рекой. Вода в ней была чистая, как слеза. Сухие сосновые боры росли на холмистых берегах. Непуганые лоси приходили на водопой даже в дневное время. Воздух был насыщен ароматом лесных и луговых цветов. Рыбы в реке Белой было столько, что как ты только входил в реку, рыбная мелочь тут же начинала щекотать босые пальцы ног.

Вечерами после съемок мы разводили на берегу костер, варили уху, пели тихие песни, рассказывали истории, которыми обычно делятся у вечернего огня. И вот тут, на берегу Белой, я услышал от Миши Голубовича удивительную историю, которая, исходя из тех событий, что происходили в ней, переступила привычную нам черту правдоподобия и осветила яркой вспышкой темные, неисследимые закоулки человеческой души.

Баллада о пропавшей разведке

Вначале надо оговориться, что Миша Голубович не был участником тех событий, о которых он рассказал нам. Их ему поведал другой человек, а вот уж этот, другой человек, был главным действующим лицом и свидетелем всего того, о чем вы сейчас услышите.

Если подойти с меркой строгого отбора, то двадцатый век подарил Украине двух личностей, из которых народная молва, народная память сделали национальных, со сказочным оттенком, героев. Я говорю о легенде времен гражданской войны, хозяине Гуляй-Поля, изобретателе знаменитой тачанки Несторе Махно и партизанском вожаке времен Отечественной Сидоре Ковпаке. Литература, театр, кино не обделили их своим вниманием, рассматривая одного через темные, другого через светлые очки.

В советский период сама фамилия Махно была нарицательной. Особенно после фильма «Пархоменко», где Чирков вымазал его всеми черными красками, которые только есть в природе. Тут и самогон, и длинные волосы, и «Любо, братцы, любо»… А я видел парижскую фотографию, снятую незадолго до его смерти в тридцать четвертом году. Молодое лицо, облик мастерового, короткие усы, короткая стрижка, рубашка-косоворотка. В Париже Нестор Махно зарабатывал себе на жизнь плотницким ремеслом в каком-то театрике и еще тем, что по вечерам пел в кабаках частушки под балалайку, с известным припевом после каждого четверостишия:

За что боролись,На то и напоролись!..

Ну, да Бог с ним. Сейчас не о том речь. В семьдесят третьем году на киностудии им. Довженко был запущен в производство трехсерийный экранный фильм «Дума о Ковпаке». Режиссером фильма был Тимофей Васильевич Левчук, личность в киношных кругах не менее легендарная, чем герой его картины. Миша Голубович играл в этом фильме одного из сподвижников Сидора Артемьевича, кажется, Карпенко, командира роты автоматчиков — личной охраны Ковпака. Военным консультантом картины был начальник разведки ковпаковской армии генерал Войцеховский.

Войцеховский любил актеров, любил сам непростой процесс съемок и своими советами, своими удивительно живыми рассказами о партизанских буднях, ставших уже историческими, хрестоматийными, помогал, чем мог, устроителям фильма и актерам. Однажды, сидя у костра после съемок, кто-то из актеров (может, и сам Голубович) попросил его рассказать какой-нибудь случай из партизанской практики, который почему-либо не вошел в уже известную историю о Ковпаке и его армии.

Войцеховский помолчал какое-то время и, как бы на что-то решившись, сказал:

— Ладно. Расскажу вам один случай из моей партизанской практики… Он действительно не вошел ни в какие, так сказать, анналы, и не потому, что над ним довлеет гриф «совсекретно», а потому, что объяснить это событие простыми человеческими понятиями мне представляется делом заведомо трудным или даже невозможным. Суть вкратце такова.

Весной сорок четвертого к немцам в глубокий тыл была отправлена наша разведгруппа в составе десяти человек. Ей предстояло пройти больше сотни километров и разведать пути предстоящих рейдов партизанской армии. Время на выполнение задания отводилось, допустим, восемь дней. Плюс два добавочных, контрольных. Итого — десять. По прошествии основного времени группа с задания не вернулась. Прошло добавочное — результат тот же. В штабе Ковпака заволновались. Войцеховский срочно отправляет по старому следу проверочную группу. Ей ставилось задача хоть что-то прояснить в судьбе пропавших разведчиков. Никаких разведдействий, никаких боестолкновений. Только то, что приказано. «От» и «до».

Проверочная группа задание выполнила. Она узнала о судьбе пропавшей разведгруппы. Больше того, как страшное доказательство в партизанский лагерь были доставлены на двух крестьянских телегах все десять разведчиков. Все они были мертвы, тела их страшно изуродованы. О характере этих злодеяний Войцеховский даже по прошествии четверти века не нашел в себе силы подробно рассказать. Только махнул рукой и нехотя пояснил, что пятиконечные звезды, вырезанные на груди мертвых разведчиков, были самыми «гуманными» знаками, оставленными озверевшими нелюдями.

По рассказам ребят из проверочной группы, разведка попала в засаду у лесного хутора. Судя по характеру засады и по тому, что было сделано с мертвыми разведчиками, это было делом рук бандеровских «лесных братьев». Немцы на такое были не способны. Редко видел Войцеховский Ковпака в таком гневе. Редко, а может, и никогда. Обычно сдержанный, Сидор Артемьевич тонко кричал во весь голос:

— Найти! Найти мне этих катюг! Прекратить все операции! Заниматься только этим! Это — приказ!

Как гончие по горячему следу, кинулись партизанские группы в район разыгравшейся трагедии. Вынюхивая, высматривая, выслушивая, пропуская сквозь мелкую разведсеть любую информацию, добытую всевозможными путями, группа Войцеховского вскоре нащупала тоненький путеводный волосок. Установили наименование бандеровского отряда, устроившего засаду, места, где он отсиживался, даже командира.

Стянули поисковые группы в нужный район леса, вырезали охрану, вскрыли замаскированный лаз, закидали подземелье гранатами, кинулись в дымную мглу, выметая автоматными очередями все крысиные закоулки разветвленных ходов. Добрались до центра схрона, где было логово самого «батьки», «друже проводника» или как там еще его называли, и (есть справедливость на Божьем свете) взяли его живым, без единой царапины (всех остальных членов банды положили), выволокли наверх и бросили на широкий пень, как будто нарочно оказавшийся поблизости.

Суд вершили тут же, на месте. В трибунальскую тройку вошли Войцеховский, командир роты автоматчиков и начальник кавалерии. Партизаны, еще не отошедшие от скоротечной схватки, молчаливым кольцом окружили поляну. Процедура суда обещала быть недолгой.

— Фамилия, имя, отчество?

«Батько» молчал. На вид ему было лет сорок. Крепкий, плотный, в распахнутом немецком френче, в «мазепнике» с трезубцем на голове, с подбритыми висками и затылком, он тяжело, неподвижно высился на пне, глядя перед собой белыми от ненависти или от долгого пребывания во тьме глазами. От времени до времени он судорожно, словно бы ему не хватало воздуха, вздергивал верхнюю губу, обнажая ряд зубов в золотых коронках, и тогда казалось, что во рту у него вспыхивает короткое пламя.

— Значит, не хочешь назвать себя? — продолжил допрос Войцеховский. — Ладно, твое дело… Ну тогда, может, покаяться перед смертью хочешь?

— Ты не поп, чтобы каяться перед тобой, — хриплым голосом отозвался «батько», утирая лицо связанными спереди руками. На правом запястье его золотом сверкнули большие часы с браслеткой. — Тоже мне, поп! — он криво растянул лицо.

— А над мертвыми зачем издевались? — все так же спокойно, не повышая голоса, продолжал допрос Войцеховский.

— Живых не было! — отрезал бандеровец.

Партизаны, стоящие кругом, при этих его словах грозно загудели.

— Ну, все понятно, — подытожил Войцеховский. — Ребята, кто там?.. Ведите его…

Петля из красного телефонного кабеля уже болталась на ближнем суку.

— Нет, погоди! — заволновался кавалерист. — Пусть эта псина ответит мне… Ну, пострелял ты наших, пострелял! Ладно, больно, но тут можно смириться. Война! Вы нас — мы вас. Но катовать-то зачем? Зачем звезды вырезать?! Зачем вспоротые животы землей набивать?! Ведь такое ни один фашист не сделает… А тут своих братьев… славян!..

Как будто скрытая до сих пор пружина подбросила и развернула атамана:

— Ты мне не брат, слышь, ты! — оскалясь, закричал он. Казалось, желтое пламя, как из патрубка пулемета, вылетело из его рта в сторону кавалериста. — Ты коммуняка и москаль! Моя б воля… я всех бы вас на корм собакам извел! Не лезьте, не суйте ваши рыла на нашу неньку Украину! Не мешайте пахать нашу ридну землю нашим украинским плугом.