Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №02 за 1979 год Страница 19

Как я ни вглядывался, кривой березы нигде не оказалось — наверное, все они были кризыми и куцыми, — и я принялся рыскать по кочкам в поисках клюквы. Почва упруго качалась и хлюпала под сапогами, обвивая их тесно сросшимися стебельками с жесткими матовыми листьями. Сквозь листья россыпью горели лежавшие на толстой мшистой подушке влажные и нарядные бусины. Сверху они были огненно-красными, по бокам розоватыми, с легким морошечным отливом, а снизу почти белесыми, чуть тронутыми желтизной. Совсем как яблочки — ядреные, крепенькие, румяные травянистые яблочки! Знаменитый северный витамин, который содержит в себе самый высокий процент бензойной кислоты. Между прочим, кто-то подсчитал — не знаю, насколько верно, — что с каждого гектара болот в Архангельской области собирают около... десяти штучек таких яблочек и что более десяти тысяч тонн северного витамина остается вечной собственностью природы...

Я прилег на мягкую кочку, выискивая клюковки. Передо мной расстилался ковер, сотканный из ягод, мха и стеблей трав; по-летнему припекало солнце, слышался робкий щебет, клеканье, скрип птичьих голосов, и я понемногу проникся безвременьем. Лесная пустошь похитила ощущение времени и пространства, отлетели в сторону суетные заботы... И я не сразу обратил внимание, как сзади вдруг хрустнула ветка и что-то большое и теплое задышало мне в затылок, щекоча ухо.

Я резко вскочил, и сапоги по щиколотки ушли в сырую почву.

— Поди прочь, Музгарка! — раздался звонкий женский голос. — Пошто чужого мужика пугаешь?!

Краем болота проходили две молодухи-сборщицы с берестяными пестерями за спиной. А рядом, со мной, выписывая хвостом приветственные вензеля, сидел толстый лохматый пес. Он искательно заглядывал мне в глаза, ожидая подачки.

Женщины спешили к тропе, переговаривались на ходу, приглушенно смеялись: «Ходишь тут, ходишь, ноги сбиваешь, а он лежит себе на перине и ухо не чешет». Другая, помоложе, игриво повышая голос, вроде бы вступалась за меня: «А можа, он притомился, а? А можа, Нюрка, он деньги рассыпал, а? Так я рядышком прилягу, подмогну...» Они шагнули в плотную стену кустарника, и тут же исчезли их голоса и смех.

— Ну что, Музгарка, — сказал я псу повеселевшим голосом. — Давай веди к хозяину! — Но он даже ухом не повел — улегся на мое место, подставив нос солнцу, и зажмурил глаза.

В глубине зарослей затрещал валежник, и от желтого полога леса отделилась фигура человека. Пес встрепенулся, отчаянно заработал хвостом, словно извинялся за то, что покинул хозяина. А тот, не мигая, рассматривал меня. Был он крепок, жилист, медвежеват, на обветренном, иссеченном морщинами лице холодно синели глаза под мохнатыми опадающими бровями. Мы познакомились.

— Надо же, где разыскали — в лисе?! — Мастер вел себя так, словно принимал меня в собственном доме. — И чего вам покоя не дает этот Петухов? Все едут... едут... разговоры со мной разговаривают, птичек моих заснимывают. Романтика!

Я заглянул в его кузовок, на дне которого сиротливой горкой краснела ягода, и догадался: видимо, он собирал ее больше для вида, чем для хозяйства, потому что все было занято корнями и чурками, из которых со временем выйдут знаменитые петуховские ендовы, ковши, братины, птицы добрые и злые. Их предшественники и сейчас украшают многие музеи и выставки, а другие разлетелись по разным углам нашей земли, стали предметом гордости у коллекционеров многих стран...

С некоторым смущением Петухов перехватил мой взгляд, прикусил одну из клюковок и, ощутив горьковатую кислинку, поморщился.

— Царь-ягода! — торжественно возгласил он, тряхнув седеющим чубом. — А что кислая — так это пройдет, вылежится, самый смак будет. — Мы присели у поваленного дерева, закурили; Александр Иванович, блаженствуя с сигаретой, принялся перечислять клюквенные достоинства: — Ее ведь три раза собирать приходится, клюкву эту. Нынешняя, сентябрьская, самой витаминной считается, самой сочной, а потому и кислой... Затем начинают брать в ноябре, когда ягоду первым морозом прихватит. Бросишь в ведерко — будто дробью отзовется. Звонкая ягода, веселая! Тут уж не пальцами, нет, тут уж совком работаешь. Три или четыре ведра наберешь, потом в пестерь пересыпаешь... Ну а в третий раз идешь по клюкву весной, когда снег маленько стает и подснежники вылезут. — Он передвинул сигарету в угол рта, плутовато усмехнулся. — Весной не столько собираешь, сколько в рот запихиваешь, честное слово. Сахар, а не ягода!

Он по-хозяйски выложил свои заготовки и стал поочередно вертеть ими на свету, оценивая природные качества дерева. Корни с причудливыми отростками. Аккуратные, выбеленные временем еловые чурочки. Круглые и плотные, как репа, каповые наросты с едва приметной текстурой, похожей на накат волны по песчаному берегу...

Александр Иванович положил в мои руки одну из заготовок, заговорщицки прищурился. Морщины ломаным полукружьем разбежались по его лицу, придав ему вид старого, испытанного жарой и стужей дерева, где каждая линия, каждое кольцо означает год прожитой жизни.

— Вот вам еловый корень столетний. Чтоб такой найти, нужно целый день лопатки мылить... Что из него выйдет, ежли старание приложить? Ну, думайте... думайте...

Корень был похож на потрепанного жизнью лешего, и я сказал об этом Петухову.

— А вот и нет, — засмеялся мастер. — Плохо у вас фантазия работает, лесной дух не чуете. Понимать надо дерево и видеть его насквозь. В детстве-то часто в лисе бывали? То-то и оно...

Он взял у меня заготовку, перевернул ее кверх ногами, и я увидел испуганную птицу, судорожно хватающуюся за воздух, чтобы удержаться на спасительной высоте. Отростки корня превратились в трепещущие крылья, сучок на голове — в яростно распахнутый глаз, а могучий остов напрягся в предсмертном рывке.

Не говоря ни слова, Петухов держал птицу на весу, любуясь неправильными, но чрезвычайно сильными пропорциями ее тела, а затем отбросил в гнилой кочкарник.

— Брак! — как-то неприязненно изрек он и тут же забыл о своей находке.

— То есть как «брак»?! — почти возмутился я.

— А так, — голос его стал непререкаемым. — Негожий материал, и все. На вид вроде ничего, а рассол потечет — это я вам правду говорю. Да и сердцевина креневатая, пропеллером колоться станет. — Петухов посмотрел на меня с острым прищуром, сказал серьезно: — Места надо знать, где дерево берешь. Тут все по науке должно быть. Ежели поблизости кукушкин лен растет и сфагновые мхи расплодились — значит, почва выщелочена: внизу пылеобразный песок, водонепроницаемая глина. Тут хорошему дереву не вырасти. Сердцевинные клетки разорвутся, когда сушить будешь... Э-э-э, да что говорить? — махнул он рукой, отгоняя вместе с дымом случайного комара. — Нет здесь пригожих деревьев. Страшенная закисленность почвы!

— Как это нет? — возразил я. — Вон елки большие растут... а вон березы.

Мастер оглядел местность и недовольно хмыкнул:

— Толк-от в них есть, это верно, да не втолкан весь. Я ведь себе все зубы съел на этом дереве... Хотите, историю расскажу?..

Петухов поискал глазами рыжее болотце, заросшее травой и тощими деревцами, на котором монументом застыл толстый Музгарка.

— По растительности буду читать историю-то... Я ведь тут не жил, когда вырубку делали. Годов тридцать прошло, как лес свалили, а память по нему осталась. Ну, например... — он протянул руку в сторону огромного завала, что скрывался в зарослях молодых березок... — откуда здесь поленница, а? Думайте, думайте... Не знаете? Еловый бор тут когда-то стоял. Срубили его в сороковые годы; что смогли — вывезли, а что не смогли — тут оставили. Вот и гниет поленница, прахом истлевает... Ну а травы почему такие рослые и буйные, тоже не знаете? От молодежь-от пошла: образование высшее, соображение среднее! Ну ладно, скажу... Как лес свели, свободы тут стало много, солнца — вот и вымахали травы в человечий рост... Здесь ведь и раньше моховые пятна были, мочажины разные, кочкарники. А освободившись от деревьев, стали они расти и расти, клюквой плодиться, папоротниками, крупнозвездным мхом. Ну а старому хвойному лесу тоже размножаться надобно, возвращать утерянную площадь — вот он и выпустил дозором лопоухую осинку и березу: понравится — приживутся. Прижились, однако, загустели и елку привели под свою защиту. А сами того... нарушились. Глядите: это ведь только на вид они такие нарядные и звонкие, березы эти. А подойди, толкни — и повалятся, сердешные, за милую душу. А почему? Потому что корням не за что зацепиться, кроме как за мох. Да и ствол, хоть и свежий снаружи, весь трухой изошел, водой напитался. Одна береста светится — хоть сейчас туес зашивай...

Он читал это таежное болотце, как книгу. Постепенно я узнавал, что лес этот зовется «радой», точнее — «темной радой», потому что вырос он на сырых распадках и солнце вязнет в его глухой чащобе, не попадая в нижние ярусы; оттого и гибнут растения, едва выбросив шаткий росток. Я узнавал о том, как мастер предсказывает погоду, как определяет, подскочит ли давление в течение суток, куда задует ветер и долго ли стоять солнцу в эту пору куцего бабьего лета; я узнавал также о повадках осенней и весенней дичи, об ее излюбленных токовищах, порхалищах и галечниках, чем она болеет и какой корм предпочитает, когда и на какой манок слетается благородный рябчик и какие закаты и восходы сопутствуют удачной охоте, и уйму других полезных и занимательных подробностей...