Нет звёзд за терниями - Олли Бонс Страница 19

Начать с того, что посчастливилось не угодить в переплёт и не помереть, а попасть в мирное поселение. Жизнь здесь напоминала о прошлом, о времени, проведённом у моря три года назад, после ранения. Доктора отправили, лечившие его руку.

Точно такая же безмятежность, выбор занятий невелик. Каждое сегодня похоже на вчера, и знаешь, что таким же окажется и завтрашний день. С утра рыбачишь да плещешься в волнах, чтобы рука окрепла, к вечеру бредёшь по пыльной остывающей дороге в местный трактир, улыбаешься добродушной хозяйке, а она уже знает, что наливать. А если шторм да скука, то и с утра можно в трактир.

Жизнь такая же ровная и простая, как прибрежный песок. Лишь иногда волнами накатывала глухая тоска, вставал перед глазами образ Греты. То же и здесь.

Трактира, правда, на этом берегу не было, да и не надо. Гундольф давно уже понял, что стакан — друг ненадёжный. Когда развеселит, а когда и умножит печаль, хоть топись.

Зато рядом почти всегда вертелся мальчишка, и уж он-то отвлекал куда лучше.

Если бы жизнь сложилась иначе, их с Гретой сын мог выглядеть точно так. Улыбчивый, встрёпанные светлые кудри с едва заметной рыжинкой…

Эх, вот опять делает, что запрещал себе — выдумывает то, чего никогда не будет. Грета другого любит, у них дочь возрастом как этот мальчишка. Нет, пожалуй, уже и старше. И любовь с годами не потускнела, он всегда замечал это по взглядам, по улыбкам.

Но Гундольф ещё в юности решил, что ему нужна Грета, а не кто-то другой. Его товарищ, Отто, говорил, что это давно уже не любовь, а чистое упрямство, но много ли он там понимал? Разве знал он, что у Гундольфа в сердце, и какое счастье просто видеть её! А уж если приснится…

В снах этих он возвращался в тёплый дом, где Грета, улыбаясь, вешала на крючок его пальто и подавала ужин. Ничего особенного, глупо даже, но эти мирные домашние сценки заставляли просыпаться с широкой улыбкой. Улыбка пропадала, когда Гундольф осознавал, что всё лишь сон.

Но как же вышло, что такой замечательный парнишка чувствовал себя здесь одиноким? Поселенцев десятка два, не меньше, и все считали Флоренца бесполезным. Отмахивались, а то и подшучивали. Беззлобно, правда, но в этом возрасте всё близко к сердцу принимаешь.

Лишь женщина одна, Эмма, и болела душой за мальчишку. Да только не из тех она была, кто выражает чувства открыто, а Флоренцу не хватало ещё годов и опыта, чтобы по делам судить. Он видел, что Эмма сурова, да и принимал на свой счёт. А что она рядом всегда, когда он киснет или другие тюкают, что делом занимает, как может, не умея утешить по-другому — этого мальчик не замечал.

И если зевал за обедом, забывая положить себе кусок, это рука Эммы тянулась к его тарелке. А когда притащил ведро с первой пойманной рыбой, эта женщина, видно было, гордилась. Хвалить она не умела и не стала, лишь кивнула молчаливо, зато всем и каждому в тот день рассказала об улове, уж позаботилась, чтоб никто не пропустил такую новость. А Флоренц, наверное, только и заметил, что не похвалила. И не разглядел гордости в её глазах.

Эх, юность. Гундольф когда-то и сам таким был.

Эмма подходила к нему, улучив момент, когда других не оказалось рядом.

— Ты парню, слышишь, голову не морочь, — сказала она. — Возишься с ним от скуки, после уйдёшь, дальше что? Сразу дай ему понять, что он чужой тебе и таким останется.

— А он тут всем чужой, как я погляжу, — ответил тогда Гундольф. — Был бы кому-то нужен, не цеплялся бы за такого, как я. Но знаешь, если отправитесь со мной в Лёгкие земли, ему я всегда буду рад.

Эмма сурово поджала губы.

Она всегда глядела с прищуром, и из-за этого казалось — изучает неодобрительно.

— Это сейчас так говоришь, а вернёшься домой, всё изменится. Своя семья станет важнее пришлого мальчишки.

— Да нет у меня семьи никакой, — вздохнул Гундольф. — Дорого бы дал, чтоб была. Потому, может, я и сам к мальчику привязался.

А как не привязаться, когда на тебя глядят такими глазами и ловят каждое слово! К Гундольфу прежде никто так не относился. Может, Марта немного, но у той и без него хватало друзей и наставников, а вот у Флоренца — у него, считай, никого не было. Только эта Эмма да брат, который лет восемь уж как считал мальчишку покойником. Ну так он, Гундольф, вовсе не против был возиться с парнем, его это нисколько не утруждало.

Вот только утопленник этот свалился некстати. Болтается теперь рядом, да и самому его из виду упускать не хочется, наслушавшись историй о раздольцах. Кто знает, в самом-то деле, как сгинул отряд, пришедший на эти земли до Гундольфа? Может, и Раздолье к тому руку приложило.

Этот темноволосый, наверное, всего-то на пару лет старше Флоренца, но выглядит так, будто всякого повидал. Пьёт сейчас своё лекарство, морщась и глядя в сторону. И что у него там с руками — ожоги, может?

Лицо узкое, брови широкие, рот почти всегда сурово сжат. Угрюмым бы выглядел, злым даже, если б не глаза. Они, глаза эти, большие да синие, с такими ресницами — любая девушка позавидует. Но этот о внешности своей не пёкся вообще. Даже Гундольф и то чаще гляделся в зеркальце, когда брился и подстригал усы. А разведчик встанет, причешется пятернёй — и готов. Ему даже Эмма гребень предлагала однажды, отмахнулся.

И волосы до плеч отрастил — много, наверное, в городе лишней воды.

Капли свои он теперь обязательно принимал с вечера, не ждал, пока рука разболится, и всё-таки спал плохо, беспокойно. Прошлой ночью Гундольф совсем не выспался, хоть проси, чтоб этого отселили. Только бы сегодня это не повторилось.

Однако надежды не оправдались, вновь разбудил крик. И так сон не лучший снился, про Вершину, про то, как Марта прыгала, а тут вопль этот. Всё перемешалось, и Гундольф вскочил с колотящимся сердцем в уверенности, что девочка разбилась. Сам чуть не закричал, пока сообразил, что это сон и он в каюте корабля. Взять бы да придушить соседа подушкой!

Гундольф встал с койки, шагнул вперёд и потряс разведчика за плечо.

— Эй, Кори, умолкни, — сказал он недовольно. — Эй, слышишь?

Тот, как всегда, проснулся не сразу. Интересно, скольких людей вокруг перебудил? Уже все поселенцы знали