Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1981 год Страница 23

Киви новой окраски

А вот еще один мой «антарктический киви». Высокий, худой, застенчивый, похожий на Дон-Кихота человек. Зовут его Манфред Хокштейн. Он еще не очень хорошо говорит по-английски, так как недавно переехал со всей семьей из Западной Германии на постоянное жительство в Новую Зеландию. Обосновался в пригороде столицы страны. По профессии физик, он стал заниматься геофизикой. Еще в Антарктиде мы подружились: я иногда чувствовал себя одиноко, и он тоже. Нам обоим еще не хватало знания языка и обычаев страны, с жителями которой мы общались.

Детство Манфреда прошло в маленьком городке под Мюнхеном. В конце войны пришли американцы, началась неразбериха, старые порядки рухнули, новые еще не родились.

«В дома возвращались солдаты,— с грустью рассказывал Манфред,— изломанные поражением, отрешенные от всех домашних дел. Они доставали где-то бутылки шнапса или самогона, садились в кружок, напивались, спорили, пели песни. А потом снова и снова обсуждались ступени поражения. Они не могли понять, как же так все получилось?» Жизнь была тяжелой, голодной, неопределенной. Манфред и его сверстники целые дни проводили на рынке, обменивая с американскими солдатами домашние старинные безделушки на сигареты, ну а уж американские сигареты тогда были главной недевальвируемой валютой.

Потом Манфред окончил школу, университет, женился. Но чувство неустроенности, неуверенности осталось. И вот теперь он с женой и двумя дочерьми стал новозеландцем, работает в Новозеландской антарктической программе. Я был у него в гостях, в пригороде Веллингтона. Уютный домик, маленький садик. Травяная площадка для детей. Встретили меня жена Манфреда — Гретхен, дети. Оба восторженные, рады показать, как хорошо наконец живут.

В гости, кроме меня, пришли две молодые женщины — учительницы, почти девочки. Ужин неожиданно удивил. Так много всего на столе: сосиски, колбасы, отварная картошка. Отвык я уже здесь от такого. Ведь в Новой Зеландии в понятие гостеприимства «много хорошей еды» не включается. И я сказал, что это очень по-русски, что Манфред, наверное, знает наш обычай — встречать гостя богатым угощением. И вдруг Манфред и его жена Гретхен рассмеялись.

— Нет, Игорь,— сказал Манфред,— это теперь наш немецкий обычай.

И он начал рассказывать, что у них в Германии такого до войны не было. Но в конце войны и сразу после нее они пережили очень голодные времена, когда в Мюнхене за буханку хлеба могли убить. Вот и появился обычай — угощать гостей сытной едой.

И вдруг я увидел, как притихли девочки-учительницы, боясь спугнуть разговор немца с русским. Каждый из нас вспоминал сейчас спокойно свое, но между слов сквозило какая ужасная вещь — война.

Потом мы развеселились Манфред сел за виолончель, и под ее аккомпанемент вся его семья пела разные песни, потом играли в крокет на кусочке лужайки которой Манфред так гордился.

— Счастливого пути, Игорь,— сказал он мне на прощание,— передай привет Европе. Я уже не вернусь туда. Я хочу остаться здесь навсегда Я буду киви, пусть мои дети тоже называют себя киви.

Да, если бы Манфред был в Крайстчерче, у меня не было бы никаких проблем.

Семья Менерингов

Я перебирал в голове моих знакомых и отбрасывал одного за другим, пока не остановился на имени Гай Менеринг. «Он-то живет здесь, в Крайстчерче!» — чуть не крикнул я.

Первый раз я встретил его в 1965 году. Мы вместе летели из Крайстчерча в Антарктиду. Он — на «Базу Скотта», я — на зимовку в Мак Мердо. Гай Менеринг был в то время на вершине славы. Альпинист, путешественник, первую свою известность он получил благодаря фильму который снял во время плавания нескольких моторных лодок по Большому каньону реки Колорадо. Впервые тогда люди проплыли по всей реке, зажатой между отвесными скалами. Несколько моторных лодок с водометными двигателями и десяток смельчаков, возглавляемых изобретателем и создателем этих лодок Джоном Гамильтоном, тоже из Крайстчерча, прошли этот, казалось, непроходимый маршрут.

Гай был в этом походе кинооператором и фотографом. Его фильм обошел весь мир. Потом Гай поехал в Антарктиду. Результатом поездки явилась книга художественных фотографий из жизни Антарктики под названием. «Этот Юг». Когда мы познакомились, Гай летел за новыми снимками к новой книге. Мы как-то сразу сошлись, но оба отнеслись к этому как к дорожному знакомству без продолжения.

Через год мы снова встретились. Я возвращался домой после зимовки. Мой английский за это время стал уже вполне сносным. У меня появилось много друзей, и вот однажды один из них предложил поехать покататься на моторной лодке своего приятеля. Когда мы приехали на место встречи, оказалось, что приятелем этим был Гай Менеринг. Поездка получилась интересной для меня, так как дала возможность познакомиться с реками Новой Зеландии. Эти горные реки очень многоводны в нижнем течении из-за обилия осадков. Там, где мы спускали на воду с колес свои моторные лодки, река была похожа на нашу Кубань в среднем ее течении сильная, холодная, мутная, быстрая. Мы собрались не просто покататься, а половить лососей. Оказалось, что в реках Новой Зеландии лосося ловят на спиннинг.

Лодки сверху выглядели как обычные, но в нижней их части не было выступающих ниже днища винтов. Вместо этого в днище имелась дыра, куда засасывалась вода. Затем эта вода выбрасывалась под большим давлением и с большой скоростью назад. Получался как бы реактивный двигатель, толкающий лодку вперед. Струя могла выбрасываться в любом направлении, заменяя руль и придавая лодке большую маневренность. Но всю удивительность таких посудин я понял лишь тогда, когда их спустили на воду, моторы заработали — и эти большие лодки понеслись по бурунам, над подводными камнями, чуть ли не торчащими из воды.

Гай слишком много внимания уделял гостям, показывал, рассказывал, его уже не хватало на рыбалку. Мы уже думали, что разговоры о лососях — только разговоры, но, когда к вечеру вернулись к остальным, увидели в лодке у Джона Гамильтона и его компаньона несколько прекрасных рыб. Ну а нам, хотя и не удалось поймать рыбу, зато повезло в другом: Гай, увидев на склоне у берега оленя, быстро достал винтовку, причалил к каменистому пляжу и побежал вверх по камням. Через некоторое время раздался выстрел, а еще через полчаса появился сам Гай, который волок небольшого безрогого оленя. Я думал, что это браконьерство, но оказалось, что здесь и олень считается вредным животным. Настолько вредным, что его разрешают стрелять в любое время года, больше того, хозяин земли, на которой убит олень, должен дать охотнику приличное вознаграждение.

На следующий день, в воскресенье, с утра мы снова собрались в доме Гая. Гай жил на берегу небольшой чистой речки. Его домик был окружен с трех сторон деревьями, и я впервые по-настоящему увидел, что делают теплое солнце плюс колоссальное количество осадков. Обычная ольха превратилась в великана с толщиной ствола в три обхвата. Стала она такой лет за тридцать-сорок. Рядом с ольхой соседствовала роща бамбука, росли какие-то удивительные деревья, сплошь покрытые красными цветами. Я познакомился с женой Гая, ее звали Мегги. Невысокая худенькая женщина с лицом королевы Елизаветы с почтовой марки, Мегги занималась тем, что у нас называется домашним хозяйством. Мегги ижена Джона Гамильтона — Хелен умело приготовили оленя, и вторая половина воскресенья прошла весело и непринужденно.

От пяти до шести

Все последующие дни я проводил одинаково. С утра писал отчет о работе на базе, а вечерами бывал у Менерингов. Возвращался домой, в гостиницу, обычно поздно. Мы делили комнату с моим товарищем по зимовке в Антарктиде — американцем, у которого тоже были дела в Крайстчерче. Гостиница засыпала в то время рано. Ведь в ресторан после семи часов вечера посетителей уже не пускали, так как начинал действовать «ночной сухой закон». Вся продажа спиртного, даже пива, прекращалась не только в магазинах, но и в кафе, ресторанах и даже пивнушках — «пабах» — в шесть часов вечера. Говорят, что власти сделали это под давлением избирательниц-женщин, которые не хотели, чтобы их мужчины сидели весь вечер в пивнушках... «Понимаешь, Игорь,— жаловался мне один киви,— у этих женщин совсем нет понимания. Ведь раньше я приходил с работы домой, сидел с женой и детьми часа два-три, занимался хозяйством, а потом шел в паб пропустить, кружечку-другую пива с друзьями. А сейчас со всех ног с работы бегу в паб, прежде чем он закроется. И пью уже не две кружки. Надо, чтобы на весь вечер хватило...»

И действительно, в пивных до шести вечера было полно народу. Время от времени в зале раздавался громкий удар колокола, шум на секунду умолкал, и в тишине бармен объявлял: «Джентльмены, до последнего удара осталось пять минут...» Бармен имел в виду удар колокола. Потом снова удар: «Осталось три минуты...» Наконец еще удар, но оставалась одна минута, в которую каждый мог еще заказать и оплатить хоть десяток кружек и допивать их потом целый час. И вдруг — бом, бом, бом, бом!— «Ласт колл! Ласт колл!» — «Последний удар! Последний удар!» — и все кончалось. После этого действительно не продавалось ни кружки...