Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1984 год Страница 24

«Сладкий аромат»

— Так, кажется, выразился композитор Виктор Симон, видимо вдыхая пар над чашкой кофе. Знаете его песенку — «зеленое золото — наша надежда»?

Мне пришлось как-то слышать эту песенку, не ставшую, однако, популярной. Если следовать логике Валдомиро, тяжкий труд батраков на кофейных плантациях иссушил источник творчества на эту тему. Честно говоря, творение Симона и мне не пришло бы на ум при виде мальчишек, целый день под палящим солнцем сдирающих красные ягоды с ветвей в сита или ворошащих кучи зерен на сушильных площадках. Сладкий аромат рожден зачастую детским трудом.

Но если исходить из пристрастия бразильцев к кофе — напитку, разумеется, а не кусту,— ему должны были бы быть посвящены бесконечные гимны и оратории. Впрочем, нечто подобное гимну в прозе я услышал вскоре от Валдомиро.

Наш разговор в сени пау-бразил затянулся, и он предложил:

— Не выпить ли, кстати, кафезиньо?

Стол ботаника находился в углу большой оранжереи, заставленной ящиками с орхидеями. Вид этого чуда сельвы в таком изобилии заставил меня отметить: вот и оно не оставило заметного следа в духовной жизни бразильца. Должно быть, думал я, его чуткость к фальшивой ходульной выспренности не позволяет сказать любимой: «Ты хороша, как орхидея!»

Между тем Валдомиро углубился в кофейную церемонию: дожаривал зерна до масляного блеска, молол их, кипятил воду, заливал ее, бурлящую, в кофейник через фланелевый конус с промолотым порошком. Кафезиньо — чашка непроглядно густого, черного и сладкого кофе — старинная бразильская слабость и страсть, украшение деловой беседы и передышки в трудах, встречи друзей и одиноких раздумий о жизненных горестях. Одной чашечки, приготовленной по местному рецепту, для непривычного человека хватит, чтобы заработать усиленное сердцебиение.

С первых дней жизни в Бразилии мне пришлось пить кофе литрами. Любой визит в частный дом или учреждение означал немедленное появление кафезиньо. Лет десять назад кофе еще был сравнительно недорог, государственные амбары хранили многолетний запас для населения всей земли, и, казалось, конца этому изобилию не будет. Гроши стоил сахар, а неквалифицированная рабочая сила и вовсе была дешева. Так что в самой крохотной конторе непременно держали «континуо» — посыльного, или, вернее, «прислугу за все». Получая минимальную зарплату, он с утра до вечера варил для сотрудников кофе. Заполнившие весь мир аппараты «эспрессо» в Бразилии прижились лишь на самых бойких местах, в общественном питании. А в целом высокое искусство «континуо» позволило ему сохранить свои позиции до того момента, пока небывалые заморозки на юге Бразилии не погубили большую часть плантаций.

Это стихийное бедствие и резкое, в несколько раз, повышение цен произвели в местных кофейных обычаях резкую перемену. Кофе не перестали пить, но прежний рай для его любителей кончился. Больше всего пострадали, разумеется, старики «континуо»: бедняг стали увольнять одного за другим.

Господство кофе в Бразилии далеко не абсолютно. На северо-востоке страны есть обширный район, где климат и почвы благоприятствуют культуре какао. Там для приготовления питья используют и его плоды, похожие на ребристый мяч для регби, и, естественно, семена — покрытые слизью, слипшиеся в комок, именуемые обычно после сушки бобами.

На юге растет кустарник мате, известный также как парагвайский чай. Там пьют настой из его листьев — «шимаррон». Мате открыли еще индейцы-аборигены; у него приятный вкус, запах, вроде как у компота из сухофруктов, и великолепные тонизирующие свойства.

Поклонники «шимаррона» разработали свой ритуал приготовления и питья. Сосуд шарообразной формы «бомбилью» и трубочку с ситечком на конце, чтобы чаинки не попадали в рот, пускают по кругу в знак братства, единения собравшихся. Почему-то прекрасный этот напиток уступил кофе, пришельцу из-за моря, хотя среди бразильцев еще остались фанатичные его приверженцы.

— Прежде чем завоевать Бразилию, кофе завоевал весь мир,— резюмировал Валдомиро.— Завоевал, невзирая на то, что перед ним ставили препятствия почти непреодолимые.

И он поведал мне историю, которую я привожу в том виде, в каком услышал. Но если и не все в ней правда, можно признать ее легендой, приоткрывающей глубины бразильского духа.

— Моя фамилия — Пальета — вам, наверное, мало что говорит. Но среди бразильцев известность ее широка. Так звали моего предка, офицера, который первым доставил зерна кофе в Бразилию. Не будь таких, как мой предок, арабы, наверное, до сих пор сохранили бы монополию на производство кофе. Торговля приносила им огромные доходы, и зерна запрещалось вывозить зелеными: только жареными или вареными, чтобы не могли прорасти, дать всходы. Напиток не просто радовал язык и будил энергию. Он считался целительным, волшебным. И вот сначала голландцы ухитрились обмануть бдительность восточных халифов, а потом и французы провели голландцев и тоже завели в своих колониях плантации кофе. Отсюда тоже под страхом смерти запрещался вывоз посевного материала.

Но мой предок Пальета все же нашел выход. В 1727 году он прибыл в Кайенну на переговоры по поводу пограничного спора с Французской Гвианой. Он не только блестяще справился с дипломатической стороной миссии, но и заслужил вечную благодарность бразильцев. Молодой офицер покорил сердце супруги губернатора, и она преподнесла ему сказочное сокровище: мешочек с зелеными семенами кофе. К счастью, совсем свежими, ибо, как известно, подсохшие, они теряют всхожесть. Горстка зерен, привезенная Пальетой, в считанные годы завоевала не только Бразилию. В Австрии первому кофевару поставлен памятник. Турецкий поэт Фахреддин написал гимн «Победоносный кофе», а Иоганн Себастьян Бах восславил его музыкальной пьесой.

— Столетия прошли, прежде чем люди научились варить кофе по-настоящему. Эфиопские пастухи просто жевали красные ягоды. Арабы — их познакомил с кофе шейх Джемаль-эд-Дин, побывавший в Эфиопии,— стали молоть зерна и заваривать порошок подобно чаю.

Но они пили отвар без сахара. А перед вами совершенный продукт! Валдомиро поднял кофейник.

— Давайте выпьем и мы. Сахару хватит? У нас говорят: если жизнь горька, пусть хоть кофе будет сладким.

Кофейный парок смешивался с оранжерейными ароматами. Жесткая глянцевитая листва блистала под стеклянной крышей. В неподвижном воздухе нечем было дышать от испарений.

— Ну а мате,— продолжал Валдомиро,— думаю, все же возьмет свое. Это питье деревни, и его доступность сейчас, наверное, сумеют оценить и в городе. Не вижу во вкусах ничего загадочного. Было много кофе — пили кофе. Кому теперь это не по карману, переходит на «шимаррон».

Сельва против иноземцев

Еле дыша от духоты и кофе, слушая ветерок, шелестевший снаружи, я спросил Валдомиро:

— Зачем вам оранжереи? Орхидеям холодно?

— Да, мы находимся на тропике Козерога. А этим уроженкам экватора здешние колебания температуры вредны.

— Гевеи-каучуконосы тоже, я слышал, очень привередливы. Вам, ботанику, конечно, известно, почему не удается разводить их искусственно в Бразилии? Может быть, ваши коллеги, работавшие у Генри Форда, не хотели, чтобы у него пошло дело?

В двадцатые годы, когда саженцы гевеи были тайком вывезены за границу, кончилась бразильская монополия на каучук и его производство. Сбор латекса с разбросанных по сельве дикорастущих деревьев не мог конкурировать с урожаем, получаемым в английских и голландских владениях на Цейлоне и Яве. И Бразилия стала давать лишь два процента мировой добычи каучука.

Форд, недовольный зависимостью автозаводов от поставок из Южной Азии, решил завести собственные плантации в Бразилии. Исходил он из делового соображения, что гевея у себя дома должна расти не хуже, чем в другом полушарии. Получив, в сущности, даром земли в нижнем течении Амазонки, он заложил на них огромные плантации дерева-каучуконоса. На него работали тысячи батраков, нанятых на голодном северо-востоке Бразилии, множество американских и местных ученых. Опыты — а дело было поставлено с размахом — длились почти два десятка лет. Но гевеи чахли, болели и погибали. После второй мировой войны плантации были заброшены.

— Непосредственная причина известна — грибок, поедавший листья. Его называют «ржавчина». Но отчего он не поражает дерево в смешанном лесу, среди других видов, то есть во враждебном для гевеи окружении? И отчего поражает ее в заботливо ухоженной посадке? Сейчас как будто появились в Амазонии благополучные плантации, но каким образом там добились успеха, остается тайной промышленников.

— Ну а как же другой пример, как две капли похожий на этот? Я имею в виду предприятие Кейта Ладвига.

Этот американский миллиардер за бесценок скупил два миллиона гектаров земли примерно в тех же местах. Он занимался и разведением быстрорастущего африканского дерева гмелины. От гмелины — предназначалась она в качестве сырья для бумажной фабрики — требовалось лишь расти как в Африке. Однако это дерево не только не давало того сказочного прироста древесины, которого от него ждали, но вдвое уступало в этом эвкалипту, завезенному в Бразилию в давние времена и хорошо там прижившемуся. Владелец за два года сменил тридцать три директора бразильского филиала. Но гмелина проявляла не меньшее упорство, чем гевея. И Ладвиг отделался от крупнейшего в Бразилии частного поместья, занявшись по-прежнему спекуляцией недвижимостью в Рио-де-Жанейро.