Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1972 год Страница 25

В одном из залов замка висит большая картина, на которой Иоганн Фридрих Бётгер изображен в минуту мучительного размышления. Он действительно молод, красив, без ненужного здесь, среди тиглей и посудин с порошками, придворного парика. На плечи наброшена меховая шуба — в каменном просторном замке страшный холод, но рубашка на груди распахнута, чулок на одной ноге спустился, другая нога, похоже, и вовсе не обута. В перепачканных руках алхимик держит стеклянную колбу с золотистой густой жидкостью... Может быть, это та самая тинктура, с помощью которой можно превращать дешевые металлы в золото? Увы, нет. Займись Бётгер поисками тинктуры или философского камня, мы вряд ли знали бы его имя — так много алхимиков кануло в безвестность вместе со своими туманными рецептами и бесплодными опытами. Бётгер же вписал свое имя в историю тем, что открыл тайну производства фарфора.

Еще со времен раннего средневековья фарфор попадал в Европу из Китая, однако все попытки выведать у китайцев их секрет кончались неудачей. Фарфор стоил в Европе бешеные деньги, он был предметом не просто роскоши, а роскоши королевской. Известен случай, когда китайский столовый сервиз выменяли на полк солдат, целый полк бравых прусских вояк — с усами, оружием и полной амуницией.

Были попытки создать фарфор в Италии, во Франции, но фарфор этот не мог ни в какое сравнение идти с китайским — прозрачно-молочным или цветным, всегда звонким, нарядным.

И вот первый фарфор в Европе— настоящий фарфор! — сделан был аптекарем Иоганном Фридрихом Бётгером в марте 1709 года. А 13 марта 1719 года в возрасте 36 лет безнадежно отравленный химикатами, хронически простуженный альбрехтсбургскими сквозняками аптекарь Бётгер скончался. Слава алхимика, слава безвестности сопутствовала ему и после смерти. Никто не знает, где он похоронен, и под установленным много позже памятником открывателю никто не лежит. Алхимиков всегда хоронили именно так — ни камня, ни креста на могиле.

Так кем же был он, Иоганн Фридрих Бётгер? Алхимиком-неудачником, искавшим одно, а нашедшим совершенно случайно другое? Или ученым, хорошо знавшим, что он хочет, и шедшим к своей цели мучительным путем? Недавно найденная «рецептная книга» Бётгера развеяла старую легенду о том, будто он искал для Августа Сильного способ превращения в золото любого металла и совсем случайно нашел фарфор. Это показывает сам ход поисков, последовательность экспериментов.

Известно, что Бётгер начал работать с Эренфридом Вальтером Чирнгаузеном, известным математиком, физиком и минералогом. Вместе создали они мейсенский фаянс — смуглый предшественник фарфора. Чирнгаузен умер в 1708 году — за год до рождения фарфора.

Отцами саксонского фарфора были они оба — энциклопедист и эрудит Чирнгаузен и изобретательный экспериментатор Бётгер. Но отчего фарфор был открыт именно здесь? Разве не существовали в других местах талантливые ученые, способные разгадать «китайский секрет»? Конечно, существовали. Зато не было в других местах трех «саксонских условий».

Первое из них — каолин. Этим китайским словом именуют белую глину, силикат алюминия. Каолин имелся в изобилии в карьерах Зейметца, Зорнцига и Шлетта — местечек вблизи Мейсена. До того как научились делать фарфор, каолин шел на пудру для дворянских париков.

Китайская пословица, известная среди европейских «искателей фарфора», гласит: «Каолин без петунцзе — все равно что мясо без костей». Бётгеру и Чирнгаузену удалось установить, что таинственный «петунцзе» не что иное, как полевой шпат. Но, как оказалось, годился не любой полевой шпат, а тот, что добывается в Скандинавии. Как могли догадаться об этом ученые? Только обладая солидными знаниями в области геологии. Но ведь именно в соседнем городе Фрайбурге находилась горная академия — старейшая в мире. В ней в это время работали ученики знаменитого Георга Агриколы, написавшего двенадцать томов «О горном деле и металлургии». В академии собраны были данные о минералах чуть ли не всей Европы. И наконец, третье: в столице Саксонии Дрездене жили и творили тогда выдающиеся скульпторы, художники и ювелиры. Без них фарфор остался бы только ценным, но бесформенным керамическим материалом.

Скульптор Иоганн Кёндлер создал вскоре классические формы мейсенского фарфора. Художник Григориус Герольд открыл немеркнущие краски, позолоту, подглазурную живопись, он стал первым и остался до сих пор непревзойденным мастером «мейсенского декора» — художественной росписи по фарфору.

Так появился на свет саксонский фарфор, и вскоре марка его — два голубых скрещенных меча — стала известна всей Европе. Фарфор приносил саксонским курфюрстам фантастическую по тем временам сумму: миллион талеров в год.

Полтораста лет фарфоровая мануфактура не выходила за пределы замка Альбрехтсбург. Полтораста лет уникальное творение Арнольда фон Вестфалена коптили, пылили, пятнали краской. Несколько раз в замке возникали пожары.

В 1864 году расширившаяся мануфактура была переведена из нагорного замка вниз, на окраину Мейсена. В этом большом четырехугольном здании с квадратным внутренним двором она находится и по сей день, только теперь уже не на окраине, а в центре сильно разросшегося города. На государственной мануфактуре идет сейчас крупная реконструкция. Вместо восьми старых печей, где обжиг фарфоровых произведений длился целую неделю, вскоре начнут работать шесть новых, там обжиг будет проходить только сутки.

Есть в ГДР еще два крупных фарфоровых комбината — «Кольдиц» и «Кала», где фарфоровая посуда для населения делается десятками тысяч тонн в год. Там почти все механизировано и автоматизировано. На Мейсенской же мануфактуре фарфор изготовляется только вручную, потому и изделия здесь уникальны, стоят очень дорого и большая часть их идет на экспорт.

Первый обжиг сырого фарфора совершается при температуре 900 градусов. Фарфор в глиняных огнеупорных футлярах, похожих на шляпные коробки, загружают в огромную печь. После обжига объем фигуры уменьшается на одну шестую. Потом следует глазировка — покрытие затвердевшего рукотворного произведения жидким слоем глянца. Второй обжиг — при температуре 1450 градусов. Затем наносится декор и позолота — и опять обжиг.

Три обжига, три цикла работы и тройной риск. Все это делается в несколько раз медленнее, чем на механизированных комбинатах. Но с «мейсеном» иначе нельзя, это не поточное производство, это искусство.

Чуткие, гибкие пальцы творят на вращающемся круге будущую цветочную вазу. Пальцы формовщика похожи на пальцы музыканта, белая нежная податливая масса — на сдобное тесто. Принятые к производству формы попадают в огромный архив форм, который занимает на мануфактуре большой четырехэтажный корпус. Десятки тысяч гипсовых эталонов стоят там на полках в тихом и прохладном помещении. Как книги в большой библиотеке, они имеют свои индексы и номера. И за каждым индексом — мастер, иногда живший на свете сто, сто пятьдесят или двести лет назад.

Самая сложная и трудоемкая работа — роспись красками. Из тысячи работников мануфактуры почти половина — художники. Под рукой художника, вооруженной тонкой кисточкой, лежит кожаная подушечка. Подушечка — давнишнее приспособление мейсенцев: чтобы не уставала рука, не дрожала, делала точные, идеальные штрихи. Второе их приспособление — маленький деревянный кружочек на шпеньке: вместе с кружочком удобней поворачивать чашку и расписывать ее со всех сторон.

На роспись одной вазы у мастера уходит примерно 120 часов. Есть на мануфактуре мастера-художники и формовщики, которые могут повторить любой из самых прославленных образцов прошлого, например «Лебединый сервиз» Кендлера (а в нем больше двух тысяч предметов!). Могут они сделать и то, что старым мастерам было технически недоступно. В кабинете директора я видел «Сикстинскую мадонну». Все краски Рафаэля мейсенские мастера точно перенесли с полотна на фарфор. Однако это было далеко даже не полдела. После обжига, во время которого разные краски ведут себя по-разному, могло произойти искажение цвета, но — и в этом секрет саксонских мастеров — после обжига фарфоровая копия мадонны оказалась почти неотличима от оригинала. Только краски ее вечны...

Не потускнели краски на первых вазах, сделанных в Мейсене двести пятьдесят лет назад. Они все такие же яркие и живые, как и краски на только что созданных вазах, чашках, сервизах, на которых скрестились синие саксонские мечи...

Л. Степанов, собкор «Известий» в Берлине для «Вокруг света»

Лоренс Ван Дер Пост. В «Вороньем гнезде»

Отрывок из повести «Охотник и кит»

Пошатываясь, я (первый раз в своей жизни!) вышел на палубу, на яркий солнечный свет, и от этого внезапного света громко чихнул. И, как бы в ответ, за грот-люком тотчас раздался негромкий голос: