Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1985 год Страница 28

— Прекрасный,— подтвердила жена.

— Тоже мне... Аполлон... Анадырский...— буркнул я.

Медведь между тем сидел на тропе, посасывал молоко и бросал пустые банки вниз, с интересом следя, как они прыгают по камням, блестят и звенят.

В заливе, у берега которого стоял дом, жили две семьи: полярной гагары и утки-шилохвости. Соседи со временем стали подплывать к нам запросто и выпрашивать мелкую рыбешку, кусочки галет и хлеба. Мы наблюдали за ними, за другими обитателями тундры и все чаще замечали, как понятливы звери и птицы и как четко распознают нюансы отношения человека к себе. Песец, например, точно знает, с какого числа облисполком разрешает промысел пушного зверя. Еще вчера он нахально вертелся перед домом, приглядывая, чем бы поживиться. Но вот охотник прослушал информацию областного радио об открытии пушного сезона, вышел утром на улицу, а зверек сидит метров за четыреста и ближе уже всю зиму человека не подпустит. Даже те звери, что не вступают в контакт с людьми лично, делают выводы о степени опасности данного человека, наблюдая его отношение к другим представителям животного мира.

Однажды мы подверглись нашествию горняков с соседнего прииска. Над озером загремели выстрелы, и тогда мы увидели, как много рядом жило птиц. Залив у дома покрылся выводками. Среди уток, гагар и чаек появилась даже пара лебедей с потомством. Шла линька, всему этому народу некуда было бежать. И они пришли к нам. Нет, таких соседей мы не могли отдать на растерзание и вызвали по рации инспекцию. Приезжие между тем увидели за озером медведя, издали торжествующий вопль: «Мы-я-ясо-о!» и устроили дикую погоню. Рычащим, бабахающим комом они прокатились вокруг озера. Потешное было бы зрелище, если бы не свинцовые пули в ружьях. Поэтому, когда Моква, запыхавшись, добежал до своей лежки над домом, мы вышли втроем и преградили «охотникам» дорогу. Поднялись крики, зазвучали жуткие обещания, но тут прилетела инспекция. Сразу кругом воцарилась тишина, мир и покой вернулись в долину Рымыркэна, плохие гости были посрамлены, пернатое население разбрелось по домам и пепелищам, а Моква перенес свою лежку в кустарник на нижней терраске сопки, ближе к дому. Мы были польщены его доверием, но все же поначалу приняли это переселение с опаской.

Однако еще один случай внес в наши отношения полное доверие.

Как-то в августе, когда голубичники залоснились жемчужной синью, я с утра занялся чисткой печи, а жена с сыном отправились за ягодой. Уже целую неделю они ежедневно приносили к обеду по полному котелку, мешали пополам с сахаром и высыпали, в трехлитровые банки. Шла заготовка продуктов на зиму.

Несколько раз я выходил на улицу и с крыши дома посматривал в бинокль: все-таки кругом дикая горная тундра. В один из таких «контрольных сроков» я и увидел стоявшего на четвереньках перед кустом голубики сына, почти полный котелок рядом, а метрах в двадцати от него — Мокву. Никогда ни до, ни после я не ощущал такого полнейшего бессилия перед свершающимся событием. Жена собирала ягоду за пологим бугром, я вот стоял в километре на крыше дома с прилипшим к рукам и лицу горячим биноклем, а они смотрели друг на друга.

Неожиданно сын выставил котелок вперед, отпустил дужку и пополз задом, не отводя взгляда от медведя. Когда он отполз уже на приличное расстояние, Моква пошел к котелку, обнюхал добычу и начал уплетать ягоду. А сын уполз за увал, встал и побежал к матери. Потом они вдвоем бежали к дому, а я навстречу с карабином...

Вечером мы пошли за котелком.

— Боже мой, боже мой,— все повторяла жена.— Он тебя не тронул, просто не верится, это чудо какое-то...

Нервное напряжение у меня уже прошло, и я пошутил:

— Видно, о чем-то договорились?

— Ага!—Сын таинственно похлопал по оттопыренному карману: — Я ему обещал сгущенки принести...

Появлялся медведь у нашего дома обычно раз в две недели. Видно, столько времени ему требовалось, чтобы обойти владения и удостоверить соседей и подданных, что жив-здоров и власть контролирует полностью. К нам медведь всегда прибегал, словно его гнали собаки. Катился черным клубком по пологому склону из-за озёра. Сутки отдыхал на богатых ягодниках за ручьем, соединявшим озеро с речкой Рымыркэн, затем перебирался на лежку в кусты. Свои развеселые набеги на перевалбазу он всегда совершал оттуда. Однажды опрокинул в озеро бочку с соленой рыбой, которую мы запасали на зиму, другой раз сел в лодку и ухитрился выплыть на середину залива, где перевернулся.

— Кругосветный плавун! — кричал в восторге сын.

— Лаперуз Рымыркэнский! — вторил я.— Ну, поймаю — за все получишь!

Но после случая в ягоднике мы уже не могли воспринимать Мокву как примитивного разбойника. Он становился нам все ближе и постепенно превращался в эдакого непутевого бесшабашного члена семьи...

Отдохнув и повеселившись, Моква, полный сил, в прекрасном настроении снова отправлялся вершить свои «государственные» дела. Территорию он обходил по склонам в районе бараньих троп, часто прямо по ним. Оттуда хорошо просматривались все «закоулки» его державы. А в долинах обычно перекусывал да спал на берегах ручьев, если не было гнуса. И только одно место своих владений медведь обходил стороной.

Прямо против дома, за озерной долиной, лежал неширокий распадок, из которого вытекала небольшая речушка. В своих обходах медведь всегда подходил к этому распадку, медленно расхаживал в его устье и часто, задирая голову, нюхал воздух. В этом месте он никогда не отдыхал и не ел, хотя ягодники там были обильные, грибы торчали буквально на каждом шагу и по террасам ручья густо росли злаковые. Побродив перед распадком, медведь направлялся к озеру. Проверка этой горной щели являлась последним актом в его двухнедельных обходах, и мы уже начали ощущать аромат некой тайны, связанной с этим уголком владений Моквы, гадали, какой еще более могучий властелин наложил запрет на горную расщелину.

Тайна заставила нас уделить особое внимание распадку, и в одно прекрасное утро мы увидели пару волков, вышедших оттуда. Значит, там их «дом»? Пастухи уже успели рассказать нам кое-что о звериных повадках. Например, о том, что медведи не подходят близко к волчьим логовам, даже когда выводки оставляют их. По всей видимости, хорошо знают силу волчьей стаи...

В августе Моква начинал собирать оброк с леммингов и евражек. И тут мы заметили такую вещь: если леммингов в тундре было много, а это случалось раз в два-три года, Моква без церемоний съедал содержимое кладовки вместе с хозяином. А вот если год на лемминга был «неурожайный», медведь, уничтожив запасы, хозяина не трогал. Возникало два объяснения. Либо он, как рачительный хозяин, думает о будущем, либо выживший в тяжелый год лемминг мудрел и начинал понимать: бесстрашию в данном случае не место. Лучше пожертвовать запасами, чем жизнью

Зато с евражками медведь не церемонился в любой год. Колонии их лежали в многочисленных песчаных буграх, разбросанных природой по тундре и берегам озера. Связи между ними прослеживались четко. Дня не было, чтобы зверьки одной колонии не побывали в другой. Иногда они возвращались степенно, с раздутыми щечками: было видно, что их угостили. Иногда драпали во всю прыть, а сзади с шумом и гамом неслись хозяева. Сразу становилось ясно — «гость» не выдержал и что-то украл. Впрочем, скандал исчерпывался погоней до полдороги, быстро забывался, и на следующий день визиты возобновлялись в мире и согласии.

Все лето медведь ходил мимо; не проявляя особого внимания к колониям евражек. Даже делал вид, что не слышит их насмешек. Но вот в середине августа медведь решительно направляется к ним. Что тогда начиналось! Свист, вопли, угрозы. Особенно изощрялась молодежь. Но Моква решительно седлал бугор и скрывался в туче пыли. Надо отдать должное его умению вести «раскопки» поселений. Через минуту из этой тучи веером высыпали уцелевшие евражки и спешили на соседние бугры. А Моква добирался до кладовок и с удовольствием поедал семена растений, сухие грибы, ягоды и массу всевозможных корешков, а также граждан колонии, кои защищали свой дом до конца. Нам казалось, медведь не любит евражек за их постоянные насмешки, а также за несгибаемое стремление к самостоятельности. Однако Моква сознавал, что грабежом долго не проживешь, иногда надо и позаботиться о подданных. И в конце августа по всей тундре объявлялось перемирие. Даже евражки в эти дни возносили хвалу могучему Мокве. Начинался осенний ход рыбы. После летнего откорма в океане приходил домой на зимовку голец.

За сопкой Скрипучкой протекала река Пегтымель. Там, в одной из проток, находилось «улово» Моквы. Оно представляло собой перекат метров в тридцать шириной между двух плесов. Косяки гольца шли вверх по реке, Моква забредал в сверкающие зеленым хрусталем воды и начинал ловко выбрасывать рыб на берег. Зелено-розовые в оранжевых пятнах гольцы прыгали по галечной косе, шлепались в отгоревший золотыми осенними кострами ивняк, брызгали бордовым соком ягод из зарослей голубичников. Чайки и вороны тут же разносили весть об осеннем пиршестве у повелителя. Прилетал орлан-белохвост, прибегали росомахи, песцы и лисы, суетились евражки, серой молнией мелькал в каменных осыпях горностай, бесшумно скользила полярная сова, возбужденно пищали лемминги. Однажды мы видели, как из пойменного кустарника на косу вышли волк с волчицей и взяли по крупной рыбине. Моква встал посреди протоки на задние лапы. Звери с минуту неподвижно смотрели друг на друга, потом волки повернулись и ушли. Моква вылез на берег, обнюхал их следы и поднял на загривке шерсть. Однако постепенно она улеглась, медведь еще посмотрел в ту сторону, где исчезли волки, поводил носом и снова полез в воду. Наверное, мы правильно поняли этот эпизод, решив, что волки, стоя на берегу с рыбинами в зубах, испрашивали таким образом разрешения на блюдо с царского стола. Но испрашивали так, что медведю пришлось разрешить. Конечно, такое могло быть только в «сытый» год. В этом мы убедились довольно скоро.