Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1985 год Страница 32

Профессор Халлам со студентами провел эксперимент: у одного из ключей установил контейнер с безвредным красителем. Через десять минут на поверхности стало расплываться бурое пятно, вскоре окрасился весь пруд. Но не прошло и семи часов, как поверхность снова заголубела. За это время, по подсчетам, сменилось тридцать тысяч кубометров воды!

В засушливом районе (семьдесят миллиметров осадков в год) Эйт-Майл-Крик — большое подспорье фермерам, которые используют воды реки для орошения и снабжения системы бассейнов с проточной водой, где выращивают форель.

Лет сорок назад фермеры нанесли Юэнсовым прудам «удар ниже пояса» — частично осушили окрестные болота. Уровень воды упал лишь на полметра, но входы в неглубокие пещеры обнажились, равновесие нарушилось, многие уникальные растения погибли. Сейчас огромный вред Юэнсовым прудам наносят туристы, поэтому местная общественность и требует превратить их в заповедник. Озера Пикканини и Тантанула — уже заповедные зоны.

Тем временем профессор со студентами продолжают экскурсию. В специальные мешочки они отбирают образцы флоры расселин, отбирают пробы ила в дальних пещерах. В клубках водорослей кипит своя жизнь: там прячутся улитки, рачки, мечутся мальки. Много разных видов раков — некоторые из той сотни видов, которая нигде в мире, кроме Австралии, не встречается.

Следующее место работы спелеологов — заповедник Тантанула. Там, под сосновыми борами, прячется Спринг-кейв — пещера, доступная только опытным ныряльщикам. Начинается она глубоко в провале: огромная комната, точнее, мансарда — стены под сорок пять градусов,— переходит в известняковый выступ, от него целая цепочка пещер.

Лабиринт мечется то вниз, то вверх, то расслаивается на три-четыре этажа; есть проходы, в которые едва протиснешься,— и вдруг — огромный зал. Если потерять место входа, то в одиночку с фонарем не сразу выберешься. Случалось, аквалангист искал выход слишком долго. Смертельно долго...

Лишь когда все поднимаются на поверхность, сидя на берегу бухточки, профессор отвечает на вопросы студентов. Внизу-то ни спрашивать, ни отвечать невозможно: воды в рот наберешь...

В. Задорожный По материалам зарубежной печати

Узор на лезвии ножа

Долго мне пришлось искать встречи с эвенскими мастерами. Я забрался в самое сердце Юкагирского нагорья, чтобы увидеть рождение серебряных узоров. И вот сейчас передо мной лежит лезвие только что законченного ножа — «хиркана». Сверкают красная медь и желтая латунь, отчетливо видны серебряные насечки...

Лет пятнадцать назад в Магаданском краеведческом музее, в эвенской экспозиции, среди яркого бисерного шитья я увидел глиняный тигель с заскорузлыми потеками металла и шлака. Что эвены-ламуты издревле знали железо и другие металлы, известно: этнографы находят подтверждение этому в архивах; сохранились и старинные предания. Но, похоже, никто из путешественников прошлого не рассказывал, как эвены делали снеговые очки — «чимыт» из серебряных пластинок, или кованые оленьи рога для шаманской шапки, или женские посохи-«нёри» с орнаментом, инкрустированным цветными металлами. Хотя многие из путешественников отмечали необычное для северян пристрастие эвенов к украшениям, особенно серебряным. Например, В. Тан-Богораз пишет: «...У котла хлопотала девушка с длинным железным крюком в руках, в красивом наряде, испещренном всевозможными вышивками, и, кроме того, обвешанная с головы до ног бусами, серебряными и медными бляхами, бубенчиками, железными побрякушками на тонких цепочках...»

Так неужели сегодня потеряны секреты своеобразного эвенского ремесла? Неужели остались лишь легенды да отдаленные реликвии?

Мне захотелось найти мастеров по металлу в таежных стойбищах. И вот первые результаты поисков: у подножия гор Молькаты, в палатке оленевода Хонькана из гижигинского совхоза «Рассвет Севера», мне показали несколько интересных старинных изделий. «Наверное, у русских или якутов отцы ваши покупали?» — спросил я, еще не веря, что нашел то, что искал.

У одной из женщин лукаво блеснули глаза. Она ушла в свою палатку и вскоре вернулась со свертком, в котором оказалась старая камусная сумка, а в ней множество инструментов и украшений.

— Так, говорите, у якутов покупали? — сказала она.— А Губичан — какое имя?

— Эвенское, конечно!

— Деда моего так звали. Это его вещи. Сам мастерил инструмент, сам и работал им. Вот этим топориком — «тибак» — делал блюда — «укэн», лопаты — «эрун», стамеской узоры рисовал на них.

— А как делал-то, как?

— Не знаю, маленькой была...

Потом мне удалось выяснить, что знатоки-умельцы могут быть среди эвенов, ушедших десятилетия назад в горы и живущих ныне на реке Рассохе в Магаданской области и на реке Березовке в Якутии. Сознаюсь, встреча с ними мне казалась тогда не более реальной, чем с таинственными «пикэлянами» — «снежными людьми» колымских преданий. Но не зря, видно, говорится, что, если чего сильно пожелаешь, обязательно сбудется. И вот я лечу с агитбригадой на Рассоху.

От базы на Рассохе до бригады на Гуситэ около ста тридцати километров. Добираемся на тракторе целую неделю через болота в пойме реки Намындыкан. Река вздулась от непрерывных дождей — о переправе нечего и думать. Болота сменяют невысокие увалы, поросшие лиственничной тайгой, потом снова тянутся болота. Нескончаемая туманная морось висит над землей...

Прибыв в бригаду, лишь переночевали — и снова дорога. Поражаюсь выносливости и мастерству таежных механизаторов: наш тракторист немного отдохнул после трудного пути и опять кочует с бригадой на новую стоянку, поближе к стаду.

Кочуем... Под унылым дождем приумолкли даже ребятишки, только трактор натужно ревет, вытаскивая гусеницы из раскисшей земли. Наконец след повел в гору, но все по-прежнему закрыто туманом, и не верится, что сбудутся слова патриарха бригады Ивана Кириковича:

— На Бурлякичь солнце встречать будем!

Место для новой стоянки выбрано в седловине между двумя вершинами горы Бурлякичь. Пока мы с ветврачом ставили клубную палатку, затаскивали груз, женщины успели соорудить юрту, установить пологи и сготовить ужин (или завтрак?). Уже часа три утра, а просвета в тумане не видно, так и засыпаем в отсыревших кукулях, под стук капель по замшевой крыше древнего кочевого жилища...

А утром пробудило нас... солнце. Заголубели таежные дали, засинел на севере горный хребет. Да и в юрте многое изменилось: над костром на крючке висит старинный медный чайник, рядом — не менее старый котел со свежей олениной.

— Чай урулли! — приглашает хозяйка, доставая мясо из котла кованым крючком, на лирообразной ручке которого поблескивают светлые узоры. Видно, очень уж выразительны были наши лица, если Улита Николаевна сказала улыбаясь:

— Моей бабушки вещи, всегда ими пользуемся, когда на новой стоянке первое солнце встречаем.

Хозяев тоже не узнать: на Улите Николаевне вместо домашнего халата — новый темный кафтан из летнего оленьего меха, на шее сверкают старинные бусы с ажурным литым кулоном — «один», покачиваются тяжелые серьги из серебряной проволоки с голубыми камнями, на пальцах мерцают двойные кольца — «унькэпэн». Хозяин Прокопий Семенович в замшевом кафтане с черно-красной оторочкой, светлыми пуговицами и с поясом, украшенным литыми бронзовыми бляхами. Заглянувшая в юрту бабушка Октя тоже разодета празднично — расшитая бисером шапочка, серебряные цепочки с ажурным крестом... Казалось, мы перенеслись во времена Тан-Богораза. Но бабушка мгновенно разрушила это впечатление: она пришла пригласить Прокопия Семеновича к рации — побеседовать с директором совхоза.

Расспрашиваю Ивана Кириковича о мастерах. Он показывает мне старинное копье, пожалуй, последнее и на Рассохе, и говорит, что совсем недавно почти все ковали себе вещи, украшая их орнаментом:

— Я тоже когда-то мог...

Бабушка Октя, сидя рядом, набивает свою трубку из расшитого кисета со множеством цепочек, на которых висят щипчики, шильца, уховертки. Все это покрыто ювелирной работы насечкой и гравировкой...

— Поезжай на Нитчан,— сказал дед Иван.— Там еще есть мастера.

Нитчан — высокое безлесное плоскогорье в верховьях речки Авлыякан. Обычно в августе в этих местах стоит тихая солнечная погода, но в этом году густые туманы окутывали все плоскогорье, было сумрачно, холодно, даже дым от костра, будто боясь непогоды, стелился по юрте. Зато оленям благодать: ни комара, ни мошки нет. Оленеводам тоже гораздо спокойней, в плохую погоду можно и отдохнуть.

Мой хозяин, Василий Сергеевич Хабаровский, сразу после чаепития вытащил сумку с инструментом, достал черенок от большой серебряной ложки, на доске укрепил тисочки, зажал в них серебро и начал пилить обычной ножовкой.