Владимир Гусев - Искатель, 1990 № 01 Страница 33

С годами писем с угрозами становилось все больше. Но Министр получал и заверения в любви и преданности. «Это награда за хорошую власть, — обычно говорил он. — А другие? Что получают другие? Те беззастенчивые, которые накапливают богатства, столь огромные, что, будучи не в состоянии потребить их сами, вынуждены превращать эти богатства в промышленное центры, и посредством подачек в виде заработной платы эксплуатируют людей в целях накопления новых богатств. Получают ли они любовь и благодарность люден? Конечно же, нет.

А мы, олицетворяющие хорошую власть, видим в поддержке народа прочный фундамент, на котором можно продолжать созидательный труд. За нашей властью стоит власть миллионов.

Власть, не купленная и не подкупленная. Власть, выросшая из глубин истинно коллективного, самоотверженного, демократического понимания того, что общество создается не отдельными личностями, а, наоборот, отдельные личности создаются обществом и что ответственность отдельной личности за общество должна основываться на ответственности общества за коллективного индивидуума».

Немало подобных мыслей Министра записал новый министр в дневник. Как правило, это были записи карандашом — им еще предстояло получить окончательное оформление несмываемыми чернилами.

Новый министр вспомнил еще один эпизод. В какой-то мере он был показателем гибкости и дипломатического таланта Министра, приобретенных им опытом встреч и дискуссий на высшем уровне, почетных миссий и совместной с единомышленниками деятельности, когда собственные интересы подчинялись серьезным, нередко глобальным, проблемам и когда феноменальное политическое чутье Министра сообразовывалось с его провидческими амбициями. О величии можно судить лишь в сравнении с чем-то другим: одинокая высокая пальма в пустыне, несмотря на свое величие, зависит от окружающих ее песков, деревья-великаны в девственном лесу отстаивают себя именно величиной своих размеров. Сознание этой истины и интуитивный выбор подходящей почвы для буйного роста и для разветвления корней, вдохновляли Министра всякий раз, когда представлялась возможность совершить сенсационные действия, вызывавшие восхищение, а порой изумление во всем мире, но прежде всего в своей стране. «Личные цели, — говорил он, — рождают цели всеобщие. Личное мужество создает нацию героев, а готовность брать на себя личную ответственность делает мужество свойством каждой отдельной личности. И посмотрите, к чему приводят ложь, клевета, трусость и наглость — к саморазрушению носителя этих качеств».

Министр любил облачать подобные мысли в словесные одежды, не боясь высмеивать невежд и клеветников, срывать с них маски и беспощадно разоблачать, независимо от того, соотечественники это или иноземцы, единомышленники или противники.

Что следует сделать, подумал новый министр, чтобы его мантия пришлась по плечу? Где взять такие силы, которые могли бы продолжать совершенствовать процесс созидания в соответствии с указаниями Министра? Только многим людям сообща под силу ноша, навьюченная на одного вола, только стая птиц сообща способна обозреть такие огромные пространства, которые один орел может окинуть своим взглядом. Вола покарала судьба, и орла пронзила стрела молнии.

Новый министр неторопливо перелистывал страницы дневника.

Его взгляд задержался на записи, сделанной незадолго до катастрофы. В одну из пятниц Министр сказал ему, что на этот раз записал выступление на видео и хочет сам увидеть воздействие своих мыслей на людей, а возможно, и на себя самого.

Диктор, разумеется, умолчит об этом, ибо иначе спонтанное ощущение присутствия, сообщаемое прямой передачей, будет утрачено, и реакция зрителей потеряет естественность. Значит им опять предстояло, «замаскировавшись», отправиться в такое место, где выступления Министра по телевидению предлагались бы посетителям в качестве сервиса. Было решено найти какой-нибудь портовый бар сомнительной репутации. Соответственно этому и переоделись, превратившись в двух портовых грузчиков в видавших виды джинсах, выцветших майках, старых кроссовках и надвинутых на лоб кепках. В таком виде они и отправились в портовые кварталы.

Спустившись по узкой улочке, ведущей к причалу, они оказались в порту. Был сырой туман — булыжники и рельсы поблескивали столь неприветливо, что оба они поежились. Возле мрачных пакгаузов ютились кабаки, будто воспаленные очаги всяческого порока и бесстыдства, где на чердаках таились каморки проституток и где свет в окошках то зажигался, то гас в зависимости от потенции клиентов. Время от времени двери распахивались, и оттуда неслись пьяные голоса и оглушительная музыка и снова затихала после того, как заглатывался новый посетитель.

Они ускорили шаг и свернули к ближайшему заведению. Войдя остановились как вкопанные. Слабо светившиеся желтоватым светом лампы под потолком и кое-где на стенах отражались в зеркалах и бутылках за стойкой бара, в бокалах и в глазах захмелевших посетителей, в экране выключенного телевизора. Из общего гомона вырывались внезапно взрывы смеха, непристойный пронзительный визг девиц или звон разбитых бокалов. Они довольно долго неподвижно стояли у двери, давая зрению и слуху освоиться с этой угарной атмосферой пошлости и разложения. Рядом со стойкой, где по-хозяйски распоряжалась пухлая матрона, сидели на потертом диване несколько вульгарных молодых женщин в атласных, плотно облегавших грудь блузках, в коротких с разрезами по бокам юбках и в туфлях на высочайших каблуках. Лица были густо накрашены у всех, кроме одной, видимо, индонезийки. Красивые черты ее лица возбуждали и без всякой косметики. Новый министр заметил, что Министр смотрит на нее, как завороженный, и даже не прореагировал, когда подошел официант, чтобы провести их к свободному столику.

Не отрывая от нее взгляда, шел он к указанным им местам в углу бара. Он рассеянно кивнул, когда официант поставил перед ним коктейль, к которому Министр даже не притронулся. Казалось, что он перенесся в другой мир, и все происходившее вокруг уже не имело для него никакого значения. Министра обуяла такая сильная страсть, что все остальное перестало существовать.

И тут хозяйка бара, бросив взгляд на настенные часы, направилась к телевизору и включила его. Из глубины экрана выплыло изображение Министра. Матрона ударила в гонг. Все разом притихли. Две девицы в халатиках спускались по шаткой лестнице в сопровождении мужчин, на ходу с недовольным видом поправлявших твою одежду. С экрана телевизора Министр начал свою речь мелодичным голосом. А в баре в этот момент Министр прореагировал совершенно непредвиденно. Он медленно поднялся, не отрывая взгляда от индонезийки, и вдруг заорал:

— Выключите эту брехню!

На экране он в этот момент как раз сделал продолжительную эффектную паузу, а получилось так, словно его приказание достигло и телестудии. Наступившая вслед за тем тишина накрыла, будто ледяным покрывалом, весь бар. Но вдруг кто-то вскочил, подбежал к телевизору и выключил его, кто-то зааплодировал, его поддержали другие, вслед им раздался взрыв смеха, затем кто-то крепко выругался, и потом все громче и громче зазвучали аплодисменты, смех, ругательства, звон бокалов и смех, смех, смех…

Он попытался быстрое увести Министра из этого омерзительного притона. Но тут входная дверь распахнулась и в бар вошел матрос. В руке он держал пачку денег. Потрясая ею, зашикал, призывая всех к тишине. Когда стало относительно тихо, он подошел к индонезийке и произнес громко, чтобы все слышали:

— Наконец-то я могу тебя выкупить. Теперь ты будешь моя.

В первый момент Министр на это никак не прореагировал. Продолжая оставаться в мире своей фантазии, он как будто совсем и не заметил, что произошло. Но вдруг словно очнулся.

Медленным шагом направился к матросу и индонезийке. В баре наступила мертвая тишина. Подойдя к ним, Министр наклонился к индонезийке и продекламировал таким же мелодичным голосом, какой только что звучал с экрана телевизора:

Не деньги подарю я тебе,а ласку и нежность рук,жаркими объятиямипокрою я тебя, моя прелесть…

— Идем! — Он обнял ее и повел к лестнице, ведущей наверх.

Она покорно поднималась с ним, а он, обернувшись, презрительно бросил матросу: «Забудь ее! Завтра она уже будет в резиденции. В потайной комнате».

Новый министр чувствовал себя подавленным, вспоминая эту сцену и в особенности последние слова, сказанные Министром:

— Не вздумай приближаться к ней, а то я устрою тебе сущий ад!

Ответом ему был полный ненависти взгляд матроса и произнесенное шепотом обещание отомстить.

Никаких записей об этом в дневнике не было. Ведь это не нужно было ни для его мемуаров, ни для истории. Ну а если бы нашелся свидетель…