Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1973 год Страница 35

Доехав на метро домой, Монита засунула сетку с деньгами в чемодан Моны; еще накануне она начала собираться в путь.

Дальнейшие действия Мониты нельзя было назвать осмысленными.

Она переоделась в платье и сандалии и доехала на такси до Армфельтсгатан. Это не было предусмотрено планом, но ей вдруг представилось, что Мауритсон тоже повинен в гибели человека в банке, и она решила вернуть оружие туда, где нашла его.

Однако, войдя на кухню Мауритсона, Монита почувствовала, что это вздор. В следующую минуту на нее напал страх, и она обратилась в бегство. На первом этаже она заметила открытую дверь подвала, спустилась туда и уже хотела бросить брезентовую сумку в мешок с мусором, когда услышала голоса мусорщиков. Она пробежала в глубь коридора, очутилась в каком-то чулане и спрятала сумку в деревянный сундук. Дождалась, когда мусорщики хлопнули дверью, и поспешно покинула дом.

На другое утро Монита вылетела за границу.

Мечтой всей ее жизни было увидеть Венецию, и уже через сутки после ограбления она прилетела вместе с Моной в Италию. Они недолго пробыли в Венеции, всего два дня: туго с гостиницей, к тому же была невыносимая жара. Лучше приехать еще раз, когда схлынет волна туристов.

Монита взяла билеты на поезд до Триеста, оттуда они поехали в Югославию, в маленький истрийский городок.

Черная нейлоновая сетка с восемьюдесятью семью тысячами шведских крон лежала в платяном шкафу ее номера, в одном из чемоданов. Монита уже не раз говорила себе, что надо придумать более надежное место. Ничего, на днях съездит в Триест и поместит деньги в банк.

Американца не оказалось дома, тогда она прошла в сад и села на траву, прислонившись спиной к дереву.

Подобрав ноги и положив подбородок на колени, Монита смотрела на Адриатическое море.

Воздух был на редкость прозрачный, хорошо видно линию горизонта и светлый пассажирский пароходик, спешащий к гавани.

Прибрежные утесы, белый пляж и переливающийся синевой залив выглядели очень заманчиво. Ну что ж, посидит немного и пойдет искупается...

Начальник ЦПУ вызвал к себе своего заместителя Стига Мальма, и тот не замедлил явиться в просторный,, светлый угловой кабинет в самом старом из зданий полицейского управления.

На малиновом ковре лежал ромб солнечного света, сквозь закрытое окно пробивался гул от стройки.

Речь шла о Мартине Беке.

— Ты ведь гораздо чаще моего встречался с ним, — говорил начальник ЦПУ. — Когда у него был отпуск после ранения и теперь, в эти две недели, когда он вышел на работу. Как он тебе?

— Смотря что ты подразумеваешь, — ответил Мальм. — Ты про здоровье спрашиваешь?

— О его физической форме пусть врачи судят. По-моему, он совсем оправился. Меня интересует, что ты думаешь о состоянии его психики.

Стиг Мальм пригладил свои холеные локоны.

— Гм... Как бы это сказать...

Не дождавшись продолжения, начальник ЦПУ заговорил сам с легким раздражением в голосе:

— Я не требую от тебя глубокого психиатрического анализа. Просто хотелось бы услышать, какое впечатление он на тебя сейчас производит.

— И не так уж часто я с ним сталкивался, — уклончиво произнес Мальм.

— Во всяком случае, чаще, чем я, — настаивал начальник ЦПУ. — Тот он или не тот?

— Ты хочешь знать, тот ли он, что прежде был, до ранения? Да нет, пожалуй, не тот. Но ведь он долго болел, большой перерыв был, ему нужно какое-то время, чтобы втянуться опять.

— Ну а в какую сторону он, по-твоему, изменился?

Мальм неуверенно посмотрел на шефа.

— Да уж, во всяком случае, не в лучшую. Он всегда был себе на уме и со странностями. Ну и склонен слишком много на себя брать.

Начальник ЦПУ наклонил голову и сморщил лоб.

— В самом деле? Да, пожалуй, но прежде он успешно справлялся с заданиями. Или, по-твоему, он теперь стал больше своевольничать?

— Трудно сказать... Ведь он всего две недели, как вышел на работу.

— По-моему, он какой-то несобранный, — сказал начальник ЦПУ. — И хватка уже не та. Взять хоть его последнее дело, этот смертный случай на Бергсгатан.

— Да-да,— подхватил Мальм.— Это дело он вел неважно.

— Отвратительно! А какую нелепую версию предложил! Спасибо, пресса не заинтересовалась этим делом. Правда, еще не поздно, того и гляди просочится что-нибудь. Вряд ли это будет полезно для нас, а для Бека и подавно.

— Да, тут он меня удивил, — сказал Мальм. — У него там многое просто из пальца высосано. А это мнимое признание... Я даже слов не нахожу.

Начальник ЦПУ встал, подошел к окну, выходящему на Агнегатан, и уставился на здание городского суда напротив. Постоял так несколько минут, потом вернулся на место, положил ладони на стол, внимательно осмотрел свои ногти и возвестил:

— Я много думал об этой истории с Беком. Сам понимаешь, она меня беспокоит, тем более что мы ведь собирались назначить его начальником канцелярии.

Он помолчал. Мальм внимательно слушал.

— И вот к какому выводу я пришел, — снова заговорил начальник. — Когда посмотришь, как Бек вел дело этого... этого...

— Свярда, — подсказал Мальм.

— Ну да, Свярда. Так вот — все поведение Бека свидетельствует, что он вроде бы не в своей тарелке, как по-твоему?

— По-моему, он просто спятил, — сказал Мальм.

— Ну до этого, будем надеяться, еще не дошло. Но какой-то перекос в психике, несомненно, есть, а потому я предложил бы подождать и поглядеть — серьезно это или речь идет о временном последствии его болезни. Начальник ЦПУ оторвал ладони от стола и снова опустил их.

— Словом... В данный момент я посчитал бы несколько рискованным рекомендовать его на должность начальника канцелярии. Пусть еще поработает на старом месте, а там поглядим. Все равно ведь этот вопрос обсуждался только предварительно, на, коллегию не выносился. Так что предлагаю снять его с повестки дня и отложить до поры до времени. Ну как?

— Правильно, — сказал Мальм. — Это разумное решение.

Начальник ЦПУ встал и открыл дверь; Мальм тотчас сорвался с места.

— Надо думать, — заключил начальник ЦПУ, затворяя за ним дверь. — Это самое разумное решение.

Когда слух о том, что повышение отменяется, через два часа дошел до Мартина Бека, он в виде исключения вынужден был согласиться с начальником Центрального полицейского управления.

Решение и впрямь было на редкость разумным.

Филип Трезор Мауритсон ходил взад и вперед по камере.

Ему не сиделось на месте, и мысли его тоже не знали покоя. Правда, со временем они сильно упростились и теперь свелись всего к нескольким вопросам.

Что, собственно, произошло?

Как это могло получиться?

Он тщетно доискивался ответа.

Надзиратели уже докладывали о нем тюремному психиатру. На следующей неделе они собирались обратиться еще и к священнику.

Мауритсон все добивался, чтобы ему что-то объяснили. А священник — мастак объяснять, пусть попробует.

Заключенный лежал неподвижно на нарах. Во мраке. Ему не спалось.

Он думал.

Что же случилось, черт побери?

Как все это вышло?

Кто-то должен знать ответ.

Кто?

Конец

Сокращенный перевод со шведского Л. Жданова

Письма мангианов

Тридцать шесть миллионов человек на семи тысячах островов — это Филиппины. Цифра «семь тысяч» звучит, конечно, внушительно, но следует иметь в виду, что в нее включаются и такие острова, как Лусон с его многомиллионным населением, огромный Минданао, заросший бескрайними лесами Миндоро и безымянные и безлюдные клочки суши, почти незаметные даже на самой крупномасштабной карте.

На Филиппинах говорят на восьмидесяти с лишним языках, но и тут следует иметь в виду, что для статистики и государственный тагальский язык — язык, и наречие племени тасадай манубе тоже язык.

Мы говорим об этом потому, что цифры, оторванные от того, что за ними стоит, зачаровывают: восемьдесят, а то и больше языков, семь тысяч островов, десятки народов и племен...

Из тридцати шести миллионов филиппинцев четыре составляют то, что на официальном языке называется «культурными меньшинствами». Четыре миллиона — девятая часть населения, но именно на нее приходится то огромное многообразие племен, языков и культур, которое делает Филиппины раем для этнографов.

Гористые острова, покрытые джунглями, разделены морем. Потому и сохранились здесь недоступные уголки, полностью или почти полностью изолированные от внешнего мира, населенные племенами, происхождение которых, язык и культуру с трудом пока может объяснить наука.

Большинство «культурных меньшинств» живет в горах, куда ведут крутые и узкие тропы, которые нелегко найти постороннему человеку. Еще труднее, добравшись туда, договориться: языковой барьер может оказаться потруднее горного.