Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1996 № 01-02 Страница 36

Игорь осторожно вынул руку Николая Федотыча из-под головы и вложил в нее амулет.

— Счастливо тебе, дядь Коль. — Он прижал сердечко ладонью другой руки. Николай Федотыч открыл глаза, но не успел ничего сказать. Амулет засветился мягким голубоватым светом, и через мгновение дядя Коля исчез.

Вместе с ним исчезли перстень Кощея и черный квадрат с воткнутой в него иглой. Подергав за ручку двери, Игорь обнаружил, что она заперта. Теперь он остался с подземельем один на один, без Соломонова амулета и даже без подарков домового. А это означало лишь одно: путь назад был для него закрыт навсегда.

Игорь вдруг почувствовал, что смертельно устал. Что ж, времени для того, чтобы выспаться, у него теперь будет сколько угодно. Он улегся на жесткий пол. Слабое красноватое сияние освещало опустевшую темницу, а в углу все так же мерно капала вода. «Как странно, — подумал Игорь. — Казалось бы, я должен сейчас в отчаянии рвать на себе волосы, а мне так хорошо и спокойно. Неужели все обреченные на смерть чувствуют себя так же?»

Где-то далеко, за стеной, раздался бой часов. «Ну вот и полночь, — подумал Игорь. — А я все-таки успел…» Он закрыл глаза и повернулся на бок. В кармане куртки что-то слабо хрустнуло. Игорь запустил туда руку и достал тетрадный листок. В тусклом свете написанные мелким почерком слова были почти не видны, и только последние строчки Игорю удалось разобрать:

…Но сила мысли камень злой источитИ солнца луч пробьет земную твердь.

Игорь повторил эти строчки вслух, и в почти полной тишине его хриплый голос прозвучал неожиданно громко. Последние слова слились с двенадцатым ударом часов, гулкое эхо начало разливаться по залу, отражаясь от стен и становясь все громче. Через несколько секунд торжествующий звон заполнил все вокруг, и Игорю показалось, что его голова раскалывается, распираемая изнутри этим мощным гулом. Он зажал уши ладонями и зажмурился, успев перед этим заметить, как стены вдруг заколыхались и стали растворяться в звенящем красноватом полумраке…

Часы били полночь. Игорь поднял голову и недоуменно посмотрел по сторонам. Комната выглядела вполне обычно, но у него было смутное чувство, что совсем недавно здесь происходило что-то совершенно необыкновенное…

— Ты что же это, еще не спишь? — в комнату заглянула мать. — Смотри, проспишь завтра рыбалку, дядя Коля обидится…

— Рыбалку? Ах, да… — Игорь задумчиво посмотрел на мать. — Хорошо, сейчас лягу.

Он встал из-за стола и только тогда заметил лежащий на нем тетрадный листок. Судя по всему, это были стихи, однако Игорю удалось разобрать только последние строчки:

…Но сила мысли камень злой источитИ солнца луч пробьет земную твердь.

Ему опять показалось, что совсем недавно с ним произошло что-то удивительное. Но вспомнить, что именно, он не мог. Игорь положил листок в ящик стола, выключил настольную лампу и пошел спать.

— Ну что, отпускник, нормально расслабился? — Эдик, как всегда, заочно соревновался с Цезарем в умении одновременно писать и разговаривать.

— Да какое там расслабился, — махнул рукой Игорь. — Сад, огород, ремонт — в общем, по принципу «лучший отдых — перемена деятельности».

— Ничего, — успокоил его Поляков. — Труд облагораживает человека! Даже если этот человек — журналист…

— Я вот на тебя посмотрю, какой ты вернешься облагороженный, — проворчал Игорь. — Когда на волю-то?

— На следующей неделе. Кстати, — Эдик оторвался от клавиатуры, — у меня тут для тебя тема классная есть. Помнишь, я рассказывал про одного ученого-мага? Ну, который с лешими на дружеской ноге? Так вот, он на днях обнаружил, что парк Сокольники просто кишит нечистой силой! Насобирал кучу улик и даже чего-то там сфотографировал. Я бы и сам занялся, да вот сам понимаешь — труба зовет в отпуск. Может, возьмешься?..

Игорь хотел было сказать Полякову, что его магическому самоучке тоже надо бы отдохнуть, и желательно где-нибудь подальше от беспокойной русской природы, но почему-то промолчал.

— А-а-а, ну да, — спохватился Эдик. — Ты ведь у нас воинствующий материалист и всякие бредни про русалок на дух не переносишь. Тогда извини, может, подобью на это темное дело кого-нибудь другого…

Игорю вдруг послышалось, как чей-то скрипучий голос отчетливо произнес над самым его ухом: «Вот-ыть как ты легко сдаешься, паря…» Он даже оглянулся, но рядом никого, кроме Эдика, не было. Голос показался ему очень знакомым, однако вспомнить, где именно он его слышал, Игорь не мог.

— Подожди, Поляков, ну что ты сразу: бредни… — он снова ненадолго задумался. — Может, не такие уж это и бредни… Знаешь что, давай-ка мне этого ученого. Поглядим, что у него там за нечистая сила…

Наталья Резанова

ДВА РАЗГОВОРА

АЛЁНЫ С БОГОМ

Она должна была обладать небывалой силой, так как в армии Долгорукова не нашлось никого, кто смог бы до конца натянуть принадлежавший ей лук.

Господь говорит: «Почто постриглась, Алёна? Какая из тебя схимница?»

Я говорю: «Так, Господи».

Господь говорит: «Ну, овдовела. Так разве окромя монастыря пути нет? Молода еще была, силы в руках много, детей нет, шла бы замуж по другому разу. А желаешь вдоветь, так ты все травы-корешки знаешь, знахарила бы, тоже дело…»

Я говорю: «Так, Господи. Все верно. Да только тоска меня взяла! Говоришь, силы в руках много? Много, любая работа нипочем. Только не от рук сила эта, Господи. Словно и не сила при мне, а я при моей силе. И уж таково тошно стало мне! Были б дети, слова бы не молвила — Ты не сподобил, Господи! И думаю — наложу я на себя схиму тяжкую, авось полегчает!»

Господь говорит: «Полегчало?»

Я говорю: «Хуже прежнего стало. Схима мне — как перышко, епитимьи — забава, не того душа требует!»

Господь говорит: «Знаю, что ты задумала».

Я говорю: «Такое уж твое Божье дело — знать».

Господь говорит: «Покротче, покротче, старица, а не то иные укоротят!»

Я говорю: «Никто, кроме Тебя, Господи».

Господь говорит: «Это не ты, это гордыня твоя сказала. А у тебя самой слов нет».

Я говорю: «Верно, Господи. Я и смиренница, я и молчальница. А будут слова — скажу».

Господь говорит: «Это ты мужа своего повторяешь. Сам-то непутевый был, и тебя с пути сбивал».

Я говорю: «Уж я-то путь найду».

Господь говорит: «Ступай. Ныне отпускаю тебя, Алёна. Мое Божье дело — знать, а твое бабье — выбирать».

Я говорю: «Господи, помоги. Господи, помоги».

Господь говорит: «Плохо дело, Алёна?»

Я говорю: «Плохо, Господи. Разбили наших под Веденянином. Людишки бегут. Темен город Темников».

Господь говорит: «А сладко было над тысячами власть иметь, Алёнушка?»

Я говорю: «Нет, Господи».

Господь говорит: «А сладко было саблей махать, людскую кровь проливать?»

Я говорю: «Нет, Господи».

Господь говорит: «Врешь! Или в сече не смеялась, подлая? Ох, любишь не к делу зубы скалить! Оттого-то тебя и боялись».

Я говорю: «Все равно. Не этого я хотела, Господи».

Господь говорит: «Знаю. Не этого. Только кончается ваша гульба. Что делать будешь?»

Я говорю: «Можно в лес уйти, наново людей собрать…»

Господь говорит: «А останется кого собирать-то?»

Я говорю: «Не ведаю».

Господь говорит: «А соберешь, потом что? Или впрямь веришь, что все как при Степане Тимофеевиче пойдет?»

Я говорю: «Нет. Притоптали народ православный».

Господь говорит: «Значит, малым делом, разбойничать?

Молчишь? Видно, помнишь, что не просто атаман, а старица, Божья радетельница?»

Я говорю: «Еретица я, вор-старица — так в ихних листах прописано».

Господь говорит: «Это они говорят. А ты как мыслишь? Веруешь ли в Меня, старица?»

Я говорю: «Как не веровать, Господи? И бесы веруют и трепещут».

Господь говорит: «Научилась в монастыре языком трепать!»

Я говорю: «Каб не научилась, пошли бы мужики за мной?»

Господь говорит: «А сделала, что хотела?»

Я говорю: «Не успела, Господи».

Господь говорит: «А сила твоя при тебе?»

Я говорю: «При мне. Ни на сколько не поубавилось. Оттого и горько мне».

Господь говорит: «Значит, не свершилось еще. Ни слов не сказала, ни силы не извела. Понимаешь ли, где твой путь?»

Я говорю: «Так ты за этим посылал меня, Господи?»

Господь говорит: «Слушай, чадо мое возлюбленное! Не разбойной бабой, не вор-старицей назовешься. Знаю, не хочешь живой к ним попасть. Однако слушай! Никто, кроме как ты сама, над тобой не властен. Не они тебя полонили — ты сама пожелала так. И Я с тобой. Прими страдание, Алёнушка! Знаешь ведь, муками тебя не сломить. Ни железом, ни углями раскаленными воля твоя не истощится. И казнь твоя приспеет. И как народ православный, который притоптали, соберется, как сруб запалят — тут-то ты свои слова, самые те, и скажешь. И преосуществится…»