Он и она - Роман Воронов Страница 4

— То Боги, — насмешливо заметила нищенка. — Их пути — их страдания.

— Власть — это не страдание, а наслаждение, — расхохотался пришедший в себя монарх и в подтверждение своих слов, пробежав взглядом по траве, коснулся пальцем к черному усачу-короеду.

Женщина, увидев, как живое существо окаменело, покрывшись блестящей желтой коркой, поморщилась и печально произнесла:

— Чем сильнее вожделение, тем более обесцениваешь желаемое.

— Скажи это моим соседям, что собирают войско, объединившись в порочный союз с единственной «благородной» целью — разорить меня, отнять земли и залить кровью плодородные поля Мигдонии. В этом мире все ради золота, — царь Мидас принял соответствующую величественную позу, не забыв засунуть золотого жука в карман.

Женщина несогласно покачала головой:

— Твои соседи, наделенные властью, отправляя на смерть тысячи душ ради груды блестящих безделушек, стремятся к обогащению, но тебе досталось богатство просто так. Уже, быть может, подумаешь отказаться от власти?

— Что же это за власть без денег? — ухмыльнулся Мидас, выбирая среди насекомых во множестве снующих под ногами очередную жертву-украшение. — Да и от денег без власти толку мало.

Нищенка подняла сухой прутик:

— Абсолютная Власть, как и абсолютное Богатство, — непосильная ноша для человека.

Она согнула прутик, и он с легким треском развалился в ее руках:

— Только Господь Бог способен обладать и тем и тем исключительно по причине полной непривязанности. Абсолютная Власть Бога — это Любовь, не приемлющая зацикленности на себе, но являющаяся достоянием всех и вся.

— Зевс — господин всех Богов. Тот, о ком говоришь ты, мне не ведом, — Мидас ловким движением превратил бабочку в золотой кулон. — Да и любому на Олимпе приятны причитающиеся наслаждения, а не суетливая человеческая жизнь внизу — хоть такового, как я, хоть таковой, как ты. Дионис благосклонно удовлетворил мою просьбу не из желания поделиться своими сокровищами, но в благодарность за учителя, как плата за услугу…

— Как обглоданную кость верному псу, — резко вставила Совесть.

— Ты забываешься! Перед тобой Царь Мидас, отныне могущественнейший среди царей и богатейший среди людей, — Мидас нахмурил брови и сжал губы, при этом ослиные уши уткнулись в листья каштана, отчего богатейший и могущественнейший принял вид уморительного лесного божка.

Женщина улыбнулась:

— У Бога на случай выяснения отношений с людьми имеется Кармический Совет, а он установил Точку Насыщения — некий человеческий Олимп. Все, что находится выше нее, то есть превалирует количественно, качественно меняет знак на противоположный. И да, забыла сказать: для каждой души Точка своя.

Мидас недоверчиво поморщился:

— О чем ты, несчастная? Что за точка?

— Это категория энергетическая, — Совесть развела руками. — Достаток начинает тяготить, и в конечном счете обладание «повышенным» богатством приводит к обнищанию души его владельца. Та же аналогия применима и к власти. Чрезмерная, она запирает душу в том еще более глубоком подземелье, чем право, коим наделила сама себя. Но, в отличие от Точки Насыщения, для Власти установлена Точка Отрыва, и в энергетическом смысле она пребывает на нулевой отметке. В идеале душа не обременяется властностью.

Царь Мидас самым неподобающим образом скорчил кислую мину:

— Человек, стремящийся к обогащению, своим прикосновением все превращает в золото, а совесть — она и только она — способна отменить это действо.

Он высмотрел двух муравьев, вцепившихся с разных концов в одну травинку, и, злорадно усмехнувшись, дотронулся до нее.

— Прекрасная композиция, — произнес он, поднимая застывших насекомых, связанных пожелтевшей «струной». — И самое главное, все довольны. Почему ты, Совесть, в лохмотьях? — он брезгливо поводил пальцем перед женщиной. — Потому что твое прикосновение превращает все в дранье, упадок, нищету.

Совесть, окинув взглядом свои одежды, очаровательно улыбнулась:

— Мое прикосновение сродни Божественному, оно несет в себе Его природу: делиться, отдавать, но не стяжать.

— В таком случае, — Мидас, передразнивая собеседницу, осклабился в широкой улыбке, — ты моя соперница, мой враг, и ты не нужна мне.

— Мидас, — голос нищенки усилился, — превращение в злато всего, что им не является от Истины Великого Сотворения, не бесплатно. Подобные прикосновения вытягивают из души Божественный Свет, ведь именно он — та самая позолота, что покрывает собой вещи, делая их драгоценными. Это страшная плата.

— Тебе ли пугать меня, склонившего перед собой тысячи таких, как ты, — Мидас, охваченный гневом, сделал шаг к женщине и ткнул пальцем в переносицу. Ровным счетом ничего не произошло: нищенка слегка покачнулась от толчка, но не окаменела и осталась в прежнем виде.

— Я в тех одеждах, — спокойно промолвила она, глядя на раскрасневшегося царя, — коих достоин ты сам или, если угодно, твоя совесть.

— Тогда умри, — зашипел окончательно теряющий самообладание Мидас и высоко поднял вновь пожелтевший меч.

— Сделай это, но помни: единственным твоим собеседником останется Аид, — торжественно произнесла женщина, но взбешенный Царь уже не слышал ничего. Ослепительно сверкнула на солнце «золотая молния» и, срезав ветку каштана, упала на голову нищенки.

Не в яблоке дело

Адам, выходя из Ворот:

— Не в яблоке дело.

Бог, глядя на Еву:

— И даже не в Змие.

Уже не молодой мужчина склонился над чаном с водой. В прыгающем отражении черные, глубоко посаженные под нависающим, как скала, лбом, давно утратившим гладкость и благородную бледность, глаза немигающим взглядом, казалось, пытались проникнуть сквозь толщу мутноватой жидкости, пробить дубовое дно и, пронзив земную твердь, заглянуть в саму преисподнюю, в те жуткие пределы, где стоны грешников перекрывают дьявольский хохот их мучителей, подельников Сатаны, и куда сам последние несколько лет отправлял «достойных» служителей Антихриста, иуд веры Христовой, чернокнижников и ведьм. Имя его хоть и сокрыто от нас, но всем он был известен как Инквизитор.

Мужчина зачерпнул ладонью из чана и медленно, крайне осторожно, даже как-то торжественно, словно перед ним находился Священный Грааль, коснулся губами прохладного, но увы, затхлого содержимого дубовой кадки.

«Чертов лентяй», — ругнулся Инквизитор про себя и хотел было позвать нерадивого слугу, в обязанности коего входило не только сыпать песок на кровавые лужи и смазывать механизмы, но и вовремя менять воду, дабы занятые священными трудами храмовники могли утолить жажду и обмыть затекшие телеса, но сил не осталось ни на праведную брань, ни на строгое нравоучение, ни на укоряющую молитву.

Он вернулся за стол, с трудом отодвинул тяжелый стул и упал в него в глубочайшей задумчивости и полном расслаблении членов. Отсюда, с этого самого места, он сотни раз взирал в потухшие очи своих жертв, испуганных, измученных, изуродованных и оболганных, молящих о быстрой смерти и не получавших ее. Инквизитор помнил все допросы — да, их было множество,