Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен Страница 40

Еще бы не помнить! Батя с ремнем выскочил на лестницу в одних трусах, а Китыч кубарем катился вниз и визжал, как поросенок.

– Да я не про то, – с досадой сказал я, – вечно ты со своими двойками. Это нормально. Это жизнь. Старая вобла сама виновата, присралось ей, чтоб ты этот монолог Чацкого выучил, а ты ни в какую!

– Я, как первый «банан» получил за эту муть, – ну, думаю, и ладно, проехали. Зато учить не буду. А она на следующем уроке опять – к доске! «Выучил? – Нет!» Опять двойка. Ну, теперь-то, думаю, успокоилась кочерга – нет! Через день: «Никитин к доске! Читай монолог!» Какой монолог на фиг, если я уже два «банана» за него схватил?! А она еще мне одну двойку! Ну, не сволочь?! Три двойки за один монолог! Чтоб он сдох, этот урод Чацкий! Ненавижу его. Ходит-ходит, гундосит… все недовольный чем-то. Пидорас. А мы должны учить все это. Но все равно я победил, Микки, слышь? Ведь монолог я так и не выучил! И не буду. Я теперь Грибоедова вообще терпеть не могу.

– А надо было выучить, Кит. В этом все и дело! Я понял, что к чему. Вам монолог? Пожалуйста! Вам субботник? А как же! Политинформацию? Да сколько угодно! А с хулиганами пусть милиция борется. Как вспомню, как мы Пончика вломили… вот ослы!

– Он не в обиде. Я с ним разговаривал. Он только не врубается – зачем?

– Я же говорю – ослы. Теперь все будет по-новому. Я уже прикинул распорядок дня: спорт, учеба, отдых – все по минутам!

– Жалко отряд, – вздохнул мой верный Личардо. – А третлей помнишь? А как искали оружие на козлином болоте? А самолетик?

Как можно было это забыть? У меня даже горло перехватило.

Подул ветерок, залепетали листочки над головами, посыпались засохшие цветки за шиворот. Народная млела в жарких объятиях солнца. Мимо прошел Володька Войтюк с трехлитровым бидоном кваса. Остановившись, он снял крышку и хлебнул. И видимо не в первый раз, потому что на вздувшемся пузе у него уже расцвело оранжевое пятно.

– Ты на окрошку-то хоть оставь, варнак ты этакий! – из окна закричала старуха Василиса, которую побаивался весь двор. – Тебя сколько ждать можно, поганец! Вот погоди, матка задаст тебе сейчас! Опять побежишь к бочке!

– Сама побежишь, – негромко отвечал Войтюк, вытирая губы – раскудахталась.

– У тебя сколько? – Китыч выгреб из кармана три копейки.

Я бросил в ладонь пятак.

– На одну кружку хватит, – уныло пробормотал Кит – Да еще очередь, наверное, огромная.

– Все, Кит! Хватит! Клянусь! С этого же дня начинаю новую жизнь! Давай вместе? Завтра утром на пробежку! А потом я английский учить буду. Десять слов в день. Прикинь – за год 3650 слов! А человеку и нужно-то от силы сотня-другая. И тебе хватит киснуть. Не всю же жизнь нам в этом дворе сидеть!

Так красиво и романтично и началось мое отрочество. Я не вру, с этого самого дня. Через четыре года так же неожиданно и сразу началась моя юность, которой отведено было два с половиной года.

…Отрочество не самая лучшая пора, если честно. Жизнь вдруг открывает потайную дверь и в лицо тянет промозглой сыростью; детских грез уже маловато, чтоб заретушировать изъяны неприглядной реальности. Ты вдруг замечаешь однажды утром, что твои ботинки давно просятся на помойку, а у мамы на лице появились морщины. Что отец сутулится и уже который год ходит в допотопном пальто с оттопыренными карманами, курит отвратительные дешевые папиросы и моется в ванной только по субботам. Глядя в зеркало, ты видишь в нем уродливого худого мальчика с нелепой челкой, с безобразным прыщиком на лбу, которому так хочется скорчить рожу, показать язык, дать хорошего пинка под зад, чтоб больше не маячил перед глазами! Но этот мальчик из зеркала всегда с тобой. Ты помнишь его в самые неподходящие минуты. Особенно когда к тебе подходит красивая девчонка и, с трудом сдерживая отвращение, заводит разговор. Костлявый мальчик краснеет, извивается, как червяк на крючке, прячет глаза, говорит глупости, а девочка фыркает в ответ и уходит, чтоб рассказать подругам, какие же все-таки мальчишки козлы.

Появляются неприятные запахи. Пахнет помойное ведро на кухне, воняет помойка, тянет гнилью из подвала… Убогость быта вдруг начинает оскорблять взгляд. Хочется немедленно выбросить продавленный диван, а за ним и кухонный стол в придачу, который мерзко скрипит от малейшего прикосновения. Собственная одежда вызывает отвращение.

Все не так. А как?

Именно в отрочестве у меня появился тот самый Он, которому я хотел подражать и который следил за мной и беспощадно критиковал. Он был похож на шерифа из американского фильма «Золото Маккены». Суровый, сильный и решительный. Он незримо присутствовал со мной и верховодил. Иногда, гуляя по дворам в одиночестве, я забывал про то, что я – тот самый костлявый мальчик Микки из 7-го «б» с прыщиком на лбу, и становился заносчивым и жестоким ковбоем, которого все боятся. Тем горше было пробуждение в постыдную реальность.

Появляются мысли, от которых закипает мозг. Одним поздним осенним вечером, глядя в звездное небо, ты вдруг спрашиваешь себя: «А зачем я хожу в школу и учу уроки, если на кладбище никто не интересуется аттестатом зрелости?» Этот простой вопрос бьет наповал. Трудно поверить, что он никому не приходит в голову. Этот вопрос ты задаешь себе, Китычу, классной руководительнице, как последнему авторитету в цепочке миропознания, и получаешь ответ, что вопрос дурацкий и лучше его не задавать. Как не задавать, если он лезет в голову?! Если ночью ты ощупываешь свою руку, пальцы и задаешь себе вопрос – где я? В этой руке? В голове? В сердце? В кишках? И кто заставляет меня сжимать вот сейчас пальцы? Голова? Но ей-то что за дело до моих пальцев? Кто отдает приказы голове? Кто заставляет меня терпеть? Кто заставляет меня вот сейчас встать и пойти на кухню и выглянуть в окно? Куда летит бабочка, как выбирает она себе маршрут? Вот она проснулась рано утром в капустном листе и думает: «А полечу-ка я сегодня в огород дяди Паши, там много вкусных листьев!» Только чем она думает? У нее голова не больше булавочной головки. А у меня голова большая и мысли все лезут и