Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен Страница 42

бы роль тренера, который натаскивает спортсмена на решающий бой. Галина Ивановна на бой не звала и похоть соперничества не разжигала, а врачевала душевную боль по-матерински нежно и мудро. Я заметил, что даже отпетые хулиганы, вроде Пифа и Константинова, слушались Галину Ивановну без всякого принуждения. Она не повышала голос, не приказывала, но слушаться ее было легко, а обижать зазорно. Я уверен, именно Галина Ивановна спасла многих из нас (мальчишек особенно) от преждевременного и неизбежного (увы!) падения.

Для меня не стоит вопрос, какая педагогика лучше – я просто сменил жесткое колючее ложе на теплую и мягкую постель и хорошенько выспался. Спасибо Вам, Галина Ивановна!

В седьмом классе количество космонавтов, летчиков и капитанов дальнего плаванья резко сократилось. Мальчишки-плохиши и троечники теперь разумно выбирали свою судьбу. Конечно – 90-е ПТУ! Потому что рядом, две остановки от дома. На кого там учат? А хрен его знает! Учат на кого-то! К этому времени моя уверенность в том, что я стану майором КГБ пошатнулась. И виной тому стала новая цель – я решил, что стану Олимпийским чемпионом! По лыжам.

Глава 16. Кризис

Спорт буквально спас меня – от улицы, которая год от года становилась взрослее, а значит опаснее и грязнее.

Птенцы улицы Народной подросли. Драки стали жестокими. Милицейские патрули усилились курсантами военных училищ, а потом и моряками Балтийского флота. Выглядело внушительно, как после революции в 17-м году.

Собираясь в магазин, хлипкие подростки предусмотрительно прятали бумажные деньги в носки, а в карманах носили мелочь, которой можно было в случае чего откупиться от гопников. В ту пору мелкий разбой за преступление вообще не считался. Ну дали в репу, ну отняли рубль, так не болтайся вечером по дворам! Возле школ после занятий, особенно накануне праздников, выстраивались разбойничьи кордоны. Первый блокировал парадный выход и собирал сливки с богатеньких и кротких, второй, как правило, находился за углом школы и добирал, что осталось, третий вытряхивал из карманов бедняков семечки и спички…

Менялись игры, менялись нравы. Жестокость неумолимо становилась добродетелью в пацанской среде, хотя и вызывала еще отвращение. Осенью, на ноябрьские праздники, зарезали ученика восьмого класса, которого я часто видел на школьном крыльце с сигаретой. Ударили ножом в горло. Хоронили пацана под музыку и рыдания и вопли родных и родственников. К школе процессию не пустили. Убийцу нашли. Пьяный пэтэушник куражился во хмелю, финку времен войны стащил у деда, вообразил себя крутым десантником. Порезали в пьяной драке еще двух бедолаг, правда не сильно. Рассказывали об этом вечерами, в компаниях с чувством гордости за родную улицу.

Жлобство становилось национальной проблемой. Первые навыки грубого поведения мальчик из простой семьи получал во дворе. Во дворе же рождались и утверждались жесткие пацанские понятия: нельзя хныкать, нельзя проявлять нежные чувства, нельзя деликатничать, нельзя умничать, нельзя обнаруживать возвышенные мысли, категорически нельзя «стучать» (страшное преступление!), нельзя ни под каким предлогом становиться на сторону взрослых, учителей и ментов, нельзя смотреть балет по телевизору и – не дай Бог – слушать классическую музыку, нельзя любить девчонку романтической любовью, нельзя быть добрым, нельзя быть жадным, врать можно только взрослым, ругаться матом обязательно, набить кому-нибудь морду желательно…

Таким образом, получив необходимые представления о настоящей жизни, мальчик из простой семьи поступал в ПТУ. Тут старшие товарищи довершали образование. Мальчик быстро учился пить любимый всей страной портвейн, курить, грубить и нарушать порядок. В армии командиры выбивали из пацана остатки сентиментальной чепухи и жалости, и на гражданку возвращался законченный жлоб, готовый завершить свое образование в колонии общего режима по специальности «206 статья, часть два» (злостное хулиганство). Перевоспитать жлоба государству было не под силу. Получалось только у верной жены, которая рожала после свадьбы двух детей и была физически способна спустить с лестницы загулявших дружков супруга.

Впрочем, я слегка отвлекся.

В апреле «залетела» Ленка Везушко. Симпатичная девчонка польских кровей, отличница, радость учителей и гордость родителей, учудила по полной программе… Я помнил ее с третьего класса, однажды в школьном походе мы даже подружились, ну, то есть я помог ей выбраться из глубокой канавы, а потом весь вечер чувствовал себя героем. Ленка могла запросто взять мальчика под руку на перемене и при этом без всякой задней мысли: как будто это было в порядке вещей в нашем диком королевстве! В ней была то ли врожденная, то ли воспитанная родителями непринужденность, которая делала ее почти иностранкой в девчачьей среде, где принято было манерничать, задаваться, оскорбляться и злословить.

И вот… Сначала она пришла в школу с синяком под глазом. Потом все заметили серьезную перемену в ее настроении. Ленка или молчала подавлено или агрессивно отвечала на пустяшный вопрос. Однажды на уроке английского (мы сидели за одной партой) Везушко склонилась ко мне и спросила, могу ли я набить морду одному очень подлому человеку. Я вытаращился на нее.

– Кому?

– Сашке Назаренко. Он просто сволочь!

Сашка Назар! Весельчак и балагур с русым «казачьим» чубом. Симпатяга, с которым я много раз играл в футбол! И ему – в морду?!

– Ты что? За что в морду-то?

– За дело.

Тут ее нога в капроновых колготках коснулась моего колена, и я услышал возле своего уха ее дыхание.

– Я все сделаю, если ты мне поможешь! Понимаешь меня?

Холодная капля, как шустрое насекомое, щекотно побежала по позвоночнику. Во рту пересохло.

– Не могу. Сашка мой друг. Не могу.

– Я прошу тебя! Не можешь?!

Дыхание прекратилось, и я почувствовал, как пылает мое ухо и немеет щека под ее пристальным взглядом.

– Но за что, Лен?

– Он подлец! Он сделал мне больно! Я ненавижу его!

– Нет, нет, он мой друг! – бормотал я, пока англичанка строго не прикрикнула:

– Стоп токинг! В чем дело, Лена? Миша?

Рыцарь из меня получился никудышный. В глазах Ленки я упал ниже плинтуса. Да я и сам старался не попадаться ей на глаза.

Зато родители Ленки зачастили к Галине Ивановне с испуганными и подавленными лицами. Класс шушукался и гадал, что случилось. Впервые прозвучало пугающее и волнующее слово «аборт». Потом Ленка пропала на неделю. Появилась притихшая, похудевшая, бледная и неприятно повзрослевшая. Одноклассники враз сделались для нее неинтересными. Мы были детьми, а она несла в себе какую-то взрослую тайну, от одной лишь мысли о которой у меня начиналась гормональная буря.

Лишь много времени спустя я узнал, что отличница Ленка потеряла девственность где-то на крыше, после стакана портвейна, в компании с самыми законченными