Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен Страница 43

В седьмом классе произошел резкий раскол между теми, кто рано повзрослел и теми, кто оставались детьми. У нас в восьмом классе появились две новеньких – Оля и Оксана. Подруги. Откуда вынырнули – Бог весть. Обе красивые. Одна, Оля, рыжая, шустрая, с бесстыжими глазами, другая, Оксана, высокая блондинка с надменным, спокойным лицом. Вроде бы подруги. Во всяком случае их связывало что-то. Что? Нам лучше было не знать. Обе были лет на двадцать старше нас с Китычем и мы с ним не смели с ними даже заговаривать. Да и о чем, Господи? О том, как собирались запустить в космос беззащитного хомячка? О тимуровском отряде? Оксану после школы встречал взрослый мужик в бежевом плаще, который вылезал из «Жигулей». Я думаю, он знал, чем развлечь даму. Оля была попроще, веселей, смотрела своими синими глазами смело, как бы подбадривая: «Ну же, смелее, парень! Не бойся!». Однако боялись все. И не только мальчишки. Девчонки тоже сгрудились в стадо и новеньких к себе не допускали. Боялись. Пример Ленки Везушко был на глазах.

Среди пацанов взрослыми хотели стать все. Для этого необходимо было начать курить, не морщась пить портвейн из граненого стакана, не слушаться учителей и набить кому-нибудь морду. Но был и другой способ накинуть себе десяток лет сверху и сразу воссесть на Олимпе: потерять девственность.

Трахнуть девчонку – это вам не кот чихнул. Можно было прослыть драчуном, выпивохой, хулиганом, но это все еще были медали «За отвагу», в лучшем случае «Орден Славы», но главную награду, которая затмевала все и давала бесчисленные привилегии во дворовом сообществе – «Орден Победы» – можно было получить только, если были бесспорные доказательства, что половой акт действительно был и закончился успешно.

«Орден Победы» в восьмом классе у нас имел только Пиф и Сашка Назаренко. Хотя претендентов было гораздо больше, но врали они неумело.

Зато дрочили все. Хотя это являлось страшной тайной. Тут медицина, как говорится, бессильна. Онанизм в 70-е годы считался тяжкой болезнью. «Больных» сразу было видно. У подростков в разговорах «об этом» в глазах появлялся стыд и испорченность. Словно парень пукнул в толпе и не признается. Седые профессора, начисто забыв грешки своей собственной юности, запугивали в медицинских брошюрах подростков пагубными последствиями онанизма. Последствия рисовались ужасные, вплоть до импотенции и слабоумия. Остается только гадать, сколько импотентов воспитали эти учителя. Но даже обладая сильной психикой ужасно было сознавать, что ты – полный урод. Пакостник, который втерся в общество приличных людей. На людях ты космонавт и танкист, а под одеялом гадкий извращенец, который только что вожделел к… нет, об этом лучше не вспоминать.

Трудней всего в этом возрасте приходится отрокам с чистыми помыслами, романтикам и мечтателям с развитым воображением, идеалистам и правдолюбцам. С одной стороны им ярко светит Великое Солнце русской литературы, которая каким-то чудесным образом сохранила целомудрие до конца XX века, с другой стороны жарко дышит адский пламень повседневной реальности. Обман грозит и с той, и с другой стороны. Стоит уверовать в тургеневских девушек, как замызганная б…ь с соседнего двора тут же разрушит весь волшебный миропорядок и увлечет в отчаянье. Стоит уверовать в то, что замызганная б…ь и есть та Женщина, которой поэты во все времена посвящали свои лучшие стихи, как захочется купить веревку с мылом и покончить с этим абсурдом навсегда.

Чаще всего, конечно, приспосабливались. Старались принять нужную форму, чтоб не раздавили.

Нетрудно догадаться, что на Народной процветал культ силы и в сексуальной сфере. Трахаться надо было так, чтобы женщина просила пощады. Чтоб дым шел! Типичная сцена тех дней. Компания подростков сидит на скамейке, мимо проходит молодая женщина. Пьяненький Чирика, худенький, невысокого росточка (воробей!), кричит ей во след.

– Хочешь, я тебя трахну?

– А ты умеешь? – оборачивается та.

Смелая.

– Давай попробуем. Драить буду так, что дым пойдет!

Все были незыблемо уверены, что женщина только и мечтает, чтоб из нее дым шел от трения половых органов. Иначе – слабак.

И еще, все были уверены, что настоящая женщина любит силу и грубость. Пашка, признанный знаток, как раз кавалер «Ордена Победы», рассказывал в компании за бутылкой портвейна:

– Я говорю – ложись. Она – не буду! Ну, я так слегка ей по челюсти кулаком – бац! Не сильно. Ну, ты знаешь как надо. Она сразу на спину. Я говорю, ты что, спать пришла? Снимай трусы!

Разумеется «она» после этой нежной прелюдии кричала от восторга: «Еще! Еще!», и потом вешалась Пашке на шею.

В каждой истории герой хвастался не только своей неистощимой силой, но и полным бездушием: о любви ни слова! Любовь для слабаков!

Я не верил во все эти фантастические истории, но страдал сильно. Страдал, потому что хотел любить. Потому что хотел уметь, как Пашка. Потому что не знал, как это можно совместить. До самых взрослых дней во мне сидел этот выпестованный Народной улицей глупый самодовольный самец, который требовал грубого, циничного, неутомимого секса в то время, как душа робко просила нежности.

«Чтоб дым шел!» – рявкал самец, когда она любовно стелила постель.

«Милый, погоди, не так сразу. Больно же, дурак!»

…Сколько позорных фиаско случалось, когда самец спотыкался или просто складывал крылья. И это после того, как было потрачено столько убедительных слов и незаурядных усилий, чтоб самец продемонстрировал в очередной раз свою великолепную мощь!

Вообще, сколько мужиков, напитавшись еще в отрочестве этой мужской шовинистической отравой, страдают потом всю жизнь вместе со своими несчастными женами, которые в толк не могут взять, отчего благоверный бесится, отчего разлюбил вдруг? Ведь был неутомим! Был, да сплыл! А заурядным быть не хочется.

Я благодарен Богу за то, что в эти годы Он спас меня от Народной улицы. Он подарил мне спорт.

Глава 17. Спорт

Свой спорт я выбирал долго и драматично. Был и футболистом, и боксером, и борцом, и пловцом. Сил и терпения хватало на полгода.

Футболистом я оказался никудышным. В секцию бокса мы записались вместе с Темкой. Тренер «Романыч», крепкий, невысокого роста, с глубоким шрамом на щеке, принял нас из рук моей мамы, как безродных щенков, из которых обещал вырасти