Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен Страница 46

– Погоди…

– Я стану чемпионом! Снег буду жрать, а стану!

– Снег-то зачем? – искренне удивился Серега. – Я же не против!

– Да пойми ты! – с болью вскричал я давно выстраданное. – Мы или букашками проживем свою жизнь, или героями! Я не хочу букашкой! Я буду тренироваться до смерти, но чемпионом стану. И ты будешь! Мы с тобой обещали. Ты что, хочешь до старости жить в своем вонючем Веселом поселке? А мир? А слава? На меня посмотри! Это я тебе говорю – мы победим! У нас будет все! Или ничего…

До Сереги вдруг дошло.

– Согласен! – вскричал он с воодушевлением. – Это я так… пошутил. Погнали?

– За мной!

Мы ринулись во тьму, как в атаку. Источник мы проскочили и откатали лишних километров пять. На пустую базу вернулись последними, с трудом передвигая ногами. Никола встретил нас с радостью и руганью.

– Хотел уже в милицию звонить! Куда вас занесло, охломоны? Время – восемь часов! Обалдели совсем?!

«Охломоны» сохраняли поистине олимпийское спокойствие. Как и положено чемпионам.

В пустом автобусе мы сидели с Серегой на любимом заднем сидении. Кроме нас в салоне была только нахохлившаяся кондукторша. Мы молчали. Иногда Серега вдруг оборачивался ко мне и как будто заново разглядывал. С удивлением, признательностью и нежностью. Мимо проплывали смутно белеющие поля, над которыми низко нависало черно-смуглое небо. Между нами в этот вечер возникло какое-то родство – неожиданное и глубокое. Я был взволнован. На планете Земля среди пяти миллиардов человек, двое вдруг встали спина к спине против всех остальных – шутка ли? Два будущих чемпиона. А с виду и не скажешь!

В нашей группе 60—63 года рождения неудачников не было. Фанатично занимались все, и все верили в свою избранность. Никола обладал главным тренерским талантом – он умел разбудить самолюбие даже в ленивых душах. Придурки, которые приходили в школу любопытства ради, быстро отсеивались

Нашими кумирами в ту пору были Веденин и Мянтюранта; мы замирали от восторга, когда тренер показывал нам первые пластиковые лыжи «Ярвинен», а о «Фишере», которые стоили 400 рублей, так просто и мечтать боялись. На тренировках пользовались «гробами», а на соревнованиях – деревяшками «Карелия», правда с титановыми палками по девяти рублей за пару.

Сколько себя помню, я всегда мечтал по максимуму. Если спортсмен – то олимпийский чемпион, если писатель – то Нобелевский лауреат, если разведчик – то Штирлиц! Мои друзья обязаны были быть такими же.

Как-то в спортивно-трудовом лагере под Волгоградом, вечером, нажравшись недозрелых ворованных арбузов с колхозных бахчей, мы сидели с Серегой на пригорке под чахлым дубом и созерцали далекий, освещенный прожекторами, силуэт «Родины-матери» за Волгой. Два счастливых хлопца, у которых было все, и которые хотели еще больше, и верили, что так и будет!

– Ты знаешь, – сказал Серега, – я решил: буду поступать в «Макаровку». Стану подводником.

– Адмиралом, – поправил его я. – И Героем Советского Союза.

– Согласен, – радостно ухмыльнулся Серега. – Куплю себе «Волгу». Давай поклянемся, что никогда не бросим друг друга?

К экстриму мы были склонны оба.

Вернувшись в Ленинград из лагеря, мы уже на второй день отправились в путешествие на велосипедах по Псковской области. На минуточку, мальчикам по 13 лет, маршрут – 400 километров по киевскому шоссе в одну сторону. Моя мама и в свои 86 лет вздрагивала, когда я напоминал об этом.

Предприятие и в самом деле было дерзкое. За Гатчиной ветер дул ровно и исключительно в лицо. Я ехал первым. Серега рассказывал потом, что ехал я, как пьяный, – зигзагами. За нами покорно выстраивалась колонна машин, потому что обгонять было опасно. Выбрав удобный момент, когда меня кидало к обочине, две-три машины резко газовали и, посылая проклятья двум чокнутым велосипедистам, мчались вперед, остальные ждали… В деревне наше появление произвело фурор. Тетка Аля, для которой поездка в Ленинград была сродни путешествию на край света, никак не могла поверить, что два мальчика приехали к ней на велосипеде (велосипеды, правда, были спортивные, «старт-шоссе»). На обратном пути Серега уговорил меня (я не очень-то и сопротивлялся) вернуться из Пскова в Ленинград на поезде.

Вообще поездка получилась – на всю жизнь!

Но спорт одарил меня не только этой дружбой.

Боря Христианчик попал к нам уже на исходе восьмого класса. Пухленький и ухоженный, как домашний хомяк, он сразу вызвал насмешки. Прежде всего потому, что совсем не ругался матом. Это было немыслимо! Ругались все, даже тренер, когда думал, что его не слышат. Сначала решили, что Боря выпендривается. Потом выяснилось, что, если и выпендривается, то очень уж упрямо. Началось прямо-таки соревнование, кто первый спихнет Борю на путь греха. Его высмеивали, его задирали, его провоцировали, просили даже сделать исключение один на один с обещанием оставить грехопадение в тайне. Ни фига! Боря улыбался (улыбка была добрая, с ямочками) и говорил.

– Я дал слово – не ругаться.

– Кому?!

– Себе.

Во-вторых, Боря в будущем хотел стать генеральным секретарем ЦК КПСС. На полном серьезе. Тут надо признаться, что даже я со своим непомерным честолюбием, стушевался.

– Да как станешь-то? – допытывался я у него дома на улице Седова. – Я и сам хочу, но как?!

– Да ничего сложного! – объяснял Борис спокойно. – Сначала стану инструктором райкома, потом горкома, потом обкома, а потом ЦК. Тут главное настойчивость. Цель. Ну, и ум в придачу. Хочешь – вместе будем карьеру делать? Помогать друг другу будем!

От такой перспективы даже дух захватывало! В спорте Боря звезд с неба не хватал. На соревнованиях был в лучшем случае третьим или четвертым. Если шансов не было совсем, Боря объяснял поражение очень просто.

– И тут я вспомнил, что у меня ужасно болит бок!

Над ним смеялись. Он не обижался. Я немножко жалел его, он завораживал меня своими незаурядными целями.

Мы с ним поддерживали отношения еще долго.

Между прочим, по части мата Боря «развязал» только в армии, куда попал после школы. Подробности неизвестны. Сам Боря как-то оговорился, что самые страшные люди на земле – это белорусы. Оказывается, у него командир отделения был белорус. Обнаружив, что во вверенном ему отделении оказался солдат, который не хочет ругаться матом, сержант, выросший в белорусской деревне, осатанел. Видимо, началось принуждение, по сравнению с которым наше, в спортшколе, было невинной просьбой пойти на уступки.

Когда я впервые услышал, как Боря выругался, меня настигла боль утраты, словно в мое детство и отрочество кто-то смачно плюнул. Но амбиции прежние у него