Всё становится на места - Олли Бонс Страница 49

— Но мы очень хорошо всё обдумаем! Прошу, хотя бы попробуем! — умоляю я, но он лишь грустно качает головой.

— А может быть, Мари смогла бы помочь? — появляется у меня новая надежда. — Давай посоветуем отнести мальчика к ней!

— Что ж, может, Мари, — хмурит густые брови Гилберт. — Или даже Марлина попросить… он, конечно, не самый приятный человек, но мне кажется, всё же не тот, кто бросит ребёнка в беде.

Но когда мы заходим в дом, то понимаем, что маленький Теодор уже не перенесёт этого пути. Повязки вокруг его головы насквозь пропитаны кровью, которая не унимается. Он тяжело, с хрипом дышит, и при каждом выдохе на губах лопаются красные пузыри.

— Мой… камень… — едва слышно шепчет он, беспокойно ощупывая лапкой покрывало. — Камень… для Теодора…

Мать и отец плачут, стоя на коленях у изножья постели. Старая Ика, поджав губы, протирает влажной тканью лоб малыша. Она оборачивается к нам с лицом, полным боли и тревоги.

— Мы попробуем помочь, — внезапно решается Гилберт. — Я не знаю, получится ли, но, кажется, терять уже нечего.

Мы все глядим на него с надеждой. Отец и мать отступают, освобождая место у постели, и Гилберт тянет меня за руку, вынуждая сесть рядом с ним.

— Что делать-то собрался? — хмуро интересуется Ика.

— Искать слова, — отвечает ей Гилберт, внимательно оглядывая маленькое тельце. — А ты, Сильвер, будешь мне подсказывать, если что.

— Я готов, с чего начнём? — тороплю его я.

— Погоди, дай немного подумать… Мне кажется, у него точно сломаны кости, давай с этого и начнём.

Гилберт осторожно кладёт руки на маленькое вздрагивающее тело.

— Станьте на место, обломки костей, слившись в одно из разбитых частей, — начинает он.

Мне кажется, для начала неплохо, но бедный малыш страшно кричит, а затем обмякает.

— Что ты сделал? — бросается на Гилберта мать ребёнка.

— А ну, не мешай! — неожиданно ловко перехватывает её старая Ика. — Посмотри, у него рука и нога встали на место! Бурк, уведи свою женщину за дверь, и чтобы не показывались здесь, пока я сама не позову!

Клыкастый тут же встаёт, повинуясь приказу старухи. Он поднимает жену с пола, нежно обхватывает её за талию и выводит. Та рыдает, уткнувшись мужу в плечо, но не спорит.

— Давай дальше, — говорит Ика, обращаясь к Гилберту. — Мальчик потерял много крови, одними костями делу не поможешь.

— Кровь, — задумывается ненадолго Гилберт. — Что, если «в прежние русла сворачивай, кровь»? Сильвер, какая есть рифма к слову «кровь», живо!

— Морковь, — моментально выпаливаю я. — «Пусть на локтях зацветает морковь»! Лишь бы остался жив, а локти как-нибудь поправим!

— Сильвер! — рычит мой друг, гневно сдвигая брови. — Мне нужно что-то более нормальное!

— Роза ветров! Тканьё ковров! Злая любовь!

— Я тебе сейчас покажу такую любовь!..

— Покров, — пищу я, уклоняясь от кулака.

— Подойдёт, — и Гилберт вновь кладёт руки на тело мальчика, закрывает глаза и произносит, немного помедлив:

— Целостным делайся, каждый покров,

в прежние русла сворачивай, кровь,

снова срастайтесь, исполнившись сил,

тонкие корни разорванных жил…

На наших глазах раны маленького Тео начинают затягиваться. Ика отодвигает полотно, прикрывающее лоб мальчика, и мы видим, что кровь перестаёт течь, запекается, а вскоре и рассечённая кожа срастается, не оставляя рубцов. Малыш всё ещё остаётся очень бледным, но мы видим, что он дышит.

— Боль, отступи, подари ему сон, — завершает Гилберт. — После, проснувшись, он будет спасён…

На щеках маленького Тео проступает краска. Он становится похож на обычного спящего малыша. И хоть он покрыт корками запёкшейся крови, но видно, что она больше ниоткуда не сочится.

— Ну вот, а ты… — начинаю было я, наслаждаясь видом исцелённого ребёнка.

Тут я слышу глухой стук, а вслед за тем — оханье Ики. Обернувшись к Гилберту, я вижу, что мой друг лежит на полу.

— Ты чего? — трясу его я.

— Голова… закружилась… — слабо отвечает он.

— Видно, он свои силы отдал, — предполагает старуха. — Сильвер, ну-ка живо дуй во двор, зови мать и отца мальчишки, да раздобудь на что уложить Гилберта, да отыщи мне Уну, да котелок наполни водой!

Я хватаю котелок и мчусь во двор. В дом тут же набивается целая толпа — все хотят поглядеть, как там малыш Тео. Ика разгоняет народ, громко ругаясь. Кто-то уже тащит пук соломы, кто-то несёт покрывала.

— Так что, получилось у него? — останавливает меня Брадан.

— Кажется, получилось, — радостно говорю я. — Мальчик выглядит целым, только Гилберт и сам теперь свалился. Я побегу, Ика попросила набрать воды…

— Давай мне, быстрее будет.

Брадан вырывает у меня котелок и убегает с резвостью, которой я и не мог предположить в его массивном теле.

И я остаюсь не у дел, но тут в мою голову приходит одна замечательная мысль. Я оглядываюсь, нахожу оставленные молоток и верёвку, хватаю их и потихоньку пробираюсь в лес. Впрочем, всем сейчас не до меня — толпятся у дома, заглядывают в окна по очереди, так что моего ухода никто и не заметил.

К сожалению, я не знаю нормального пути, оттого приходится пробираться по Дырявой тропе. Я иду так осторожно, как могу, но всё-таки едва не лишаюсь целого рукава. Плевать, ведь я теперь умею шить и штопать.

И вот я стою у провала, понимая, что не взял ни фонаря, ни чего-то другого, что помогло бы мне разжечь огонь. Что ж, придётся действовать на ощупь.

В темноту уходит оставленная кем-то верёвка, привязанная к ближайшему дереву. Наверное, это та, по которой спускался маленький Тео. Я дёргаю её — закреплена она прочно. На всякий случай проверяю длину — а вот длины мне явно не хватит. К счастью, я взял с собой ещё один моток. Стараюсь связать концы как можно крепче, но узел всё кажется мне ненадёжным. Наконец он становится почти такой же по толщине, как и я. Если уж и этот узел не выдержит, тогда не знаю, на что в этом мире вообще можно положиться.

Я обвязываюсь концом верёвки, затыкаю молоток за пояс и начинаю спуск. Вначале всё получается хорошо и выглядит нестрашно, но вот я дохожу до провала, и тут начинаются сложности. Сердце уходит в пятки. Ну, может, не сразу в пятки, а застревает где-то посередине между пятками и своим привычным местом.

Я пытаюсь нащупать ногой опору, но стенки довольно гладкие, зацепиться не за что. И потому я повисаю на верёвке, надеясь лишь на её крепость