Всё становится на места - Олли Бонс Страница 50

Я опускаюсь ещё ниже и болтаюсь в темноте, ничего вокруг не видя. Руки уже устали, а как ещё при этом работать молотком? Совершенно никак. Моих сил едва хватает на то, чтобы выбраться на поверхность.

Некоторое время я лежу на спине, пытаясь отдышаться, а затем закрепляю верёвку вокруг себя таким образом, чтобы повиснуть на ней, оставив руки свободными. Вокруг меня столько слоёв верёвки, что я чувствую себя широким, как Брадан. К сожалению, я не рассчитал, что мне нужно место для дыхания, ну да ничего, потерплю.

Я вновь спускаюсь вниз на всю оставленную длину верёвки. Дышать тяжело, голова немного кружится. Достаю молоток и узнаю, что сложно что-либо отбить от стены, не имея при этом опоры. Но мне удаётся нащупать ногами какой-то выступ. Упираясь в него, я бью молотком по стене.

Первый кусочек отскакивает, пролетает мимо рук и улетает куда-то вниз, но я не сдаюсь. Я настойчиво стучу молотком и откалываю ещё один кусок. А положить-то его и некуда, у меня нет кармана, потому приходится взять камень в зубы. Укрепив молоток за поясом, я карабкаюсь наверх.

Этот подъём даётся мне совсем уж тяжело. Из-за того, что верёвка стискивает меня, я едва дышу, а камень во рту ещё больше всё усложняет. В глазах то и дело вспыхивают искры, стёртые пальцы саднят. Я безумно рад добраться до края провала. Вытаскиваю камень изо рта, чтобы положить на край, и вижу, что это обычный чёрный булыжник.

Я сам не свой от досады — кручу камень и так, и сяк, тру о рубашку, но цвет его не меняется. Очевидно, я отколол кусок обычной породы.

Делать нечего — нужно спускаться ещё раз. Я вновь погружаюсь в темноту, успев увидеть на верёвке кровавый след от моих стёртых ладоней.

Спустившись, я первым делом отрываю рукав, завершая дело, начатое ветвями Дырявой тропы. Рукав, завязанный с одной стороны, превращается в мешочек.

В этот раз я долго бью, откалывая не меньше четырёх осколков. Я собираю их в рукав, который зажимаю в зубах. Неприятный звон в ушах вынуждает меня остановиться.

Я поднимаю взгляд к небу, чтобы понять, не потемнело ли у меня в глазах, и не вижу наверху светлого пятна. В этот момент я ничего уже не чувствую, кроме верёвки, которой обёрнуто моё тело, и мешочка, край которого крепко сжимаю зубами.

Я решаю спрятать молоток и подняться, шевелю ослабевшими руками и наконец понимаю, что молоток я выронил. Звука его падения я, похоже, не услышал из-за того, что мне заложило уши.

Ну что ж, замечательно. Только бы хватило сил выбраться наверх.

Я цепляюсь за верёвку, не особо соображая, поднимаюсь ли я выше или болтаюсь на том же месте. Петли всё так же крепко сдавливают мои рёбра. Главное — не выпустить мешочек. Только бы не выронить его.

Тут моё дыхание совсем прерывается, и ненадолго мне кажется, что я порвался пополам. Но вот возникает ощущение, что я уже не вишу, а лежу, и дышать становится легче.

Противный писк в ушах утихает, и я слышу голос:

— Да отпусти же ты эту тряпку! Разожми зубы, я кому сказал!

Когда ко мне возвращается зрение, я с радостью вижу Брадана. Чуть поодаль стоит суровый капитан, сматывая верёвку.

— Оставь его, — советует он. — Выбьешь парню все зубы.

Я наконец отпускаю мешочек и вытряхиваю его на траву, на которой лежу. Три красивых осколка глубокого синего цвета вспыхивают в лучах солнца. Четвёртый оказался чёрным, обычным.

— На что тебе это сейчас понадобилось? — негодует Брадан. — Тоже кости переломать захотел, как мальчишка? Твоё счастье, Барт сообразил, куда ты подался!

— Да всё в порядке, — с трудом говорю я и откашливаюсь. — То есть, спасибо вам, что пришли на помощь, кхе… я всё продумал, со мной бы ничего…

— Идти-то сможешь? — с сомнением оглядывает меня капитан.

— Смогу, — заявляю я и поднимаюсь на ноги, слегка пошатываясь. Мешочек с камнями я крепко сжимаю в руке.

— Кто тебя только учил вязать узлы, — возмущается Бартоломео. — Я едва отсоединил эту верёвку. Надо бы и вторую забрать, а то начнут сюда лазать все подряд.

Когда мы возвращаемся в поселение, оказывается, что маленький Тео уже пришёл в себя. Он лежит, потому что ещё не окреп, и хнычет.

— Мой камень! — шарит он слабой лапкой по покрывалу. — Я достал камень, где он?

— Мы найдём его немного позже, — уговаривает мать.

— Я хочу сейчас! Сейчас! — рот мальчика искривляется в плаче.

— Вот твой камень, — говорю ему я и даю самый крупный из тех, что удалось добыть. — Он был спрятан под лавкой, чтобы не потерялся.

Тео тут же блаженно умолкает, расплываясь в улыбке, и то прижимает камень к груди, то подносит к глазам и разглядывает. Гилберт, уже сидящий на лавке, окидывает меня долгим взглядом сверху вниз, но ничего не говорит. Ика вздыхает, заставляет меня снять рубашку и сама принимается приводить её в порядок. А я сижу на лавке, и я тоже совершенно счастлив, но почему никто не вспоминает, что мы с самого утра ничего не ели?

Глава 26. И вернут из бездны дружба и любовь

Отправляться в Город было решено на следующий день. К вечеру все уже чувствовали себя довольно бодро, даже малыш Тео убежал играть с остальными детьми.

Я пристал к Гилберту, чтобы он залечил ссадины на моих руках, а он согласился при условии, что я сам придумаю слова заклинания. Оттого я весь вечер провёл в мучительных раздумьях. Лучшее созданное мною творение звучало так: «Руки, сделайтесь целыми с большими полосками белыми», и я не мог определить, что хуже, ссадины или полоски. Наконец я принял решение, что кожа и сама по себе неплохо заживёт.

Гилберт весь день просидел в главном доме, окружённый клыкастыми и почётом. Теперь его здесь уважают не меньше Теодора, даже на стене появился его портрет. Клыкастые уверены, что если придётся сражаться, Гилберт одолеет любого противника.

Так и не дождавшись своего друга, я засыпаю в одиночестве под негромкие голоса за стенами нашей хижины.

На рассвете меня будят звуки колотушки: это Ика собирает всех внизу. Дети галдят, упрашивая, чтобы их тоже взяли. Но, разумеется, делать этого не станут, ведь никто из нас не уверен, чем закончится поход. Я лишь надеюсь, что он не перерастёт в побоище.

И вот дети пересчитаны и заперты в доме под присмотром серьёзной юной клыкастой, а