Власть. Новый социальный анализ - Бертран Рассел Страница 44

Тирании, олигархии и демократии различаются своим отношением к свободным людям; в отношении к рабам все они подобны. Точно так же в капиталистическом промышленном предприятии власть может быть разделена между инвесторами монархически, олигархически или демократически, однако работники, если только они сами не являются инвесторами, не имеют никакой доли в этой власти, а потому считается, что претендовать они на нее могут не больше, чем рабы в античные времена.

Коммерческие корпорации демонстрируют значительное разнообразие олигархических форм конституции. В данный момент я не имею в виду того, что работники исключены из управления; я имею в виду только акционеров. Наилучший анализ этой темы из всех мне известных представлен в книге, которую я уже упоминал, а именно в «Современной корпорации и частной собственности» Берла и Минса. В главе «Эволюция контроля» они показывают то, как олигархии, часто имеющие лишь незначительную долю собственности, добились управления значительными объемами капитала. Посредством инструментов, связанных с комитетами посредников, управленцы могут «практически диктовать, кто станет их преемниками. Там, где собственность в достаточной мере разделена, управляющая команда может стать сохраняющим самого себя органом, пусть даже его доля собственности ничтожна. Ближайшая аналогия к этому положению вещей, которую авторы смогли найти в других областях, – это организация католической церкви. Папа выбирает кардиналов, а конклав кардиналов выбирает следующего папу»[36]. Такая форма правления существует в некоторых из крупнейших корпораций, таких как «American Telephone and Telegraph Company» или «United States Steel Corporation», с активами (на 1 января 1930 года), составляющими четыре миллиарда и два миллиарда долларов соответственно. В последней компании директора коллективно владеют только 1,4 % акций; однако им принадлежит весь объем экономической власти.

Сложность организации коммерческой корпорации может превзойти любой политический институт. Директора, акционеры, владельцы долговых обязательств, управляющий штат, обычные работники – все они выполняют разные функции. Правление обычно имеет форму олигархии, единицами которой являются акции, а не акционеры, тогда как директора – их выбранные представители. На практике директора обычно обладают намного большей властью в сравнении с акционерами, чем правительство при политической олигархии в сравнении с отдельными олигархами. Зато там, где хорошо организованы профсоюзы, работники обладают значительными правами в установлении условий своей занятости. Цель капиталистических предприятий двойственна: с одной стороны, они существуют для того, чтобы поставлять товары и услуги обществу; с другой – они стремятся создать прибыль для акционеров. В политических организациях политики должны стремиться к общественному благу, а не только максимально увеличивать свои заработные платы; такая притворная цель сохраняется даже в деспотиях. Вот почему в политике больше лицемерия, чем в бизнесе. Однако под общим влиянием демократии и социалистической критики многие важные промышленные магнаты научились искусству политического вранья и стали делать вид, что общественное благо – это и есть мотив их обогащения. Это еще один пример современной тенденции к слиянию политики и экономики.

Следует что-то сказать и о том, как меняются в том или ином институте формы правления. История не позволяет в полной мере ответить на этот вопрос. Мы отметили, что в Египте и Месопотамии абсолютная монархия была вполне развита уже на момент начала исторических хроник; антропологические данные говорят о том, что она, вероятно, развилась из авторитета вождей, который первоначально ограничивался советами старейшин. Во всей Азии (исключая Китай) абсолютная монархия никогда не показывала, если не считать европейского влияния, никаких признаков того, что она уступит какой-то другой форме правления. Тогда как в Европе в исторически известные периоды она, наоборот, никогда не оставалась устойчивой долгое время. В Средневековье власть королей ограничивалась властью феодальной знати, а также муниципальной автономией важных торговых городов. После Ренессанса власть королей по всей Европе выросла, но этот рост был остановлен подъемом среднего класса сначала в Англии, затем во Франции, а потом и по всей Западной Европе. До того как большевики в начале 1918 года распустили Учредительное собрание, можно было думать, что парламентская демократия будет создана во всем цивилизованном мире.

Однако отступления от демократии не являются чем-то новым. Они случались во многих греческих городах-государствах, в Риме, когда была установлена империя, и в торговых республиках средневековой Италии. Можно ли открыть некие общие принципы, определяющие различные пути развития по направлению к демократии и, наоборот, от нее?

Два важных факторах, действовавших против демократии в прошлом, – это богатство и война. В качестве примеров можно привести Медичи и Наполеона. Люди, чье богатство добыто торговлей, как правило, не столь жестоки и более покладисты, чем те, чья власть определяется собственностью на землю; они, соответственно, с большим умением покупают себе путь во власть и потом управляют, не вызывая того же недовольства, что и правители с наследственным или традиционным статусом. Торговые прибыли, например, в Венеции или городах Ганзейской лиги, были получены за счет иностранцев, а потому не вызывали нареканий внутри страны, в отличие от промышленников, которые наживают состояния, выжимая из работников последние соки. Поэтому олигархия состоятельных бюргеров – это наиболее естественная и устойчивая форма правления в обществе, являющемся преимущественно торговым. Она легко развивается в монархию, если одно семейство намного богаче любого другого.

Воздействие войны определяется другой, более жестокой психологией. Страх заставляет людей искать лидера, тогда как успешный полководец вызывает восхищение, являющееся оборотной стороной страха. Поскольку в такое время победа представляется единственной важной вещью, успешный полководец легко убеждает страну передать ему высшую власть. Пока кризис сохраняется, такого полководца считают незаменимым, а когда он заканчивается, его бывает очень сложно устранить.

Современные движения против демократии, хотя они и связаны с военными умонастроениями, не вполне аналогичны случаю Наполеона. Говоря в целом, демократии в Германии и Италии пали не потому, что большинство от них устало, а потому, что основная масса вооруженных сил не была на стороне численного большинства. Некоторым покажется странным то, что гражданское правительство может быть сильнее главнокомандующего, однако именно так обстоит дело там, где демократия укоренена в привычках нации. Линкольн, когда он назначал главнокомандующего, писал: «Они говорят мне, что вы стремитесь к диктатуре. Для ее достижения надо победить. Я жду, что вы победите, и рискну диктатурой». Он мог быть достаточно уверен в своем решении, поскольку ни одна американская армия не последовала бы за генералом в атаке на гражданское правительство. В XVII веке солдаты Кромвеля были готовы повиноваться ему, когда он распускал Долгий парламент; в XIX веке герцог Веллингтонский, если бы он задумал такой план, не нашел бы ни одного человека, который бы за ним последовал.

Когда демократия нова, она возникает из недовольства прежними властителями; однако, пока она остается новой, она неустойчива. Люди, представляющие себя в качестве врагов старых монархов или олигархов, могут успешно восстановить монархическую или олигархическую систему: Наполеон и Гитлер могли завоевать поддержку общества, когда этого не могли Бурбоны и Гогенцоллерны. Демократия устойчива только