Михаил Грушевский - Звезды. Неизвестные истории про известных людей Страница 17

4

У моей бабы Поли был педагогический талант. Но она еще и что-то другое знала. Когда в 1943 году Володя, мой близкий родственник, погиб в Сталинграде, я услышал, что в скворечник стучит дятел. В деревне это редко – дятел, да еще и стучит в скворечник. Там были червячки, он их выколупывал. Я схватил рогатку и хотел его подстрелить, чтобы сделать чучело. А баба Поля: «Тихо, убери рогатку. Не трогай, Ванечка, не трогай, он нам беду принес. Какую? Не знаю еще». Я не придал этому значения. Это было осенью. А весной пришла похоронка, что погиб Володя. Я зарыдал, и снова получил подзатыльник. За что? Она говорит: «Раньше рыдать надо было, когда дятел прилетал». Это приметы народные. А дятел сделал свое дело: принес примету и улетел.

Баба Поля предсказала, что доведет меня до конца войны. 9 Мая – конец войне, а 20 мая бабуля померла. Все. Отношение к смерти у нее было не как к страданию. Она молилась каждый вечер и каждое утро. У нас была лампадка, которую мы однажды, играючи, разбили. Вечером приготовили для Зорьки пойло, бабе Поле – чай, когда она вернулась из города. Она попила горячего чая, налила немножко водочки. Силы появились. Пошла, подоила корову, а мы все ждем, когда она заметит, что лампадки нет, не нашли мы ей замены. Бабуля пришла, села, у нее такие присказки были: «День прошел – никто не видел, а кто и видел – не обидел, спасибо тебе, Господи». Она разговаривала с Богом как с близким человеком. И вдруг: «Мать-перемать, кто же это лампадку разбил? Господи, прости ты меня, грешницу!», и опять – трехэтажный мат. Я однажды даже рассказал об этом в церкви. Весь храм хохотал. А что делать? Баба Поля была такая – очень открытый человек.

5

1945 год, май, я был в подвешенном состоянии. Баба Дарья вернулась из эвакуации с Иваном Ивановичем Краско – у меня был дед по маме. А брат мамы, Иван Иванович Краско, служил в авиации. Он демобилизовался. Приехал с молодой красавицей женой Валентиной Петровной. И вдруг он говорит: «Давай мы тебя усыновим». В 1946 году я был усыновлен и получил фамилию мамы – Краско. Он говорит: «Давай устроим тебя в авиационное училище!», поскольку сам летчиком числился. Я узнал, что там могут в центрифугу посадить, и будут испытывать вестибулярный аппарат. А у меня даже на качелях голова кружится. «Ну, тогда давай на флот». Я был зачислен в 1-е Балтийское военно-морское училище. И через четыре года меня назначили на Дунайскую флотилию командиром корабля. Вот и все. Прослужил одну навигацию.

Морское дело я знал и любил, каждый год у нас была практика. В 1950 году, мне еще и двадцати не было, я был на практике на Черном море, на знаменитом линкоре «Новороссийск», который через пять лет взорвался на рейде в Севастополе. Курсантская служба – великая школа для молодого человека, который вообще мог оказаться в сиротской бездомной среде. Бог миловал. Я попал в компанию таких же обездоленных молодых людей, которые после войны испытывали трудности. Иван Иванович – дядя мой, который отчимом стал, – говорит: «Жизнь-то трудная, послевоенное время, а там ты будешь на полном обеспечении. У тебя форма красивая будет». Я испытывал какой-то дискомфорт, в том смысле, что мне не хотелось жить в казарме все время. Но ребята оказались мировые.

6

Иван Афанасьевич – мой папа, Иван Иванович – дед – были дорожники. Династия дорожников. Может быть, они хотели, чтобы и я был дорожником. Мне это было безразлично, я с детства кривлялся перед малышами. Я им рассказывал сказки, которые сам прочитал, пересказывал фильмы, на которые их еще не пускали в клуб. А там у нас фильмы шли – и Чапаев, и Джульбарс, и Щорс. Это был рассвет кинематографа. Но в клубе надо было платить, а не у всех деньги были. Пацаны потом: «Расскажи!» Я пересказывал в лицах. «А ты сам сыграл бы Чапая?» – «Нет, не знаю, а Петьку – сыграл бы».

Когда я прочитал фолиант о Станиславском, библиотекарь по моим глазам поняла: понравилось. Понравилось – даже не то слово, я был удивлен. Удивлен тому, что я про все знаю. Для меня тут не было открытий, кроме дат, когда возник МХАТ. Но о чем они говорят – я почему-то знал. «Понятно, тебя коснулась система Станиславского, Ванечка. Видимо, ты будешь театралом».

Театр меня так привлек, что когда я поехал по распределению на Дунайскую флотилию, у меня весь багаж состоял из театральных мемуаров. С мыслями о театре я и служил. Однажды руководитель кружка художественного слова сказал мне: «Мичман, я не знаю, что ты будешь делать на флоте, но без театра тебе – не жить». И мы двадцать минут рыдали. Два мужика.

По Моховой я прошел в трепете. Увидел красавцев и красавиц. Думаю: «Куда мне с ними тягаться?» У меня китель застегнут на все пуговицы и рука за спиной. Военное воспитание. Испугался и понес документы на филфак. Меня с удовольствием приняли. Вышел из канцелярии объявления почитать, а там: «Прием в университетскую драму, студенческий театральный коллектив. Игорь Горбачев, Сергей Юрский». Меня сразу туда взяли, «штаны» везде нужны. Три года я там занимался. А через три года пошел в театральный институт.

Вернее, в первый раз пошел через два года, в 1956-м. Меня даже не выслушали: великовозрастный, вовремя надо было приходить. Мне без малого 26 лет было. Ребята сказали: «Дурак, надо было настаивать». Настаивать я стал через год. Пришел, сидит Рубен Сергеевич Агамирзян. Я – абитуриент – объявляю от дверей: «Согласно Конституции СССР я имею право, несмотря на свой преклонный возраст, поступать даже в ваш великий вуз». Рубен: «Что ты на меня накинулся? Я препятствовать тебе не могу, но твой возраст – палки в колесах. Придешь ты, и придет мальчик со школьной скамьи. Разница – восемь-девять лет. Данные одинаковые. Кого я возьму? Его возьму. Я из него могу лепить по образу и подобию своему. А ты уже Конституцию знаешь, с тобой тяжело».

Великий Зон хотел взять меня на свой курс: «Иван Иванович будет у меня не только исполнителем роли, а еще и консультантом, я хочу поставить пьесу «Офицер флота». А другая преподавательница сказала Зону: «Вы, как мужчина, должны мне уступить, мне нужен староста на курсе». Зон меня уступил, и я был старостой все четыре года.

Наталья Крачковская

Наталья Леонидовна Крачковская родилась 24 ноября 1938 года в Москве. Девичья фамилия – Белогорцева. Поступала во ВГИК, только учиться там ей не пришлось, во время экзаменов она попала под машину, серьезно повредила зрение и долго лежала в больнице. С 1959 года начала сниматься в массовках, а затем в эпизодических ролях. В 1971 году Леонид Гайдай предложил актрисе сыграть мадам Грицацуеву в «Двенадцати стульях». Эта роль принесла Крачковской славу яркой комедийной актрисы. Затем были «Иван Васильевич меняет профессию», «Не может быть!», «Частный детектив, или Операция „Кооперация”». Играет в антрепризных спектаклях. Заслуженная артистка России.

1

Я коренная москвичка. Из роддома меня принесли на улицу Пряничникова, дом 4 – это Тимирязевская академия. С одной стороны был сад, с другой – поле, на котором выращивали цветы. Они росли на громадных грядках и потом шли в продажу. Тогда этого мы еще не понимали. Выходишь – и ты в цветнике. А дальше – небольшая аллейка лип и парк. Я видела много красивых уголков – поездила по свету. Но это было и есть самое красивое место.

Тимирязевская академия находится во дворце. Не помню точно, по-моему, это дворец Разумовского, если не ошибаюсь. Я никогда не забуду, как мы с детьми нашли подземный ход. Видимо, был очень дождливый день, грунт осел и провалился. Ко мне прибежали ребята с первого этажа: «Наташка, скорее, бегом, бегом! Мы подземный ход нашли. Там сокровища!» Нас никто не мог удержать. Мы все ринулись смотреть этот подземный ход. Он шел через всю аллею к пруду.

Пруд большой и вырезан буквой «Е». В нем я не тонула, с ним связана другая история. Когда мы зимой катались на санках по этому пруду, я сбила какого-то человека, он сел мне на голову, и у меня был оторван нос. Потом сделали нашлепку, все срослось, остался только небольшой шрам, его сейчас не видно. А тонула я в маленьких прудах. Потому что там было много тины. Дважды меня вытаскивали. Потом крепко наказывали, даже ремнем, но это было бесполезно. Мы все равно плавали на острова. Доказывали, что можем переплыть Днепр. Почему-то считалось, что ты можешь переплыть Днепр, если доплывешь до одного островка на пруду. Пруд был глубокий, и люди там тонули. Но нам было все нипочем в то время, это было босоногое послевоенное детство. Немножечко голодное, немножечко грустное и очень счастливое.

2

У нас была удивительная семья. Дедушка с бабушкой – в основном мы были с ними. За обед садились всегда вовремя. Бабушка не любила, чтобы мы опаздывали: «В два часа обед, извольте все быть». В два часа все сидели за столом, обязательно мыли руки – и это проверялось, особенно у меня. Уши не проверяли, потому что, наверное, не нужно было. И если ногти, к примеру, вдруг были грязные, попадало так, что мама не горюй! Просто не давали тогда яблоко или печенье. Итак, садились все за стол. Обед проходил молча. Старались не разговаривать с набитым ртом. Если я брала ложку или вилку неправильно, бабушка только строго смотрела на меня, и этого было достаточно. А как неудобно было есть этой чертовой вилкой! Ложкой – быстрее и спокойнее. Съела сразу – и свободна. Освенцим я была, просто освенцим! Занималась балетом. Торчали ключицы и вот такие ручки были тонюсенькие. Каждый раз бабушка говорила: «Боже мой, Наташка, ну когда же ты поправишься?»