Нисим Алони - Американская принцесса Страница 2

Король (истошно кричит). Шванк! Шванк! Шванк! (Тут же падает на трон и вновь засыпает.)

Фрэди. Псевдоним, что он себе избрал, словно загипнотезировал его. Сеньор ван Шванк!.. Звучит-то как!.. Он трижды нацарапал его на входной двери, и ещё внизу, в коридоре, и даже стрелку пририсовал. Ни один налоговый инспектор ни разу не ошибся. Но однажды, в прошлом году, мы получили странную посылку, большую и тяжёлую. Имя «Шванк» было выведено на ней с четырёх сторон огромными красными буквами. И ещё Ю. Эс. Эй! Внутри лежал магнитофон и письмо за подписью: «американская принцесса». (Свет загорается над магнитофоном.) Так это всё и началось. Год и три месяца тому назад. Каждый месяц она присылала по пять боббин плюс тысячу песо, чтобы папа не хандрил. И он наговаривал свои мемуары. Хотя навряд ли он что-либо помнил!.. Понимаешь, капитан, о временах монархии у отца, вообще, сохранились крайне смутные воспоминания. Почти что и ничего. Да, в сущности, ничего. (Про себя.) Может быть он оттого и не помнил, что целых двадцать лет старался не забыть. Как тот, кто всё время щипает себя, чтобы не уснуть и в конце концов не чувствует ничего, кроме боли. (В сторону капитана.) Но письмо из Нью-Йорка было адресовано королю. Написано от руки и с почтением подписано. Отец даже отыскал в нём слезинку. Наконец-то забрезжил свет. Он стал заполнять боббины, день за днём. Запишет, наклеит марку и отошлёт обратно, экспрессом, с уведомлением. И адрес старательно выведет: Долли Кокомакис, пост рестант, Нью-Йорк, 13. С оплатой при получении. (Тормошит отца.)

Король (подскакивает на месте). О, Сесилия, Сесилия!..

Фрэди (лицо его просветлело). Долли не обманулась в Его Величестве.

Звучит музыка. Король встаёт. В руке у него микрофон.

Король. Сесилия.

Фрэди (возвращаясь в свой угол). Королева. Моя мать. Родив меня, умерла.

Король (ностальгически). О, Сесилия! Моя Сесилия, такая нежная, такая белоснежная. Помнишь ли ты наше озеро, о Сесилия? Нашу лодку? Заросли сирени, птиц под облаками, солнечных зайчиков на стене павильона, в ту румяную весну, такую безмятежную весну, что не вернётся к нам никогда, Сесилия, о, Сесилия!.. (Плачет.)

Фрэди (со своего места). Но жизнь берёт своё. Берта!

Король (посмеиваясь). Берта!..

Фрэди. Эта меня не рожала. Она была женой драгунского капитана.

Король (шаля и посмеиваясь). Берта, Берта, маленькая Берта, увёртливая Берта, шея белая, лебединая, воздушная. Ягоды тогда появились в лесу, и вдруг припустил дождь, Берта — Берта, и молнии ударили в деревянную хижину, и отблеск их застыл в твоих распахнутых глазах, в твоих жарких, каштановых волосах. А затем, в костре весело потрескивают дрова. Оленьи рога на стене. Бутылка рома, твоя королевская осанка, наш союз. О, Берта, Берта!.. (Смех его переходит в рыдания.)

Фрэди. Тот капитан, капитан, стал в последствии одним из руководителей переворота. С тех пор его и назначили посланником в Осло. Там она и родила, Берта. (Торжественно.) О, брат мой, брат мой!..

Король (торжественно). Где вы, где вы, высокомерная Матильда, Людмила — непоседа, Грета, сошедшая ко мне с Олимпа? А, Грета, твой лоб, каким белоснежным казался твой лоб, когда скользили по нему каштановые локоны!.. И ты, Оливия, такая нежная и бледная, словно луч предзакатного солнца, и ты, Лизетта, хрупкая моя, помнишь ли ещё, как мы играли в карты?.. Где вы? Где вы? В какие края забросила вас судьба, Долорес, шоколадная моя, Марта, бледная капелька росы, Сэнди, таинственная Сэнди стала ли ты чемпионкой по теннису? И ты, Зельда, о, Зельда — пупсик, добралась ли ты, в конце концов, до Палестины?

Фрэди (с места). Маленькая независимая африканская страна. Ярые фанатики, любители фольклора.

Король. Сегодня, 19 мая, исполнилось ровно двадцать пять лет со дня смерти моей дражайшей супруги, королевы Сесилии. Сегодня мы празднуем день рождения моего сына, наследного принца Фердинанда. По ночам, в этом враждебном городе, я вижу, как клубы пара вырываются из преисподней. Силы небесные, придёт ли конец моему изгнанию? Я всеми покинут, нет у меня ни души, только она, грустная, одинокая, Марита с улицы Луны. Иногда, во сне, она является ко мне в образе покойной королевы. Марита.

Свет над королём гаснет. Остаётся только луч прожектора, освещающий левый угол авансцены.

Фрэди. Марита. Эта светлая душа промышляла на кайе де-ла-Луна, возле железнодорожного вокзала. Знаком? Ночная смена. Тридцать песо. Девушка крайне религиозная, как бы то ни было, но её бросало в дрожь от паровозных гудков, и это сделало её весьма популярной. Иногда, по субботам, казалось: все поезда мира приветствуют её. А ещё говорят, что религия в упадке. Мы с папой не были такими уж набожными, но наша квартира находилась вблизи от вокзала, и от порта, на авенида дель — Пуэрто, и вполне естественно, что нас тянуло поглазеть на поезда. Не вместе, нет! Но на один и тот же поезд. Полночный. Тридцать песо. Только отец об этом, о нашем партнёрстве, ничего не знал. Не знал, что он не так уж и одинок. Даже в самых радужных снах представить себе не мог. Я? Нет, я не был без ума от Мариты, никогда. Она всегда была такая бледная, вся в синяках. Но только с Маритой, иногда, я ощущал себя его сыном.

Голос капитана. Десграсьядо, пувре десграсьядо!..

Фрэди (поднимает голову). В чём дело, капитан? Тебе не по вкусу наши отношения? Или ты думаешь, что не так уж удобно всей семьёй в одном вагоне? Не волнуйся, до тех пор, пока не воцарилась над нами американская принцесса, наши пути не пересекались. Отец ездил дважды в неделю, по вторникам и субботам. Регулярно. Как по абонементу. Я же в остальные дни, когда водились деньги. Марита, капитан, была ужасно педантичной, вылитый кондуктор! Иногда мне даже приходилось закладывать корону, втайне от папы.

Голос капитана. Ну ты и дрянь, амиго!..

Фрэди. Не нравлюсь я тебе, капитан, а?

Голос капитана (шёпотом). Господь забыл тебя.

Фрэди. По тебе же он скучает! Ты в этом уверен?.. Может быть, может быть. Словом, как гласит легенда, 19 мая приехал Крупник, Жан-Поль Крупник, гений кинематографа, снимать фильм о жизни отца. Отец воспринял эту новость со смешанными чувствами.

Звучат пароходные гудки.

Квартира семейства Гогеншваденов, что на авенида дель-Пуэрто, залита светом. С правой стороны обозначен выход на балкон. Королевский трон установлен в центре сцены. Справа от него магнитофон. Король, в домашней одежде и комнатных тапочках, врывается на сцену, потрясая кипой бумаг.

Король. Фильм о моей жизни! К чёртовой матери, фильм о моей жизни!.. И ты, плоть от плоти моей, требуешь, чтобы я это подписал? Да этот контракт даёт Кропоткину, или Кропочникову. Ну и имя! Даёт ему полное право засушить меня, короля, в рулонах целлулоида, выпечь из меня эдакий пудинг — рояль в усладу домохозяйкам! Ты щедр, да. Смел!.. Могу ли я, в конце концов, узнать, кто он такой, этот уникальный Кропкин, взваливший на свои плечи историческую миссию: уподобить мою жизнь, мою империю дому для инвалидов, чтоб любой мог нагадить в нём по сходной цене?! (Кричит.) Нечего превращать меня в музей!

Входит Фрэди, неся в руке цилиндр.

Фрэди. Ну как?

Король. Цилиндр!..

Фрэди. Авенида Бульвар!

Король. Немыслимо!..

Фрэди. Перчатки доставят с минуты на минуту.

Король. Перчатки! Ещё на прошлой неделе городской налоговый инспектор грозился наложить арест на трон, а теперь, перчатки, цилиндр, икра, спаржа.

Фрэди. Ты ведь обожаешь спаржу!..

Король. Я терпеть не могу переворотов!!!

Фрэди. Тебя пока ещё никто не убивает.

Король. Значит, по — твоему, этот контракт гарантирует мне бессмертие?

Фрэди. Смерть, бессмертие. Папа, Жан-Поль всего лишь кинорежиссёр. Когда он говорит: «Да будет свет», выходит фильм. Вот и всё. Он снимает фильм о твоей жизни потому, что попросту помешан на царственных особах. Представь себе.

Король. Помешан на царственных особах!.. Пусть лучше марки собирает!..

Фрэди. Поздно. Он уже снял три фильма. Все о королях. Участь всех трёх была плачевна, пар — экселанс, но они явили собой новую эпоху.

Король. Представляю себе эту эпоху.

Фрэди. Он снял музыкальную комедию о Наполеоне.