Иннокентий Анненский - Фамира-Кифарэд Страница 10

Нимфа хочет прижаться к нему, хочет что-то сказать, но Фамира отстраняет ее.

Розы… губы,Не открывайтесь больше. Мне ни слов,Ни вас самих от вас не надо… КосыПушистые… рука…

ланиты… слезНедавние следы…

ПрикосновеньяНе надо — нет. Лучей, одних лучей.Там музыка…

СЦЕНА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

БЕЛЕСОВАТАЯ

Общее изумление. Минуту все молчат. Порыв ветра, за ним другой, третий. Из лесу летит пыль, и в ней кружатся листья, где-то скрипят ветки. В шуме ветра можно различить сначала смешанный, потом яснее не то вой, не то стон. Тем временем луна зашла за облако, и сцена остается освещенною лишь ее белесоватым отблеском. Между Силеном и Нимфою появляется тень Филаммона. На шее у него веревка. Лицо сохраняет синий оттенок и сразу без луны кажется почти черным.

Тень поворачивается к Нимфе, скалит зубы, потом поднимает руку, точно хочет ослабить на шее веревку; но рука, прозрачная, с черной половиной затекших пальцев, падает как плеть; он несколько раз повторяет этот жест, приближаясь к Нимфе — точно ищет ее помощи. Сатиры пугливо сбились в кучу. Ни музыки, ни восклицаний. Тень издает с досады воющий стон, но тише тех, которые доносились с ветром. Теперь тихо — ветра нет.

Тень Филаммона, Нимфа, Силен, хор сатиров.

Чьи это шутки?.. Сатиры… Силен?

Не шутки — нет. К тебе какой-то призрак,Не знаю кто. А ты не узнаешь?

Боюсь назвать… И ошибиться страшно…Фамира?

Нет… о нет — не может быть!

Я, господа, вам помогу… то есть по всей вероятности.

Что? не понимают тебя, ночной недовесок, бескрылая птица, «хочу и не могу». Ну, говори прежде всего: кто ты такой и зачем отбился от стада. Разве это порядок?

(Оглядывается на сатиров, но никто не смеется.)

Папа-Силен… Он не морочит нас,Козленок твой? Откуда б научилсяОн понимать язык усопших? ЭтотМираж… Он не подстроен?

Да и впрямь…Козлятки… вы… того… со скуки. Месяц,Хоть покажи нам гостя.

Луна на минуту выкатилась из облаков и освещает призрак. Видно, что он дрожит мелкой дрожью, а теперь, подняв руку к глазам, точно защищается от света. Всем сразу же становится ясно, что это не маскарад.

Он — старик.

Тень отнимает руку от лица и делает знаки.

Нимфа, этот человек — удавленник, и он царь, и он твой муж… был твоим мужем.

Нимфа теперь не отрываясь смотрит и тем временем одной рукой срывает с головы хризантемы.

Тень грозит ей. Потом со стоном обводит рукой вокруг себя.

Скажи, мать, куда ты дела нашего сына, моего… моего сына?..

Филаммон… да, Филаммон… Как похожОн на Фамиру… Вот она — расплата.

Ты не кормила его, а бросила, и он жил без тебя двадцать лет. И вот сегодня, шальная, ты налетела вороной и покончила с ним в один день. Преступница и злодейка! Нет тебе имени, но ты будешь наказана… да, ты будешь наказана. Собакой надо тебя сделать, похудевшей от желаний, которая на задворке светлой весенней ночью в толпе женихов не различает тех, которые когда-то оттягивали ей…

Затрудняется; ему подсказывают: «грудь».

Да, именно — ее грудь…

Знаки изумления и ужаса в хоре. Призрак наступает на Нимфу. Силен держит ее, почти лишившуюся чувств, потом он дает знак сатирам, и они, окружив мертвого, поднимают дикую музыку, пляску, но это не может длиться долго. Мало-помалу стеклянные глаза, где отражаются две беглых луны, на синем лице расхолаживают напускное веселье. Общее молчание. Никто не знает, что и о чем говорить.

Где ж ты учился этому искусству,Мой милый брат — козленок?..Сатир с голубой ленточкойГермий нас,Троих козлят, когда-то на посылкахДержал, и за толпой таких тенейО, там куда страшнее были тениЯ десять дней скитался. ПониматьИз языка их тут и научилсяЯ кое-что. Но этот сам недавноЕще дышал: не приловчился онРассказывать.Гей, приятель! А веревка отчего на шее?

Говорит: удавился сам-сам-сам.

Тень издает звуки, похожие на сам-сам-сам, и скверно улыбается одними губами.

А по какой причине? — Скучно жить…А деньги где… деньги?

Молчит.

П-позвольте же, н-но в этом суть. Он былИ скряга, и богач…Т-теперь ФамираТ-таких ч-чудес н-наделает…А в-выС-спросили бы у т-тени толком, С-сатир…

Сделайте одолжение, братец. Спросите сами. А я отказываюсь… то есть я не отказываюсь, но не понимаю ни слога. Скрывает, должно быть. Это ведь с ними, господа, бывает. Заупрямится, да и все тут. Одного такого казнили. Сам без головы, а туда скрытничает: виноват или не виноват. Попробовать разве вот что.

Филаммон! Ваше величество!

А кровки! Или молочка с винцом?

Нет — все-таки не скажет. Ну и не надо.

Затвердил одно: спрятано — не ищите… Да где спрятано, бестолковый? Что-то сказал… Но спутанное какое-то слово: не то в воде, не то в лесу, не то в скале, не то в доме, может означать также и нигде.

Словом, деньги… ау.

Ну, вот… Теперь просит пить. Знаете — они, когда напьются, так говорят, иногда даже пророчат.

Папа-Силен! Могу у вас проситьНемножечко вина? Для жертвы мертвым.Я набожен — и сам вина не пью.

Особенно поить его не надо,А дай ему два унца. МолокомДобавим остальное. Мне не жалко,Но опьянять усопших — тяжкий грех,А хоть Силен, всегда имел я совесть.

Толпа сатиров набегает помогать Силену. Помогавшие, несмотря на зоркость Силена, заметно розовеют. К молоку идет один переводчик.

Нет, молока я видеть не могу:Сицилию оно напоминаетИ страшный глаз чудовища. Так молод,А выстрадал-то сколько!

О Силен!Ты мне не дашь с наперсток этой влаги?Я не в себе, так сыро, что… тошнит…

Силен молча грозит ему и берет себя за ухо. Хризантемы прячутся в толпу. Между тем тень припала к молоку с вином и жадно пьет.

Скорей — пока он пьет — в фиас, малютки!

Нет, нет, Силен… Пусть говорит еще…

Не стоит, душка…

Тень поднимается, говорит, но губы шевелятся без звука.

Вот этого уж ни за что не передам, потому что неправда.

За сценой крик Фамиры, и следом другой, тоже его, но, видимо, подавленный, дико оборванный усилием воли.