Иннокентий Анненский - Фамира-Кифарэд Страница 11

За сценой крик Фамиры, и следом другой, тоже его, но, видимо, подавленный, дико оборванный усилием воли.

Что там такое? Секреты? От нас?Несколько тирсов взлетает над ним.

Проклятый мертвец. Он предсказал, что Фамира выжжет себе оба глаза углем из костра. Сатиры, кто это там кричал?

Нимфа без слов, даже без звука, падает на руки Силена. Сатиры подготовляются бежать. Нимфу кладут на наскоро сделанные носилки. В это время сатир с голубой ленточкой кричит:

Погодите… погодите… он говорит еще… Нимфа!

Она открывает глаза.

За то, что ты не любила кого надо, за то, что ты любила кого не надо, боги сейчас сделают тебя птицей с красной шейкой…

Название неразборчиво.

Шум. Смятение. Один из сатиров замахивается на призрак флейтой, другой бубном, третий тирсом. Его гонят, травят, он приседает, скользит и время от времени приподнимается над землею на четверть аршина, точно отяжелевшая курица. Между тем из этой сумятицы выпархивает небольшая птица, и вся толпа с Силеном в ужасе убегает.

СЦЕНА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

После этого на сцене остаются только тень и птица. В течение нескольких минут тень гоняется за птицей и при этом страшно машет руками. Тем временем видно, как ощупью от камня к камню, изменившейся походкой слепого, спускается к дому Фамира. Иногда он отдыхает около камней. Лицо его окровавлено и выглядит страшно. Наконец Фамира спустился к самому дому. Он достиг последнего белого камня, похожего на голову быка, и, склонившись, молча его обнимает. Птица села к нему на плечо. Призрак, не смея подойти вплотную, остановился поодаль, он сложил руки, прижав их к груди, по темному лицу катятся слезы. Между тем уж поднимается утренний туман. Луна погасла. На светлеющем небе остались только редкие бледные звезды.

Последняя ступенька…Скоро дом,И мир, и сон. Довольно на сегодня.Встает туман. Я чувствую: моиОдежды стали влажны. Белый камень,Товарищ одинокий! Как тебяМне узнавать, когда ты уж не белый…А это что ж у ног моих?

Любовь…Моя любовь, поди сюда. СлепомуТы дорога — не изменяла ты,И ворожбы ничьей на чутких струнахНе остается больше.Может быть,Хоть луч еще таится в сердце…

Пробует играть, что-то силится припомнить, кровь, смешанная со слезами, струится по лицу. Призрак качает головой. Птичка затаилась на его плече. Фамира безнадежно опускает кифару.

Вино ушло до капли — мех сносился.

Пауза.

Но голоса здесь были.НикогоЯ более не слышу. Только чье-тоТак быстро бьется сердце… Возле… ТочноРебенок или птица… Вот тепломМне на лицо повеяло… За ночьюБелеет день, и уголь будто выжегЕще не все. О нежный, кто же ты?Со мною?.. На плече?

Какой-то птенчик…Да он ручной совсем. Откуда ты?Откуда ж ты, пичужка? И кровавыхКак не боишься ям?Га… Это что ж?Ледяная струя — откуда ж эта?!Так мертвецы на сердце веют… О…Коль это тень… То чья же? Заклинаю.

Тень издает стон, но совсем слабый, рассветный, слышно хлюпающее сам-сам-сам.

О боги… Вам я отдал, что имелУплачен долг, и с лихвой… Но на светНе сам пришел Фамира. Если толькоВы видите теперь его отцаИль мать его, молю вас в этот часБезрадостный и страшный: ради муки,Подъятой им свободно, не оставьтеФамиру одного — пускай отецИль мать ему омоют, плача, раны.

СЦЕНА ДВАДЦАТАЯ

ЗАРЕВАЯ

В глубине, на фоне розового сияния, показывается Гермес в ореоле божественной славы. Его слова падают ясно и мерно.

С тобой они оба, Фамира…

Я чувствую сиянье божества,И боль от ран затихла. Я не вижуТвоих ланит, но кланяюсь тебе.Прости слепому, вышний… Кто ты, боже?

Сын Майи крылатой — ЗареюРожден я, — я грустного стадаПастух равнодушный — Гермес,С тобой они оба, ФамираИ мать, и отец. Эта птица,Она — превращенная Нимфа,Тебе я оставлю ее…Отец же унылою теньюВсе хочет обнять он Фамиру,Но холоден он и бессиленМеж розовых пальцев Зари.

Тень Филаммона становится все меньше и наконец исчезает.

А ты — ты жить, ты будешь долго жить,Хоть в нищете, Фамира, и возвратаВ отцовский дом не жди… Филаммон в мореСпустил свои сокровища и умерОт собственной руки.Рабыню яПришлю к тебе, Фамира.

Там рабыня,Кормившая тебя, объята сномЕе заколдовали, но словамМоим она внимает, и бегутПо старческим морщинам слезы. ТыПойдешь за ней в Афины, в Дельфы, в АргосИ к славному кремлю, где ПосейдонТебя венчал победой; а пичужкеУтехой песен нежных добыватьТебе на хлеб придется.И кифаруВозьми с собой. Мы жребиев тудаКупцы гаданье любят — накидаем,И вынимать их клювом будет та жеИз лиры мать. И пусть питает сынаДо старости, до смерти, много лет…Когда ж тебе глаза засыплют, НимфаВернется к нам, пленять. Я на грудиТвоей, слепец, велю повесить доскуС тремя словами: «Вот соперник муз».

Смой кровь с его лица… Он жалок, Нимфа…

Птица летит и возвращается с мокрой губкой. Фамира освежает лицо. На нем яснее видны теперь глубокие, уже чернеющие ямы и редкий белый волос на бороде… Совсем светло… Заря слилась с небом. Гермес готов исчезнуть. Контуры его потускнели. Фамира ощупью отыскивает посох и берет кифару, уже не касаясь струн. Птица смирно сидит у него на плече. Теперь она хозяйка положения.

Благословенны боги, что хранятСознанье нам и в муках.Но паукЗабвения на прошлом… он добрее.

Гермес исчезает. Из дома выбегает кормилица и с плачем бросается к Фамире.

Царское Село

Лето 1906

Примечания

1

Богам и теням умерших предков приношение (лат.).