Владимир Голышев - ЯРМОНКА Страница 10

Гробовая тишина.

Белинский: Потрясающе! А что "Ревизор"?

Гоголь (неохотно): Владение комическим пером не было отличительной чертой Александра Сергеевича, о чем мне не раз приходилось слышать от него изустно в минуту откровенности. Начав было сюжет сей и осознав полную свою для него непригодность, Пушкин призвал меня и умолил подхватить гаснущий факел…

Наклоняется к Белинскому. О чем-то шепчутся.

Белинский: Слово имеет Яким.

Яким (Гоголю, недовольно): Говорить по писанному?

Гоголь наклоняется и что-то горячо ему шепчет на ухо. Яким недовольно отстраняется от него и поводит плечами.

Скажу уж. Рот, кажись, есть. И соображением не обижен.

Поворачивается к аудитории. Кладет локти на стол и подается вперед.

В общем, так. Пушкин барина очень сильно любил. Бывало снег валит или там дождь, ветер воет – аж крыша трещщыт. Глядь: Пушкин. А на самом шинелька худая, да фуражонка летнего фасона. Куда, говорю, ты в такую погоду подрядился? Захвораешь ить с перемёрзу. Нет, пробирается. Ну ладно, говорю, иди, коль у тебя такая нужда.

Белинский: Волнующая картина. И подолгу Пушкин пребывал в доме вашем?

Яким: Порой, цельными ночами сиживали. Барин уж говорит ему со всякой деликатностью: мол, шел бы домой – жена ж на сносях. Да куда там! Нет, говорит, читай мне свои сочинения, больно хороши, не слыхивал таких! А потом встанет враскоряку и ну стишки говорить. Пару куплетов закончит – барина неволит: читай, мол, рассказ. Барин из почтения через силу немного почитает. Тот снова давай стишками сыпать. Пушкин-то рад радешенек, что его слушают. А барину – тягость одна. Так до утренней зори и кувыркались… Доведешь, бывало, Пушкина до дверей, направление придашь. Глядь, а барин уж без сил – закемарил в столовой. Ну, натурально, прихватываешь его споднизу и несешь до постели. А там уж…

Гоголь еле заметно, дергает Якима за рукав, тот резким движением, отнимает руку.

(Гоголю, недовольно) Да, знаю я! Что ж я совсем без соображения что ли?!

Белинский: А случалось, что Пушкин не заставал барина?

Яким: А то нет! Барин же при деле всегда. Не то что… Слышу, скребется, что мышь, в дверь. Открываю: стоит. Что надо? – спрашиваю. Барин, говорю, в отлучке. А Пушкин мне: "Нельзя ли, голубчик…". Он меня почему-то всегда "голубчиком" называл. И за пуговицу эту (показывает) теребил. "…Нельзя ли, – говорит, – голубчик, взглянуть на бариновы бумаги. Может, что новое написал. Так я почитаю. Барину только не говори". И сует мне рубль серебра. А я что? Рубль – в хозяйстве вещь полезная. Ройся, коли охота. Только, чур, при мне! Чтобы не прихватил чего. А то они прихватят, а мне перед барином отвечать…

Белинский: Спасибо, Яким. Думаю, мы все в долгу перед этим простым рабочим человеком, передавшим совершенно бесхитростно живые впечатления от встреч с нашим дорогим покойником.

Бурные аплодисменты.

Гоголь: Вспомнилась еще одна характеристическая деталь. Как-то в минуту крайней откровенности, разгоряченной то ли пуншем, то ли ликером… (задумался) уж не упомню точно… по-моему, "Шартрез". Надо будет снестись с записями той поры – у меня отмечено. Так вот, обнимает меня Пушкин за талию и, несколько заражая парами выпитого, делает своеобразное признание…

Пауза.

"Люблю, – говорит…

Пауза.

…смотреть на пожары!" "Помилуйте, – говорю, – Александр Сергеевич! Это ж, коли частное строение – потеря жилища для хозяев оного, коли казенное – убыток казне". "Эх, – говорит, – не понимаешь ты, брат, в чем тут соль!". Я, натурально, в неведении, о чем и сообщаю Пушкину с полнейшей откровенностью. И слышу такой анекдот: оказывается при пожаре на крыши всегда выбегают кошки, крыша же при этом чрезвычайно раскалена. Так вот, Пушкин уверял, что вид этих несчастных тварей – самое смешное, что ему случалось наблюдать в жизни. Большой оригинал.

Затемнение.

Эпилог.

Та же дорога, по которой во второй сцене первого акта Криспин с Зачатьевым ехали на ярмонку. Только теперь коляска следует в обратную сторону. Ирина беззаботна. Криспин напряжен. В какой-то момент он не выдерживает, резко останавливает коней и отбегает прочь в сторону перелеска. Там он садится на пригорок рядом с густым кустарником и в отчаянье сжимает голову руками. Ирина, кажется, этому совершенно не удивлена. Она некоторое время сидит неподвижно. Потом соскакивает с коляски, подходит к Криспину и, поправив юбки, садится рядом с ним. Криспин отнимает руки от лица и поворачивается к Ирине.

Криспин: Я – негодяй.

Ирина смотрит на него с интересом, но никак не реагирует – ждет продолжение.

Прошу выслушать меня до конца. А там… (запинается) Уж какая будет Ваша воля – так тому и быть.

Ирина молча кивает.

В нашей губернии есть помещики. Добрые люди. Просвещенные. Приласкали дворового мальчика. Родители его по недосмотру в метель заплутали и замёрзли. Насмерть. Насилу потом отыскали. Сиротку взяли в дом. Книжки подкладывали, разговоры разговаривали – образовали как-то. По мере сил и досуга. Мальчик вырос. Применялся только для благородных поручений: библиОтикой ведать, ноты после фортепианной игры собирать, то, да сё. И вышел из него первостатейный враль… Раз приехал на ярмонку, заврался так, что едва не растерзали торговцы. Насилу солдаты отбили. Свели в арестантскую. Тот дальше врать. Так доврался до губернаторского дома. А там (машет рукой) и вовсе голову потерял. Очнулся в коляске. Рядом, обманутая им девица, (с болью) дороже которой у него нет никого на свете… хотя еще вчера знать не знал… (запинается) В общем: в коляске у него девица и разбитая, как фарфоровая тарелка, жизнь. И некуда ехать…

По ходу рассказа Ирина меняется в лице. Беззаботность исчезает. Глаза расширяются. Появляется выражение крайнего удивления. Почти испуга. На последних словах она стискивает его лицо в своих руках и буквально выедает его глаза своими.

Ирина (раздельно): Ты что, в самом деле?..

Криспин, зажмурившись, кивает.

(почти кричит) Ты что, в самом деле, вообразил, что я приняла за чистую монету твои абиссинские сказки???

Ирина бросает Криспина и падает на бок в приступе здорового молодого смеха. Криспин сначала ошарашено смотрит на хохочущую девушку, потом улыбается, потом тоже начинает смеяться и, в итоге, валится рядом с Ириной.

Ирина (отсмеявшись): Уморил ты меня, царёв крестник, хуже холеры.

Садится, отряхивает одежду. Криспин усаживается рядом. Он чувствует: то, что его терзало, благополучно разрешилось, но не может понять – как это произошло.

Криспин (опомнился): Но позволь, я – крепостной, а ты…

Ирина: Уже не крепостной.

Вскакивает и бежит к коляске, оборачиваясь на бегу, чтобы подразнить озадаченного Криспина.

Ирина (на бегу): Эй, на палубе! Ты что там, корни пустил, как баобаб?

Криспин следует за ней. Ирина забирается в коляску раскрывает саквояж и безжалостно вышвыривает из него одежду, туалетные принадлежности и прочие вещи - на корзины с припасами. Дойдя до дна, она достает огромную пачку ассигнаций, перевязанную бечевкой, и, не глядя, бросает ее на облучок. А затем, достает, то, что искала – небольшую кожаную папку.

Извольте ознакомиться, милорд. Паспорта. Настоящие.

Криспин достает из папки два листа гербовой бумаги с подписями и печатями.

Криспин (читает): Трифон Брокгауз… Софья Брокгауз…

Ирина: В честь твоей безвременно утонувшей матушки. Ты не против?

Криспин возвращает паспорта в папку и отдает ее Ирине. У него нет слов. Ирина возвращает папку в саквояж.

(не поворачиваясь, цитирует) "…Посему прошлое свое она решительно предала забвению. Софья Брокгауз. И только". Как здорово ты это придумал!

Спрыгивает с коляски.

(мечтательно) Корабельным юнгой. Вслед за любимым. Хорошо!

Криспин: Но позволь, что ж мы будем делать?

Ирина (восторженно): Жить! Понимаешь ты это, фантастический ты человек?

Смеется и кружит его, как в танце.

Жить – значит, не знать ничего о грядущем дня. Обнимать (обнимает) того, от кого замирает сердце, и отталкивать его от себя (отталкивает), коли сердце оживет. Танцевать, когда хочется, а не когда отконвоируют на скучнейший бал. Не тупить взор перед индюком в гусарском ментике. Не развлекать фортепьянами дураков, обязавших батюшку визитом. Не ходить к обедне, не говеть, не зубрить проклятый катехизис. (с веселым вызовом) Нам, ангелам, это не к чему!