Анна Андриенко - Неизвестный Александр Беляев Страница 11

Кто же Тина?

Тина – «Песнь горя», как называется в подзаголовке пьеса. Песнь горя не о хлебе насущном, а о чем-то стоящем гораздо выше: о самых глубоких желаньях души…

Тина – тоска о заветном.

«Я люблю Тину, а приходится жениться и жить с Зинкой», – говорит Левка.

– Я всегда любил музыку, а приходится заниматься в конторе, – вздыхают за Левкой миллионы людей. И у каждого есть своя «Тина», своя мечта.

Но будь Тина – для одних отвлеченный идеал лучшей жизни, для других – живой, реальный образ, тоска всех найдет отклик в «Песне горя».

И не даром, эта пьеса в подзаголовке названа «Песнью».

Вся ценность пьесы – в ее лиризме в задушевности «тоски по Тине».

Выбросьте лиризм, – и получится скучная, почти лишенная действия, пьеса.

Г-н Аркадьев верно подошел к этой «сущности» пьесы. В постановке была выдержана «музыкальность». В дикции артистов чувствовались ритм и певучесть. Был не только ансамбль, но и «спетость» в тонировке. И пьеса смотрелась без скуки, местами даже захватывая.

В пьесе выгодно развернулся весь состав труппы: для всех 37 ролей нашлись хорошие исполнители. B общем стройном хоре красиво выделялся полный глубокой страсти и тоски голос Левки (г. Харламов). Артист поражает и восхищает в этой роли богатством темперамента и свежестью, искренностью переживаний.

Остальных исполнителей трудно выделить из общего ансамбля. Хорош был г-н Аркадьев в роли Шлеймы, Чрезвычайно интересен Г. Нароков в своей роли Переца, вмещающейся на восьмушке листа.

Интересно задумана Тина у г-жи Отаровой. Для цельности образа было бы хорошо вести более сдержанно сцену на кладбище.

Красива заключительная сцена: свадебные танцы, – какая-то, даже не «Пляска жизни», а «Толчея жизни», – разъединяли Тину и Левку и они издали, в тоске, протягивают друг к другу руки.

_________

Интерес постановки в Лопатинском театре «Пляска жизни» в значительной степени сосредоточился на участии в спектакле в первый раз в этом сезоне Д. И. Басманова, выступившего в роли графа Кучургава. Г. Басманов обнаружил большой запас сценической техники и опыта, но все же артист заметно отвык от сцены и это сказывалось в его тоне и голосе, благодаря чему исполнение в целом г. Басмановым роли Кучургина значительно проигрывало по сравнению с исполнением этой же роли г. Басмановым в предыдущие сезоны, когда ему приходилось играть чуть не ежедневно.

Прекрасно, до мелочей, сделана у г. Дагмарова-Жукова, кстати, бенефицианта, роль князя Базиля.

Изящная княжна г-жа Мунт.

Очень мало поставлены танцы г-жей Отаровой.

_________

Сегодня по уменьшенным ценам идет нашумевший «Жулик». Завтра 27-го последний спектакль труппы, которая заканчивает сезон пьесой Л.Н. Толстого «Плоды просвещения». Кстати, этот спектакль почти совпадает с годовщиной рождения великого писателя.

«Смоленский вестник». – Смоленск. – 1911. – № 187. – С.2

А. Беляев (подписано Б.) «Живой труп» на сцене Народного дома

В последний период жизни Толстого, когда стал замолкать голос художника и все более возвышаться голос проповедника, мы научились смотреть на произведения Толстого не только с точки зрения их гениального по глубине и художественности отражения жизни, но и того, что хотел в них сказать моралист, чему научить. Но, принеся эту дань моралисту, отдаешься непосредственному; художественному впечатлению, которое захватывает само по себе, заставляя забывать всякие тезы, также невольно а неудержимо, как невольно покорился до последних дней Толстой – моралист Толстому художнику, в полете творческой фантазии непокорно выходящему за пределы узких рамок художественных «примеров» и иллюстраций на вольный простор самоценного творчества.

В «Живом трупе» художник моралист трактует о несовершенстве человеческого правосудия, вторгающегося в область сложных человеческих отношений.

Но на канве этого несложного тезиса, Толстой – художник рисует сложный узор переплетающихся человеческих жизней.

Федя Протасов уходит от своей жены, которая любит его. Чем объяснить этот, на первый взгляд, странный уход?

Федя не удовлетворен своей семейной жизнью. Жена любит его, но не такой любовью, какая нужна ему. Он дорог ей, быть может, тем, что давал ей яркие переживания. Но что она могла дать ему? В ней не было огня, не было того, что может захватить, чего искала его живая душа, не было «изюминки». И какая-то тень лежала на их семейной жизни.

С этим он примирился бы, если бы источник неудовлетворенности лежал только в семейной жизни. Но его несчастье в том, что его не удовлетворяла и вся окружающая жизнь, а в любви к жене он хотел найти забвенье. «Мне надо было забываться, а в вашей жизни не было игры».

«Быть предводителем, сидеть в банке – так стыдно, так стыдно.» А кругом – Каренины, – как лучшие из окружающих. Но слишком не велика цена этой «хорошести» Карениных. «Ты лучше меня», – говорит Федя Каренину и добавляет: «Какой вздор! Лучше меня не трудно быть! Я – негодяй, а ты хороший, хороший человек! И от этого самого я не изменю своего решения»!

Каренин хорош только тем, что он не делает плохого, его добродетель отрицательного свойства.

Он хорош, но вот поэтому-то самому Федя и не возвращается назад к жене и всему обществу, что оно состоит из «хороших» Карениных, которым не в чем каяться, но и нечем хвалиться. И не верьте Феде, когда он в предсмертном письма пишет, что любит Каренина, этого «тупого прямолинейного» человека, (как он обмолвился в разговоре с Абрезковым).

Жизнь есть творчество, а разве есть что-нибудь творческое в Каренина? Корректный, размеренный, лояльный… холодом веет от него, точно не живой человек, а манекен… Ходит говорить, а в душе какая-то мертвечина. Живой труп…

Вернуться назад? «А завтра что? „Все буду я – я, а она – она“. Она будет та же: по-своему любящая, своей размеренной любовью, не восходящей из рамок благоприличий. Разве она бросит все, чтобы идти за ним? Холодная, мертвая любовь…

Он не может вернуться к ним! Судьба сделала его живым трупом, но у него живая душа, и он – живой… (Хоть ты пьешь, а ты живой человек, – говорит Маша). А они все? Не живыми ли трупами лишенным творчества, „изюминки“ должно казаться Феде все то общество, куда зовет его Каренин? Служить в банке, иметь холодную любовь жены, друзьями – Карениных, нет, лучше пить, забыть все в раздольной цыганской песне, лучше погибнуть, но не вернуться живому к трупам!

Таков Федор Протасов; человеку, быть может, не достаточно сильной воли, но с широким размахом, огнем в сердце, умом.

Не таким изобразил его в театре Народного дома г-н Дмитрий – Тимский. Его Федя – жалкий, безвольный чеховский нытик. И когда Маша говорит „ты живой“!», не верится. Не чувствуется трагедии яркой личности, не нашедшей себе места в курятнике мещанского благополучия, поэтому и возбуждал не столько симпатию, сколько простую жалость к слабому, погибшему человеку.

«Изюминки» нет.

Г-жа Херувимова не дала определенного типа. Более других приблизился к пониманию роли г-н Дубов, давший кое-какие «Каренинские штрихи». Г. Яновский уж очень «тянул» Абрезкова. Недурный Александров г. Пеняев. «Отчитывала» роль г-жа Комаровская. Тяжеловесная Маша г-жа Борцова. Остальные читали роли. Постановка для Народного дома недурная, но смена 12 картин все-таки утомительна.

«Смоленский вестник». – Смоленск, 1911. – № 219 (6.10).

А. Беляев (под псевдонимом В-la-f)

[В воскресенье, 27 ноября в зале Дворянского собрания…]

В воскресенье, 27 ноября в зале Дворянского собрания состоялся концерт сестер Любошиц и Петровой-Званцевой при участии пианиста П. Любошиц.

Первою и самою интересною в программе вещью было исполнено трио Чайковского для скрипки, виолончели и рояля: «Памяти великого артиста».

По выдержанности и ансамблю исполнение произвело очень хорошее впечатление.

Но при всей стройности исполнения, в первой части тpиo, – moderato asaai мало чувствовалась «внутренняя спетость» артистов общность переживания. Несмотря на техническое совершенство исполнение, «душа» этого драгоценнейшего произведения Чайковского не проявилась вполне. Скрипка протестовала против смерти «великого артиста», виолончель элегически грустила, рояль лишь «констатировала печальный факт» и тускнели элегические краски, точно крылья бабочки, с которых стерли окрашивающую их пыль.

Но в защиту артистов приходится сделать некоторое отступление. Вся эта первая часть трио, несмотря на то, что концерт начался в десятом часу, прошла под несмолкаемое шарканье опоздавших, ищущих свои места. Создать «внутреннее единство», при таком аккомпанементе довольно трудно, так же, как и решить, сетовала ли скрипка на безвременную смерть, «великого артиста» (Рубинштейна) или на этот не предусмотренный партитурой аккомпанемент.

Зато во второй и, в особенности 3-й части артисты достигли не только внешнего, но и полного внутреннего ансамбля. Все технические трудности, вроде «перекидного» от скрипки к виолончели пиччикатного аккомпанемента к вариациям рояля были исполнены безукоризненно. В последней части, – переход к теме и до конца, был исполнен художественно и оставил глубокое впечатление. Два технических замечания. Скрипка Леи Любошиц обладает довольно сильным тоном, виолончель же имеет матовый звук.