Фридрих Горенштейн - На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного Страница 111

Фролов. Так ли писать, государь: «Мы бы брали себе государем брата твоего, Максимилианова, Эрнста, арцыкнязя аустрийского»…

Иван. Так пиши. А с невеликих бы станов, шведского сына или какого иного поморского на великое государство не отбирали бы. Те государи непристойные, о христианстве не радеют, только всегда кроворазлития христианского желают, а басурманским государям в том радость чинят. Щелкалов, распорядись послать в Вену сорок четыре тысячи собольих мехов.

Щелкалов. Исполним как велишь, государь. Однак, государь, мыслю – неприятен тот союз с Австрийской империей. Империя погружена в исходящие от Германии религиозные споры, а император занят одними лишь науками философией и риторикой.

Иван. Будет как я велю. Эрнст должен получить в удел Тверь, Вологду и Углич, а если Федор умрет бездетным, то сделается наследником русского престола. К сему располагает меня уважение, какое я питаю к знатности Габсбургского дома. Я мыслю членов его наследниками Священной Римской империи, в которой родился сам Иисус Христос. Завещание сие должно быть тайным. Тайну завещания никому не открывать под страхом тяжкого наказания. Также Борису не открывать, только лишь боярам опекунского совета. Ты, Бельский, за сию тайну в ответе.

Бельский. Потщусь, государь. Государь, время пользовать тебя лекарям. В сенях ждут лекарь Люев, медик Джованни да английский медик Роберт.

Иван. Хай идут. Вы же помните про тайну, да чтоб бес не соблазнил аки древний змей, Сатана.

Щелкалов. Не скажем никому, государь, особо же шурину цареву, Годунову. (Крестится. Все крестятся и уходят. Входят лекаря.)

Действие пятнадцатое

Щелкалов (входит). Где государь?

Годунов. Государя в нужник понесли.

Щелкалов. Кто же со свещой при государе?

Годунов. Бельский в нужнике со свещой стоит.

Щелкалов. Как же не ты стоишь, Борис?

Годунов. Прежде всюду стоял. И в мыльне с царем мылся, и на свадьбе государя с Марией Нагой сидел с Нагими подле молодых, а Бельский поодаль. Ныне же переменилось.

Щелкалов. Ныне понять, кто первый любимец царя, тяжко. А иноземцы про то дознаться желают у нас в Посольском приказе, тем донимают: то ли племянник Малюты Бельский, то ли ты, зять Годунов, то ли дядя царицы Нагой. Пришел я с важной вестью для государя, не знаю, кому сообщить для доклада. Посмотрел в список двенадцати лиц, постоянно докладывающих царю важные дела, а решить не могу. То сам доложу, вопреки регламенту.

Годунов. Мне скажи. Знаешь ведь, как государь меня жалует. Я с детства был питаем от царского стола. После погибели же царевича Ивана он, государь, посетил меня, больного, и на пальцах показал, что Федор, Ирина и я, Борис, равны для него, как три перста.

Щелкалов. Однако сам же говоришь – ныне переменилось. Не ты со свещой при государе стоишь, Бельский стоит. И по обе стороны царского места стояли оружничий Богдан Яковлевич Бельский да думный дворянин Афанасий Федорович Нагой. То и иноземцы отметили.

Годунов. Доверие к Нагому у государя истинно было велико. Он, государь, даже посвятил его в планы сватовства при английском дворе и поручил первоначально ему расспросить англичан про девку, его, государеву, новую невесту Мэри Гастингс. Марию же – прочь. Однак, поняв интригу Нагих и клевету против меня, также поняв, что пострижение племянницы не соответствует расчетам Нагого, его, Нагого, от переговоров ныне отстранил и не включил в число душеприказчиков. То не действует его, Нагого, клевета против меня. Мария Нагая ныне трепещет за себя и за сына своего Дмитрия.

Щелкалов. Всего-то ты, Борис, не ведаешь. Предчувствуя близкий конец, государь составил два завещания: одно с тобой, Годуновым (понижает голос), другое – тайное.

Годунов. Про что второе?

Щелкалов. Про то не могу знать. Знают лишь князь Иван Федорович Мстиславский, князь Иван Петрович Шуйский, Никита Романов, Богдан Бельский… (Помолчав.) Да и я знаю, дьяк Щелкалов. А велено никому не говорить, особо тебе, ибо государь сомневается, не можешь ли ты помешать разводу бездетной Ирины с Федором. Оттого тайное завещание тебе открыть запрещено.

Годунов. Скажи, Щелкалов, на меня надейся и ничего не бойся!

Щелкалов. Страшусь, Борис, особо же если попаду в сыск к Бельскому.

Годунов. Не страшись, и против Бельского управу найдем.

Щелкалов. Уж ладно, изменю своим товарищам и тайно сообщу тебе, Борису. Ибо по завещанию хотят отдать власть в отечестве католику. Правителем государства при Федоре назначается эрцгерцог Эрнст Габсбург, а ежели Федор умрет бездетным, Эрнст сделается наследником русского престола.

Годунов. То не против меня лишь, против святых православных икон заговор. И почнется от того католичества на Руси смута. Где завещание?

Щелкалов. Хранится в Посольском приказе.

Годунов. Мы вдвоем с тобой, Щелкалов, составим план уничтожить завещание, когда не станет царя Ивана. Бельский колдунов привез из Сибири, они же указали наступление смерти, так ли?

Щелкалов. Истинно так.

Годунов. Сказал ли о том Бельский царю?

Щелкалов. То не ведаю. Знаю лишь, Бельский предупредил колдунов: если их предсказание не сбудется, сожгут живьем.

Годунов. Такое означает назначение премии за убийство царя.

Щелкалов. Все желают его смерти, однак каждый для своей пользы.

Годунов. Назад вертаются. Поскольку мы с тобой теперь вместе делом повязаны, скажи скорей мне, какую весть принес.

Щелкалов. От шпигунов весть. Князь Андрей Курбский умер.

Годунов. То добрая весть. Такой вестью потщусь расположить к себе государя. (Входят Бельский, лекарь Люев, за ним слуги несут в кресле царя Ивана.)

Иван (недовольно). Ты, Щелкалов, с чем пришел?

Щелкалов (кланяется). Государь милостивый, с чем пришел, сообщил для доклада боярину Годунову.

Годунов. Государь, Курбский умер.

Иван. Добрую весть сообщил ты мне, Годунов! (Смеется.) Умер бедный вельможа на чужбине! Он предсказывал мне смерть, а я проживу, вопреки бесовским надеждам, еще немало лет в молитвах, умилении и слезах, пока не преставлюсь в монашеском пострижении и положен буду в Архангеле. Где Курбский умер?

Годунов. Государь, про то в подробностях дьяк Щелкалов ведает.

Щелкалов. Государь, князь Курбский умер в Ковеле. По слухам, незадолго до смерти он и его семья приняли католичество.

Иван. Проклятый, он и вере отцов изменил. Он, который хотел быть мне, государю православному, судья! (Кашляет.)

Люев. Государь милостивый, ложись в постель, да натрем тебя бобковым маслом мягчительным, исцеляет от студености. (Царя укладывают в постель и натирают маслом.)

Иван. Надобно признать, милые мои, Курбский, верно, был человек начитанный, по нашим временам – ученый.

Бельский. Государь милостивый, куда ему, ты превзошел его своей книжной мудростью.

Иван. Про то, милые мои, хай иные судят. Курбский был не только учен, но и тщился показать себя весьма религиозным. Я таких знал. Упрекал его, собаку, что сей беглый боярин вместе с поляками рушит святые церкви, ногами своими попирает святые иконы и, как Ирод, избивает невинных младенцев. Оттого я, царь, лил слезы над сими жертвами и над самим палачом, аки христианин. У него и предки были неверные слуги государевы, однако все ж лучше его, собаки беглой. Когда отец мой, благоверный великий князь Василий, желал развестись с бесплодной Соломонией и жениться на благоверной матушке моей, великой княгине Елене Глинской, ради продолжения рода и династии, то среди тех, кто против кричали, как схимник-еретик Вассиан Косой, бывший князь Патрикеев, да Максим Грек был и боярин Семен Федорович Курбский. Тот Курбский, некогда славный воин, покоритель Перми и Угоры, позднее не евший мяса и три раза в неделю евший рыбу. То ведь большая добродетель. Однако и он кричал. Ты, Годунов, добродетелен ли так?