Уильям Шекспир - Двенадцатая ночь, или Что угодно Страница 12

Мария возвращается вместе с сэром Тоби и Фабианом.

Ради всего святого, где он? Даже если им черти завладели, пусть хоть целый легион дьяволов, — все равно я должен с ним поговорить.

Вот он, вот он! — Что с вами, сударь? Скажите, что с вами?

Подите прочь, я с вами не знаюсь. Не мешайте мне наслаждаться уединением. Прочь отсюда!

Слышите? Думаете, это он так хрипло бормочет? Это бес, который в него вселился. — Сэр Тоби, госпожа просила вас присматривать за ним.

Ага! Вам понятно?

Ну-ну-ну, успокойся, успокойся! — С ним нужно обращаться поласковей: предоставьте это мне. — Как ты себя чувствуешь, Мальволио? Как твое здоровье? Не поддавайся дьяволу, друг мой, вспомни — он враг рода человеческого.

Что вы такое несете?

Видите, как он злится, когда бранят нечистого? Упаси нас боже, а вдруг на него напустили порчу?

Надо бы отнести его мочу к знахарке.

Завтра же отнесу, если только доживу до утра. Сказать вам не могу, как расстроится госпожа, если его потеряет.

Как-как, сударыня?

Ой, господи!

Придержи-ка язык: так нельзя. Видишь, как ты его раздражаешь. Я с ним без твоей помощи справлюсь.

Лаской, только лаской! Совсем ласково. Дьявол такой грубиян, что терпеть не может, когда с ним грубо обходятся.

Ну как, петушок? Как тебе кукарекается?

Сударь!

«Пойдем со мною, Бидди!» Вот что, приятель, не подобает порядочному человеку водиться с сатаной: гони его в шею, черномазого!

Дорогой сэр Тоби, заставьте его читать молитвы! Пусть молится!

Читать молитвы, дерзкая девчонка?

Вот видите, он просто не выносит, когда при нем говорят о чем-нибудь божественном!

Да провалитесь вы все, пустые, жалкие твари! Я вам не чета! Вы еще узнаете, кто я такой. (Уходит.)

Сплю я, что ли?

Если бы я увидел это на сцене, я сказал бы, что в жизни такого вздора не бывает.

Наша выдумка влезла ему прямо в печенки.

Бегите за ним, а не то как бы эта самая выдумка не вылезла на свет божий и не завоняла.

А вдруг он и впрямь рехнется?

Спокойнее станет в доме, только и всего.

Пойдемте запихаем его в чулан и свяжем. Племянница уже поверила, что он спятил, поэтому мы можем продолжать, себе на радость, а ему в наказание, пока эта затея нам не прискучит. Ну, а тогда мы смилуемся над ним. Потом мы обнародуем всю историю, а тебе выдадим награду за поимку сумасшедшего. Но смотрите, кто идет!

Входит сэр Эндрю.

Еще один шут гороховый!

Вот мой вызов. Прочтите его. Уж я не пожалел уксуса и перца.

Будто бы и впрямь такой острый?

Еще бы! Могу поручиться! Читайте же.

Дай-ка мне. (Читает.) «Молокосос, кто бы ты ни был, ты паршивое отродье!»

Крепко сказано. И красиво к тому же.

(читает)

«Не удивляйся и не спрашивай, почему я тебя так обзываю, потому что я не намерен тебе это объяснять».

Тонко придумано: на нет и суда нет.

(читает)

«Ты приходишь к графине Оливии, и на моих глазах она любезничает с тобой. Но ты гнусный лжец, хотя я вызываю тебя не по этой причине».

Кратко и совершенно… бессмысленно!

(читает)

«Я подкараулю тебя, когда ты пойдешь домой, и если тебе удастся убить меня…»

Превосходно!

(читает)

«…ты убьешь меня как подлец и негодяй».

Лазейку вы все-таки себе оставляете. Превосходно!

(читает)

«Будь здоров, и да смилуется небо над душой одного из нас. Может, это будет моя душа, но я надеюсь на лучшее: поэтому берегись. Твой друг, если ты хорошо со мной обойдешься, и твой заклятый враг Эндрю Эгьючик». Если это письмо не выведет его из себя, значит, он вообще не в себе.

И случай сейчас подходящий: он вот-вот кончит беседовать с госпожой и уйдет от нее.

Иди, сэр Эндрю, засядь где-нибудь в саду, точно ты судебный пристав, а как только завидишь его, так прямо и кидайся со шпагой и при этом ругайся на чем свет стоит; знаешь, чтобы прослыть храбрецом, можно обойтись и без подвигов: сумей только браниться позычнее, да похвастливее, да позабористей. Ступай!

Что-что, а ругаться я мастер. (Уходит.)

Ну нет, письмо я передавать не стану. По манерам этого молодого человека сразу видно, что он и неглуп и хорошо воспитан, да и доверие к нему его господина и моей племянницы подтверждает это. Стало быть, такое дурацкое письмо никак не испугает мальчишку: он сразу поймет, что его писал олух. Лучше я передам вызов устно, распишу в самых ужасных выражениях отвагу Эгьючика и заставлю юнца поверить — юность ведь всегда доверчива, — что нет на свете человека более искусного в фехтовании, более бесстрашного, отчаянного и неистового. Они оба до того перетрусят, что прикончат друг друга взглядами, как василиски.

Возвращается Оливия вместе с Виолой.

А вот и он сам, и ваша племянница с ним. Давайте отойдем, пусть он попрощается, а потом сразу его нагоним.

Я же тем временем сочиню такой вызов, что у него кровь заледенеет в жилах.

Сэр Тоби, Фабиан и Мария уходят.

Я все сказала каменному сердцу,

Я даже гордость в жертву принесла,

И вот корю себя теперь за слабость…

Но эта слабость так во мне сильна,

Что мне смешными кажутся укоры!

Теперь я вижу: ваша страсть похожа

На горе государя моего.

Возьмите медальон — в нем мой портрет.

Он докучать не станет вам, не бойтесь.

Я жду вас завтра. Как! Опять отказ?

А я ни в чем, что чести не порочит,

Не отказала б вам.

Тогда, прошу,

Отдайте сердце герцогу Орсино.

Но честно ль подарить Орсино то,

Что отдано тебе?

Я не обижусь.

Итак, до завтра. Ты исчадье ада,

Но я с тобою и погибнуть рада.

(Уходит.)

Входят сэр Тоби и Фабиан.

Храни вас бог, юноша.

Вас также, сударь.

Если у вас есть чем защищаться, будьте наготове. Мне неведомо, чем вы оскорбили этого человека, но он полон злобы и подстерегает вас у садовых ворот, точно алчущий крови охотник. Пусть ваша рапира покинет свое убежище, не теряйте ни минуты; ваш недруг искусен, ловок и неутомим.

Сударь, вы ошибаетесь: уверяю вас, на свете нет человека, который мог бы считать себя оскорбленным мною. В здравом уме и твердой памяти говорю вам, что никогда никого ничем не обидел.