Фридрих Горенштейн - На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного Страница 120

Иван. Ты, шут, про баню говоришь! Баня – место нечистое, у холопов для женских родов предназначена, а ты ее с Божьим раем равняешь! Велю тебя за то высечь, что кощунствуешь!

Шут. Скорее, государь! (Опускает штаны.) У меня гузно в саже вымазано, голым гузном сажу с полатей мел! (Смех.) Кровью и умоюсь. А ежели гузно в саже да кале, а елдак в сале, то тут уж быть ветошке и мочале. (Смех.) Государь, Бог сотворил человека, когда мылся в бане, из ветошки да мочалки.

Иван. Снова ты, шут, кощунствуешь! Так белозерские волхвы говорят. Говорят: Бог бросил на землю мочалы, ветошки, бересты, лыка и сотворил Адама. В Святом же Писании Адам сотворен из глины, из праха земного.

Шут. Государь, сотворено было двое Адамов.

Иван. От которого же род людской?

Шут. От обоих, государь. А раз два Адама, то два и рая, ибо рай есть блаженство.

Иван. Истинно так, шут. Царь Соломон, сошедший в ад, и блаженный Иона, сошедший во чрево китово, испытали блаженство, блаженство бездны.

Шут. Как лежишь на полатях, государь, а свет из окошка слабо течет в черные закопченные стены да в пару, то блаженство райское, вода ж смывает грехи.

Иван. Уговорил, шут, пойду испытаю блаженство да грехи смою. Бельский, подай нам водки!

Шут. Оле! И я бы ради постных дней пироги поел, да белой рыбицы, и тельное, да две паровые тешки, да ухи стерляжьей. Пожалуй, государь, накорми меня, чем Бог поможет.

Иван. Ты, дурак, требуешь себе изысканных блюд под видом милостыни.

Шут. Нет, государь, меня хоть крупенью накорми, дай мне репу парену да редьку зелену, да посконну кашу на вязовой ложке.

Иван. А еще чего желаешь?

Шут. А желаю, чтоб брата моего Никитку рыбкой по-черкесски накормил. Христа ради накорми и не отказывай.

Иван. Где ж брат твой Никитка?

Шут. Он уж скачет да скоро будет, а руки держит за пазухой, а ногами правит, а головой в седле сидит. (Смех.) На свадьбу к тебе, царю, спешит.

Иван. Откуда про мою женитьбу слышал?

Шут. Повсюду о том слышно. От тележного скрипа слышно, от колокольного звона слышно, от густого медвежьего рыку, от крупного кошачьего ворчанья, от курячьего высокого голоса. (Смех.)

Иван. Одобряешь ли, шут, женитьбу мою?

Шут. Одобряю. Подобен ты, государь, златоперой кикнос[45]. Император Никифор Ватаниот, женившись на старости, был подобен златоперой кикнос, которая, прежде чем сойти в старости в гроб, начинает веселиться. И ты таков. К тебе на свадьбу приду с Никиткой пива попить.

Иван. Попей-ка водки! (Слуги подносят водку, и шут выпивает.) Щей не хочешь ли горячих, шут? Бельский, неси горячи щи!

Бельский. Мигом, государь!

Шут. Щец похлебаю али борщу. Царь, подай мне борщу, да луку зеленого, да деньгу! (Смех. Слуги вносят горячие дымящиеся щи.)

Иван. Ладно уж, шут, буду тебе слугой, смирю себя. Я, царь, подам тебе щей. Поди сюда, дурак царский. (Шут подходит. Царь берет у слуги дымящиеся горячие щи и выливает шуту на голову. Шут громко кричит.) Осклабься, шут, сиречь улыбнись! (Шут кричит.) Царя не слушаешь, дурак! (Ударяет шута кинжалом, тот падает.)

Бельский. Так-то ему, дураку, что перечил, распрю с царем устроил!

Федор. Жалко шута, батюшка! (Плачет.)

Иван. Я с ним для забавы поиграл. Люев, вылечи мне моего верного слугу, я с ним неловко поиграл!

Люев (подходит и наклоняется над шутом, ощупывает его, слушает сердце). Государь, так неловко, что теперь уж ни Бог, ни ваше величество не заставят его играть. Шут умер.

Иван. Умер? О, то дурное предзнаменование – убить шута все равно что задавить черну собаку или черну кошку.

Бельский. Государь милостивый, дурак нелепости говорил, сиречь непристойности.

Иван. Молчи, ты, пес-выжлец! (Ударяет Бельского посохом по спине.)

Бельский (почесывает спину). Да, государь, я – твоя собака.

Иван. Не думал я так поступить. У меня таких шутов десятки, однако сей Осип Гвоздев был княжеского рода, а поплатился за честь быть со мной, царем, запанибрата. Упокой, Господи, его душу. (Крестится. Все крестятся.) Годунов, внесешь за мой счет вклад в Иосифо-Волоцкий монастырь по душу князя-шута Осипа Гвоздева.

Годунов. Исполню, государь.

Иван. Также сороковину за мой счет справить по Осипу, ибо чую себя неисправно, сиречь виновато. Был он среди дурацких персон мой наперсник-любимец. Да оба мы, я, царь и шут мой, не святы отменны, да оба книжники, да слышали такое, чего непосвященные не слышали. Годунов, вели отвезти его по месту рождения и похоронить не в убогом доме, как шутов хоронят, а по-княжески, в семье.

Годунов. Исполним, государь. (Мертвого шута уносят.)

Иван. Также поскольку, подражания ради Христу, раз в год омываю ноги нескольким нищим, то привести нищих на сей раз в мыльню для омовения.

Бельский. Слушаюсь, государь.

Иван. Милые мои, высшая благодать – нищелюбие, и то царям помнить надо постоянно, что жизнь есть тлен, а царь близок к изгою. Я, милые мои, особо то чую, ибо всю жизнь боялся потерять престол и стать нищим.

Люев. Государь, не рано ли в баню? Надобно бы подождать три-четыре часа после стола и питья, покуда износится. Тогда луна будет в ущербе, и добро станет пойти в баню.

Иван. Нет, сейчас хочу. Пота много на теле, да париться в мыле с водой хочу и пот смывать.

Бельский. Государь милостивый, для освобождения от волглости промеж кожи и тела предстоит париться в сухом пару.

Иван. Будешь со мной париться, Бельский?

Бельский. С радостным почтением приемлю.

Иван. Федор-сын, после бани придешь ко мне Евангелие читать вместе и говорить. Ибо скорблю и стремлюсь Божьим быть.

Федор. Батюшка родимый, давно спытать хотел, что есть Божьим быть?

Иван. Федор-сын, мальчик, Божьим быть – то есть вне всех, вот что значит Божьим быть, вне всех – то есть Божьим быть. (Обнимает и целует Федора.) Иди, мальчик, да жди меня. (Федор уходит.) Повелеваю баню про себя истопить и воду принести, и нову постель под меня стлати.

Люев. Ежели, государь, решил о банном хождении, то в предбаннике посиди для постепенного вхождения. Предбанник утомление холодит и потницы отворяет. И собирательная вредительская мокрота исходит, и ветры вредительские отворяются.

Иван. Добро. Бельский, а пришли мне в баню того волхва, что мне смерть напророчил, для посрамления.

Бельский. Исполним, государь.

Иван. Сегодня легко ногам моим, так хай же несут меня. Сам пойду на посрамление колдунам и иным, ждущим моей смерти, и так ходить буду им на посрамление. Ибо жду праздника Казанской Богородицы июля осьмого, когда будет крестное хождение по церкви той Казанской Богородицы со святыми иконами и честные кресты из соборной апостольской церкви честного Успения Пресвятой Богородицы.

Бельский. Счастлив будет весь народ русский, избавленный тобой, великим государем, от басурман, как ты, великий государь, царь, великий князь, пойдешь крестным ходом, и святейший митрополит со всем освященным собором и вельможами и народом вместе с тобой крестным ходом пойдут. (Царь в сопровождении Бельского, Люева и слуг уходит.)

Мстиславский. Постельничий Наумов, долго ли государь в мыльной?

Наумов. Боярин князь Иван Федорович Мстиславский, около третьего часу дня вошел.

Мстиславский. А ныне уже около семи. То и здоровью во вред.

Никита Романов. Кто в мыльне с государем?

Наумов. Боярин Никита Романович Романов, думный дворянин Богдан Яковлевич Бельский с царем.

Никита Романов. Опередил он тебя, Борис. Ты ж прежде царскую спину мылил и государя веником хлестал. Отчего же не тебе ныне почет?

Борис Годунов. Бог, не имеющий начала, создав человека, создал почет ему. Над всем, что существует на земле, поставил царем. А помазника поставил над человеком. Воле царской и воле Господа подчинен. (Крестится.)

Никита Романов. Кто во имя Христа крестились, повинны Христу служить, да не отступать от заповедей, подобно иным лжецам и обманщикам, по крещении оставившим заповеди Божьи и прельстившимся соблазнами мира сего. (Крестится. Годунов и Мстиславский тоже крестятся.) Так и иные царю – помазнику Божью служат. Таков племянник Малютин, Богдан Бельский.