Александр Попов - Выпуск 4. Семь пьес с необычной судьбой Страница 23

Звонок в дверь, Люба вскакивает, выбегает в прихожую.

Пауза. Появляется Павел с букетом, цветов.

МАМА. Павлик! Здравствуйте, голубчик. Ну, проходите, проходите. Сашеньки нет, она выбежала на минутку. Все в хлопотах. Дайте-ка я на вас посмотрю… Похудел… Осунулся. Ну, что же вы? Что ж вы так, дорогой?

ПАВЕЛ (протягивает ей букет). Я, собственно… Я немного волнуюсь.

МАМА. Он волнуется! Прелестные цветы. Волнение — это понятно. Но почему же вы изводите себя? Зачем эти круги под глазами? Зачем? Это вас не красит.

ПАВЕЛ. Круги? Я не знаю.

МАМА. Любасик! Займи гостя. Правда, она у меня красивая девочка? Как вам кажется, Павел?

ПАВЕЛ. О да! Она, возможно, будет очень, очень красивой!

МАМА. Конечно будет. Она и умница у меня. Ну ладно, ладно… Она уже хмурится, и я замолкаю… Поверьте, я тушуюсь. Спрашивается, для чего нужно иметь детей? Я побежала на кухню, Я сегодня тоже обленилась, проспала все на свете. Шурочка сейчас придет, она выбежала на минутку. (Выходит.)

ПАВЕЛ. Как она вас любит!

ЛЮБА. Смешно, да?

ПАВЕЛ. Почему смешно? Это прекрасно.

ЛЮБА, Оставьте! Прекрасно! Это безумие какое-то. Кому это нужно? Я вообще считаю, что надо отнимать детей у родителей. Непременно отнимать и отдавать их государству. Я бы запрещала им даже видеться, пока дети не станут взрослыми и не поймут сами, что к чему.

ПАВЕЛ. Вы это говорите серьезно?

ЛЮБА. Господи, конечно серьезно. Это единственный выход. Это единственное, чем можно помочь детям.

ПАВЕЛ. Вы шутите? Не можете вы так думать!

ЛЮБА. Почему не могу?

ПАВЕЛ. В чем помочь? Зачем отнимать?

ЛЮБА. Чтобы не было этой слепой, этой безумной любви, когда готов убить сотни детей, лишь бы был жив один, мой, неповторимый. А из этого «неповторимого», может быть, неповторимая гадость получится. Нужно отнимать детей — и все. Тогда бы и взрослые жили, жили, а не прозябали. А так ведь родят, и все — миссия закончена. Глупеют, дряхлеют, а туда же — воспитывать.

ПАВЕЛ. Как вы смеете так говорить?! Это невероятно.

ЛЮБА. А вот и смею! Я говорю от имени детей. Это милосердие по отношению к ним.

ПАВЕЛ. Вы знаете, с чем это перекликается? Это перекликается с операцией под кодовым названием «Бэйбилифт».

Люба поражена.

Это перекликается с насильственным вывозом вьетнамских детей. Американцы тоже заявляют, что цель операции — «милосердие». Как вы можете так говорить? Вы не видели в «Литературной газете» потрясающий снимок: плачущая мать, ребенок обхватил ручонками ее шею — их сейчас разлучат. Чем это можно оправдать?

ЛЮБА. При чем здесь Вьетнам? Я ничего не понимаю.

ПАВЕЛ. Не понимаете! Не говорите о милосердии, пока у вас есть эта любовь. Это единственное, что нельзя отнять у человека.

ЛЮБА. Ну да, конечно. А почему вы, собственно, говорите со мной таким тоном?

ПАВЕЛ. Потому что вы думаете только о себе. А вы знаете, какой процент голодающих на нашей планете в данный момент?

ЛЮБА. А зачем мне это знать?

ПАВЕЛ. Как? Вы даже не хотите знать, сколько людей умирают в эту минуту от голода? Вы не хотите знать, у скольких детей нет крова? Вы ведь уже взрослый человек!

ЛЮБА. Что вы пристали ко мне с этим процентом? А вы знаете этот процент?

ПАВЕЛ. Дело не в проценте, это я к слову сказал. Но нельзя быть счастливым вполне, нельзя быть таким сытым, пока зверствует чилийская хунта, пока люди томятся в застенках, пока существуют пытки… Нельзя.

ЛЮБА. Хорошо, я не буду.

ПАВЕЛ. Нет, поверьте мне, нельзя. Нельзя, нельзя.

Входит мама, она ставит на стол вазу с цветами и идет к буфету.

МАМА. Павлик, вы не слышали, отчего нет в продаже латвийской селедки? Еще совсем недавно она была всюду, и уже сегодня — дефицит. Как это у нас быстро делается! Переловить всю селедку! Где же это видано! Шурочка… Любочка, а где наша селедочница? Куда ты ее поставила?

ЛЮБА. Никуда я ее не ставила.

МАМА. А куда же она могла деваться? Она всегда стояла здесь Вы любите селедку, Павлик?

ПАВЕЛ. Да, очень. Я вообще рыбу предпочитаю мясу.

МАМА. Это очень хорошо. Это очень полезно. Карл Маркс любил рыбу. А в России не любить рыбу — просто грех. Какая в России фауна! (Достает селедочницу.) Ах, вот она. Ну конечно, Любасик, это ты ее сюда поставила. Да, Россия может гордиться…

ЛЮБА. Чего только нет в России!

МАМА. Да, и не иронизируй, пожалуйста! Россия сказочно богата, и если бы не наше расточительство…

ЛЮБА. Мама, ты так кричишь, что слышно на улице. Зачем ты это делаешь?

МАМА. Ах, что-то у меня заболело сердце…

ЛЮБА. Что ты? Дать валерьянки?

МАМА. Нет, нет, ничего. Сейчас я вздохну глубоко, и пройдет. Как-то у меня сегодня тяжело на душе. А может быть, я просто устала? Как вы думаете, Павлик?

ПАВЕЛ. Конечно, устали. Это не удивительно, вы все принимаете так близко к сердцу.

МАМА. А что делать? Куда же это все принимать? Мне, Павлик, только сердце может дать верный совет. Я ведь, знаете, не бог весть как умна для взрослых современных дочерей.

ЛЮБА. Зачем ты выдумываешь?

МАМА. Не кричи, Любушка. Так обычно бывает, дети обычно перерастают своих родителей. Не злись, не нужно злиться. Я плохо чувствую себя.

ЛЮБА. Выпей валерьянки.

МАМА. Не нужно, я сейчас глубоко вздохну. Все будет хорошо, Павлик, не обращайте внимания. У нас у всех напряжены нервы. Но это ничего, это пройдет. Не злись, Любочка. Не нужно злиться. У нас же гость. Что он может подумать? (Выходит.)

ЛЮБА. Все, что я говорила, не имеет к маме никакого отношения. Понимаете?

ПАВЕЛ. Конечно понимаю.

ЛЮБА. Нет, вы не понимаете. Она лучшая из мам, и я ее люблю. Все, что я говорила, не имеет отношения к нашей семье. Я видела много семей, и, уверяю вас, наш вариант выше обычных стандартов. Странный вы человек. Нет у вас никакой интуиции, никакого самолюбия. Разве мужчина может быть таким?

ПАВЕЛ. А где Александра?

ЛЮБА. Вот с этого и надо было начинать. И не зовите ее Александрой, это смешно. Папа зовет ее Сашей, мама — Шурой, а Бедхудов называет ее Санек.

ПАВЕЛ. А где Санек?.. Где она?

ЛЮБА. Павел… Как ваше имя-отчество?

ПАВЕЛ. Павлович.

ЛЮБА. Павел Павлович, не унижайтесь. Она ушла с Бедхудовым полчаса назад. Он только поманил ее пальцем. И она побежала. Побежала, как дурочка, несмотря на свои тридцать лет и музыкальное образование. Она о вас не вспомнила ни единым словом. Она не подумала, что будет с мамой. Ей на все это плевать. Он только пришел и поманил ее пальцем, долго уговаривать не пришлось. Дрянь. Боже мой, какая она дрянь!

ПАВЕЛ. Не смейте так говорить. Никогда не смейте говорить о ней в таком тоне. Я вам запрещаю.

ЛЮБА. Вы?! А вы не можете ничего мне запретить. Если уж для нее вы ничего не значите, то для меня и подавно. Если уж она про вас и не вспомнила, то я про вас забуду даже раньше, чем вы отсюда выйдете. Слышите?

ПАВЕЛ. Подождите! Я ничего не понимаю! Подождите. Я, очевидно, что-то упустил… Я запутался… Я ничего не понимаю. Помолчите, пожалуйста.

Пауза.

Дорогая, милая девочка… Что высказали? Александра куда-то ушла?!

ЛЮБА. Да.

ПАВЕЛ. Она не просто вышла? Она совсем ушла?

ЛЮБА. Да.

ПАВЕЛ. Люба!..

ЛЮБА (быстро). Только посмейте сказать маме об этом! Только посмейте! Я вас убью!

ПАВЕЛ. Что же делать?

ЛЮБА. Сделайте нормальное лицо. Сядьте!

Павел садится за стол, в комнату заглядывает мама.

МАМА. Вы здесь не скучаете?

ЛЮБА. Нет.

МАМА. Я сейчас к вам зайду, вот только приготовлю салат. Любочка, расскажи Павлику про школу, про свои планы, кем ты хочешь стать. Павел тебе может дать совет, он человек серьезный.

ЛЮБА. Хорошо, сейчас.

Мама исчезает.

ЛЮБА. Говорите что-нибудь.

ПАВЕЛ. Что?

ЛЮБА. Что угодно. Расскажите о вашей работе.

ПАВЕЛ. Да. Моя работа, В моем кабинете… В нашем отделении есть бормашины двух типов, моя бормашина новейшего образца.