Владимир Казаков - Избранные сочинения. 1. Ошибка живых Страница 3

Были и еще люди, среди них — две дамы. Одна из них уже известна читателю, другая — другая.

Не успел Истленьев раскрыть рот, чтобы начать молчать о Швейцарии, как новый гость появился в гостиной. Оба мужчины были тут же представлены друг другу хозяйкою. Левицкий — сама холодность и любезность, Истленьев — сама лоходность и белюзность.

Разговор как-то все не клеился, вдруг слово «кавалерственная дама» было случайно произнесено. Истленьев оказался удивительно начитанным в этой области. «Кавалерственная дама, — заговорил он, сначала сбиваясь, несмело, чуть слышно, а потом — не сбиваясь и хорошо слышно, — кавалерственная дама — название, присвоенное дамам, пожалованным орденом святой Екатерины малого креста. При пожаловании орденом каждая кавалерственная дама вносила на богоугодные заведения 250 рублей. На обязанности кавалерственных дам лежало. 1. Ежедневно «благодарить Бога за милостивые освобождения, дарованные императору Петру Великому». 2. Ежедневно молить о здравии и благоденствии царствующего императора и всей Императорской фамилии. 3. Каждый воскресный день с этой же целью троекратно произносить молитву Господню. 4. Трудиться об обращении «добродетельными способами и увещаниями, но отнюдь не каким-либо угрожением или понуждениями» — нескольких неверных к православию. 5. Освободить хотя одного христианина из варварского плена...».

Истленьев умолк. Левицкий сказал: «Гм...». Лицо его выразило облегчение христианина, освободившегося из варварского плена. Но лишь на одну тысячную долю секунды. Но лишь.

Шел дождь. Эвелина Владимировна Алабова жила в одном из переулков Замоскворечья. Она выглядела тридцатилетней, но на самом деле ей было гораздо не столько. Это ее волосы светло развевал ветер набережной. Это ее шаги. Это е.

Она жила в одном из переулков Замоскворечья, в одном из дней. В один из дождей в дверь постучали. «Войдите!»... Никто не вошел. Свет бесшумно проникал сквозь высокие окна. «Кто вы?» — спросила она невошедшего. За окнами дождь, захлебываясь, бормотал. Мало обращают внимания на влияние, которое оказывают на часы дождь, гроза или туман. Был полдень дождя. Окна стояли лицом. Темные волосы и ресницы, бледное лицо, руки — вот ее внешность. Один из переулков Замоскворечья, где я так часто бродил...

«Замоскворечье? — спросил меня как-то Н. И. Вологдов, — Где вы там ходите?» — «По Большой Ордынке... не редко». — «Большая Ордынка? Мы там прогуливались не раз с Анной Ахматовой...».

Истленьев умолк. Наступила долгая пауза. Седьмой час вышел из сумерек. Между потолком и полом стоял полутемный свет, из него лились высокие окна. Зажглась лампа, и сразу же появились неподвижные тени предметов и движущиеся тени секунд. Лицо Марии неподвижно мерцало.

МАРИЯ (Левицкому)

Вы обещали.

ЛЕВИЦКИЙ (медленно)

Старец Амвросий, мирским именем Михаил, был сыном крестьянина. С малых лет Михаил говаривал матери: «Как вырасту большой, постригусь в монахи, буду железа на себе носить, трудиться Богу». Однажды у его отца обедал приходской священник и за столом рассказывал житие Макария Калязинского. Отрок Михаил слушал внимательно и потом сказал: «И я буду монахом таким же». Чтение Божественного писания укрепило заветную мысль Михаила, — что для спасения души необходимо уйти подальше от суетного мира. И вот в некоторое время он взял свой родной поклонный крест, благословился им и ушел в монастырь к Борису и Глебу на Устье помолиться, как он сказал отцу с матерью, и остаться там навсегда. Несколько лет он жил на послушании, переходя по разным случаям в другие монастыри. Еще усерднее молился он и просил Господа, как спастись ему грешному и неразумному. Во время одного такого моления перед образом Распятия, в теплоте сердечных слез, его осенило святое извещение, и он определил себе жить навсегда отшельником в лесной пещере. Первым помыслом нового отшельника было создать себе особый труд, дабы не праздно и не льготно сидеть в пещере. Он сковал железное ужище, то есть цепь, длиною в три сажени, обвился ею и прикрепил себя к толстому обрубку дерева, который служил для преподобного и мебелью, и добровольною тяжелою ношею при переходе с места на место. Вскоре пришел навестить старца другой такой же подвижник ростовский юродивый Иван Блаженный, по прозванию Большой Колпак. Иван Блаженный посоветовал старцу сделать себе сто крестов медных, чтобы каждый был в полугривенку весом (четверть фунта). Иван Блаженный сам всегда носил множество крестов с железными веригами и со всякими другими трудами, покрываясь большим колпаком, простиравшимся до колен. Старец Амвросий с радостью пожелал исполнить совет Блаженного, но затруднялся тем, что, по бедности, не знал, откуда можно достать столько меди. Блаженный успокоил его, говоря, что Бог поможет, что сказанное им мимо не пройдет. Через несколько дней по уходе Ивана Блаженного некий посадский человек принес Амвросию совершенно неожиданно большой медный крест, из которого, при великой радости, скоро были слиты назначенные сто крестов. Вслед за тем другой посадский человек принес так же неожиданно отшельнику железную палицу — дубинку, около трех фунтов весу. Это было оружие против лености тела и против невидимых бесов. Шесть лет старец Амвросий трудился на трех саженях железного ужища. По истечении этого срока он прибавил еще три сажени, которые получил от одного христолюбца из Углича, Прошло еще шесть лет и у преподобного подвижника прибыло еще три сажени ужища, полученные от некого брата, тоже трудившегося в железе. Таким образом, мало по малу, всего ужища стало девять сажень, в котором Амвросий трудился тринадцать лет. В это последнее время, в том же Борисоглебском монастыре, уже семь лет трудился в железном ужище иной старец, Тихон, но ушел из монастыря он и свое ужище отдал Амвросию. И стало ужища железного всего двадцать сажень. Преподобный обвивался им еще пять лет, до дня своей кончины. Но старец проходил свой подвиг не в одном этом двадцатисаженном ужище. Кроме цепи, кроме ста крестов и железной палицы были еще семеры вериги, плечные или нагрудные, путо шейное, путы ножные, связи поясные в пуд тяготы, восемнадцать оковцев медных и железных для рук и перстов, камень в одиннадцать фунтов весу, скрепленный железными обручами и с кольцом, тоже для рук, железный обруч для головы, кнут из железной цепи для тела. Более тридцати лет подвизался Амвросий, обвитый этим железом, отгоняя дремание очей, не давая покоя рукам в непрестанной работе. Он вязал из волоса свитки и клобуки...

МАРИЯ

Странно вы рассказывали... почти вслух.

Ночь не заметила, как подошел Пермяков. Он наступил внезапно, как утро. Тот же холодный свет, тот же навстречу окнам.

1-Й ГОСТЬ

Свечи из стройных девушек превратились в горбатых карлиц. Мы превратились тоже.

2-Й ГОСТЬ

В богов, кажется.

3-Й ГОСТЬ

Я — в 3-его бога.

4-Й ГОСТЬ

Со мной уже однажды был такой случай. Даже не такой...

Истленьева, как только он проснулся, кольнула мысль: «Уже утро. Я могу опоздать». И он торопливо стал собираться. Четыре стены, окно, железная койка и стол. Истленьев наскоро выпил чай и вышел.

На улице было рано, часы на башне хмуро показывали половину шестого. Истленьев шел быстрым шагом по одной, потом по другой улице, потом по третьей. Улиц было много, они были еще безлюдные.

Потом стали появляться люди. Истленьев был уже далеко.

Вот, наконец, и то место. Это был переулок, который одним концом выходил на набережную. Истленьев подошел к условленному (с кем? с самим собой?) месту и остановился. Он ждал. К нему никто не подходил.

Переулок был пуст. Со стороны реки прогремело железо. Мимо Истленьева прошла женщина, но ничего ему не сказала.

Оглядев переулок в последний раз, он стал торопиться в обратный путь. Быстро пошел, удаляясь от набережной. Вслед ему на реке еще раз прогремело железо.

Истленьев шел не оборачиваясь, думая только о том, чтобы скорее поспеть домой. Обратный путь занял немало времени.

Наконец, он поднялся на свой этаж, подошел к двери и легонько ее открыл. В комнате никого не было, и все в ней оставалось без изменения. Истленьев присел на железную койку, по вдруг вскочил и стал приводить в порядок табуретку и стол. На это ушло не много времени. Истленьев остановился в задумчивости среди четырех стен. «Что ж, пожалуй, надо опять идти. Я могу не успеть». Он подошел к двери и повернул железную ручку.

Здравствуйте, многоуважаемый Александр Григорьевич!

Долго Вам не писал потому, что не имелось никаких новостей. Наконец, вчера я смог предпринять то путешествие, о котором мы с Вами уговорились. Начал я его таким ранним утром, что была поздняя ночь. Долго пришлось идти по улицам вдоль стен домов, вдоль стен темноты. По мере того как я приближался к окраине, стены ветшали. Набережная и мосты остались уже далеко позади, я стал внимательно всматриваться в номера домов, но, странное дело, ничего похожего на тот номер не было. Много часов прошло в поисках, я совершенно выбился из сил и уже было потерял надежду, как вдруг... Я увидел его. Он (этот номер) висел на стене каменного трехэтажного дома. Справа и слева стояли такие же дома, но этот из них выделялся чем-то, был странным, неизвестно почему. Пропорции окон и стен? Годов и молчания? Не знаю... Я стоял в каком-то оцепенении, и если бы меня в это время спросили о чем-нибудь, то я не смог бы даже сказать: «Что?». Этот номер, нарисованный черной краской на жести, имел надо мной необыкновенную власть. Я стоял очарованный... Ко мне подошла женщина. У нее были темные волосы (не та ли это женщина?) и такие странные глаза (да, это была она), что. Мы стояли друг против друга. Два молчания. Окна начинали рассвет. Черные цифры на жести. Бледное лицо и темные волосы — казалось, сами часы забыли о времени. Не знаю, сколько времени прошло так. Час? Год? Бог? И вдруг она назвала Ваше имя. Странно оно прозвучало... Женщина и молчание, я и я. Я хотел начать говорить, но она, оказывается, уже давно меня слушала. «Да» — кивнула она. Я сказал ей все, о чем Вы меня просили. Крыши забарабанили. Дождь был без стрелок и цифр...