Ник Хоакин - Портрет художника-филиппинца Страница 3

О дон Пепе, дон Пепе, вам не кажется, что это стихотворение — просто чудо? Глядите-ка, а вот и дон Аристео. Наконец-то! Приветствуем вас в нашем доме, благородный воин! Кандида, посади его куда-нибудь!

Кандида (подхватывает игру). Сюда, дон Аристео, пожалуйте сюда! Могу ли я спросить, дорогой дон, почему вы не были у нас прошлую пятницу? Паула, бренди для дона Аристео!

Паула (протягивает воображаемый бокал). Сегодня я запрещаю вам говорить о политике! Неужели мы навеки обречены слушать только об этом доне К.[4]?

Кандида. Слушайте, слушайте все! Дон Альваро рассказывает, где именно был этот дон К. во время революции![5]

Паула. О да, донья Ирене, мы были на всех спектаклях, но считаем, что эта труппа слабее, чем прошлогодняя.

Кандида. А в следующем месяце приезжает итальянская опера! Горе нам, девицам! Мужчины опять будут толпиться за кулисами!

Паула. Еще бренди, дон Мигель? Еще немного бренди, дон Пепе? Донья Ирене, не хотите ли сесть за пианино? О, продолжайте, продолжайте, дон Альваро! Так вы говорите, генерал Агинальдо действительно готовил армию для последнего наступления?

Битой (голосом десятилетнего мальчика). Тетя Паула, тетя Паула, я хочу в маленькую комнатку!

Паула. Тише, тише, что за манеры! И посмотри — твой нос!

Кандида. И сколько раз мы просили тебя не называть нас тетями!

Паула. Ты должен называть нас Паула и Кандида.

Кандида. Просто Паула и Кандида — понятно?

Паула. Бог мой, мы же еще не старые девы!

Кандида. Нет, мы еще не старые девы! Мы молоды, мы прекрасны, мы очаровательны! О, послушайте, донья Упенг, вчера мы были на балу и танцевали, танцевали, танцевали до утра. (Танцуя, кружится по комнате.)

Паула. Папа говорит, что мы были прекраснее всех!

Кандида. О да, донья Ирене, папа сопровождал нас — и он был первым джентльменом!

Битой (все еще голосом десятилетнего мальчика, возбужденно показывая на дверь). Вот он идет! Он идет!

Кандида (резко поворачивается). А, наконец-то, папа! (Повышает голос.) Дон Мигель, а вот и папа! Вот и папа, донья Упенг!

Паула (тоже в радостном возбуждении). А вот и папа, дон Альваро! Донья Ирене, вот и папа!

Сестры показывают в центр сцены, когда говорят «Вот и папа!».

Кандида. Тише! Пожалуйста, тише! Папа хочет что-то сказать!

Стоят рядом, глядя в зал, руки сложены на груди, фигуры напряжены, словно они внимают отцу. Потом бьют в ладоши и кричат в радостном воодушевлении: «О папа, папа!»

Остаются в той же позе. Перед ними висит Портрет, и, когда они замечают его, выражение восторга сходит с их лиц, обе склоняются, бессильно уронив руки. Игра кончена, кончилось колдовство. Они стоят молча, угрюмо глядя вверх, — две жалкие старые девы в жалком старом доме.

Битой наблюдает за ними из глубины сцены. Потом, поняв, куда они смотрят, тоже поднимает глаза и впервые видит Портрет. Не отрывая от него взгляда, подходит к сестрам и становится позади, между ними.

Битой. Это он?

Кандида (с чувством). Да.

Битой. Когда ваш отец написал его?

Паула. С год назад.

Битой (молча вглядывается). Странная, очень странная картина.

Кандида. Ты знаешь, как он называет его?

Битой. Да.

Кандида. Retrato del artista сото Filipino.

Битой. Да, я знаю. «Портрет художника-филиппинца». Но почему, почему? Ландшафт не филиппинский… Что ваш отец хотел этим сказать? (Протягивает руку к портрету.) Юноша несет на спине старика… а за ними горящий город…

Паула. Старик — это отец.

Битой. Да, я узнаю лицо.

Кандида. И юноша — тоже наш отец, когда был молодым.

Битой (возбужденно). Ну конечно, конечно!

Паула. А горящий город…

Битой. А горящий город — Троя.

Паула. Так ты все знаешь.

Битой (улыбается). Да, знаю. Эней выносит своего отца, Анхиза, из Трои. А ваш отец изобразил себя и как Энея, и как Анхиза.

Кандида. Он нарисовал себя таким, какой он сейчас и каким был в прошлом.

Битой. Эффект, знаете, довольно устрашающий…

Кандида. А, и ты почувствовал?

Битой. У меня будто в глазах двоится.

Кандида. А мне иногда кажется, будто та фигура наверху — какое-то чудовище, человек о двух головах.

Битой. Да. «Это странное чудовище, художник…» Но как удачно ему удалось схватить эту ясную и чистую классическую простоту! Как текут линии, какие яркие цвета, какой простор, какая спокойная атмосфера! Прямо чувствуешь, как сияет солнце, как дует морской ветер! Глубина, свет, чистота, красота, изящество — и вдруг на переднем плане эти пугающие лица, загадочно улыбающиеся, словно отражения в зеркале… А позади, в отдалении — горящая Троя… Мой бог, да это великолепно! Это шедевр. (Умолкает. На его вдохновенное лицо набегает тревога.) Но почему ваш отец назвал его «Портрет художника-филиппинца»?

Паула. Что ж, в конце концов, это ведь его портрет.

Кандида. Собственно, даже двойной портрет.

Паула. А он ведь художник, и он — филиппинец.

Битой. Все так, но тогда к чему изображать себя Энеем? И почему на фоне Троянской войны?

Паула (пожимает плечами). Мы не знаем.

Кандида. Он нам не сказал.

Битой. А вы знаете, один заезжий француз написал восторженную статью об этой картине.

Кандида. О да, он был очень мил, этот француз. Сказал, что давний поклонник отца. И хорошо знал его работы — видел их в Мадриде и Барселоне. И он решил… (Умолкает.)

Битой вытаскивает блокнот и записывает ее слова. Кандида и Паула обмениваются взглядами.

Битой (выжидающе смотрит). Да? Он решил… что он решил?

Кандида (сухо продолжает). Он решил, что если когда-нибудь окажется на Филиппинах, то обязательно разыщет отца. И он приехал сюда, повидался с отцом, видел эту новую картину, а потом написал статью. Как я уже говорила, он очень милый человек, но теперь мы жалеем, что он вообще приезжал.

Битой (отрываясь от блокнота). Простите?

Кандида. Скажи-ка, Битой, ты газетный репортер?

Битой (после минутного колебания). Да. Да, я репортер.

Кандида (улыбается). Так вот почему ты решил навестить нас впервые за столько лет! (Все еще улыбаясь, отходит от него.)

Битой непонимающе смотрит ей вслед. Она подходит к столу и сбивает шоколад.

Битой поворачивается к Пауле.

Битой. Паула, в чем дело? Что я такого сделал?

Паула. О, ничего, Битой. Только теперь, если люди приходят сюда, то не к нам. Они приходят посмотреть на эту картину.

Битой. Ну и что? Вы должны радоваться, должны гордиться! Все думали, что ваш отец давно умер. И вот сейчас, после стольких лет молчания и мрака, о нем опять заговорили. Вся страна с волнением узнает, что Лоренсо Марасиган, один из величайших художников Филиппин, друг и соратник Хуана Луны[6], не только жив, но и создал в столь почтенном возрасте еще один шедевр.

Паула (мягко). Отец написал эту картину только для нас — для Кандиды и для меня. Он подарил ее нам, и уже целый год она мирно висит здесь. А потом появляется этот француз, строчит о ней. И с тех пор мы потеряли покой. Не проходит и дня без посетителей: или репортер из газеты, или фотокорреспондент из журнала, или студенты из университета. А нам, (кладет руку ему на плечо) нам это не нравится, Битой. (Поворачивается и идет к столу; готовит полдник для отца.)

Битой остается на прежнем месте и смотрит на Портрет. Затем прячет блокнот и тоже идет к столу.

Битой. Простите меня, Кандида. Простите, Паула.

Паула ставит еду на поднос, Кандида сбивает шоколад.

Что ж… Думаю, мне пора.

Кандида (не глядя на него). Нет, останься на мериенду. Паула, принеси еще одну чашку.

Паула идет к двери.

Битой. Пожалуйста, не беспокойтесь, Паула. Мне действительно надо идти.

Паула (останавливается). Ну Битой!