Куда светит Солнце. Поэмы и пьесы - Дмитрий Николаевич Москалев Страница 3

Зюгфрид страдал от головного недуга, ночами он часто не спал, а если сон брал свое, то его непрестанно мучили кошмары. Так продолжалось много лет, и бессонница, тревожность взяли своё — они истощили старика, сделав его рохлей. Да-да, старой рохлей, развалиной. Всю жизнь этот человек имел невероятную энергию, которая, конечно, выливалась не в благие дела, а в отвратительные. А если вдруг ему было выгодно потратить энергию на благое дело, то вы прекрасно знаете, чем вымощена дорога туда, куда и не надо называть, все знают куда та ведет.

Судопроизводство утомляло его больше, чем занудные коллеги. Скука, мигрень, больная спина сделали и без того раздражительного человека вспыльчивого и раздражительного, но в одну ночь, всё это ушло в какой-то густой туман и Зигфрид почувствовал приближение своей кончины. Он стал грустным, он стал задумывать о прошлом, чего никогда не делал. Прошлое, как и вся скверна по его вине, его то и не интересовала, пусть хоть весь мир треснет по полам, угрызения совести его ни чуть не мучило, но до этой ночи. В эту ночь что-то зашевелилось в его груди, к горлу подступил комок, и работа совершенно не шла, он, судья, благородный муж, голубая кровей наиголубейшей крови, отодвинул документы в сторону, чего прежде никогда не делал. Он сделал над собой усилие, но заснул, что было потом… а вот что было до этого.

Кабинет Зигфрида.

Зигфрид поначалу не спит, на столе горит свеча, открыта счётная книга, документы стоят в стороне, хозяин дубового стола задумчиво смотрит на огонь, его мучают головные боли. Он одинок и немощен, но грозен и опасен, не осторожный взгляд, слово, всё помнит он, этот судебный гад, эта змея, в обличье судьи. Зигфрид любит власть, и если у него ее отнять, то старик непременно сойдет с ума, он тронется и умрет, раньше, чем его замучает недуг.

Зигфрид:

— Благо для других

Сокрыто столь полно

В поступках окрылённых,

Их действие настолько велико,

Что мне противно целиком оно.

Зигфрид всегда ненавидел законы, они мешали ему судить. Молодым, а больше старым, он полюбил деньги. Заработок, взятки, обогащение всецело поработили его, и вряд ли сыскался бы такой наглец, своим скряжничеством попытавшийся перебороть Зигфрида, имеющего секретные сбережения, дома, дворцы, плантации, суды, о да! Суды, свои карманные суды и военных, и чего только не имел старик через своих поверенных лиц. И он, будучи человеком не глупым, понимал, что смерть лишит его всего, и он ревновал свое богатство к смерти.

Не выгодно добро,

Оно мне и не ведомо,

Когда ни роста, ни процента ни дано,

И ни за жалость, ни за милосердие,

Наживы не имея — я не приложу усердия.

Что чернь мне? Что мне нищий смерд?

Я повелитель, я земной Гефест!

Кую я славу и богатство самого себя,

Без молота и без огня.

Не отступлюсь я от своих предубеждений,

Не отрекусь я от своих и преступлений,

Но то секрет,

Он скрыт от всех,

И лишь единственный кошмар

Такую жуть агонии и страх нагнал,

Что позабыл, когда последний раз я спал.

Но спустя время боли его отпускают и он засыпает в кресле. Ему снится всё тот же кошмар, который одолевает его уже на протяжении нескольких месяцев, ему снится ад. Ад, как покажется с первого раза, довольно милый, но увы, хочу разочаровать читателя, ад в который погрузился Зигфрид — настоящий, там вонь, там нечем дышать, там мука и страдание для каждого своё, и это не школьная скамья с хулиганами за спиной, которых ты сторонишься в коридорах, там настоящие истязатели душ, профессионалы своего дела.

Ад.

На вратах ада написано "Каждому своё".

Наверное, ад придумал какой-то промышленник.

Из-за ворот поют песню. Уныние грех.

Уныние:

— …Я жил пастухом,

Пастухом и умру.

Хотел я от мира отнять

Уж больше того,

Что мне мир может дать.

Я жил пастухом, пастухом и умру,

Я стадо пасу и нет сил на борьбу…

Горит лава, горит небо, черти водят хоровод вокруг Зигфрида. Им весело, они наслаждаются забавой, для них душа — игра, круглый мяч, предмет, им дела нет до боли и страданий людей, они понимают только свои, собственные проблемы, но тем они и сродни людям, бессердечные и жестокие.

Хор чертей:

— Вопи от слёз наш милый спутник,

Долой надежды уходящий миг,

Варись в сегодняшнем и настоящем,

Ведь ты, богов молящий,

Ты — мерзостный преступник!

Чего ж от ласки нашей так поник?

Вопи и радуйся, как прежде,

Страстей твоих нам хватит за глаза,

Ты рваной и гнилой одежде

Будь рад, пусть с щёк твоих бежит слеза.

Тобой порок повелевает,

А нами лишь злой рок,

Покуда твари божьи умирают,

Наш непрерывен род.

Раздастся гром, и молния сверкнёт,

В чертогах ада мёртв твой Зевс, Аид тебя лишь ждёт.

Вулкан из жерла лаву извергает,

Истлевший телом пепел изрыгает,

И мерзкий чорт, учуяв грешников, в окрестностях снуёт.

Им веры нет — они поистине особые лжецы,

Они утешат словом нежным, а сами носят хворост и топят пламенем котлы.

Здесь тела нет, лишь образ тела,

Его и жгут, и бьют и щипят, кипятят!

И с ним, порой, обходятся умело,

Порой чертей и кнут и кочерга кусаясь яростно, бросаются за дело.

Но этот мир — иллюзия земного,

Есть сторона несправедливости закона.

Зачем ещё земному человеку ад?

Единственно затем, что в суетных земных делах его разлад.

Мы в жизни сами ищем путь,

Едва ли в сторону нам суждено шагнуть,

Как мигом принимаемся его прокладывать, впотьмах,

Чрез неудачи, горе, через страх

От тьмы, сквозь свет, и вновь во тьму.

Где-то вдалеке поет демон, голос его грубый, но мелодичный, тысячи душ ему подпевают в агонии криков. Песнь его рваная, но мрачная и зловещая, и он поет, так, как никто не умеет петь в аду.

Демон издалека:

— I need get down

Through the hell that will save the soul own,

Which will help me it to try on,

And see how will sound one to

And how silent this will sing for you.

Where bones are carpeting our way,

Being is only patch out of the darkness in

Light and again into the darkness dives.

Появляется Харон в лодке, он поёт незнакомую грустную песню. Харон останавливается у берега и