Александра Бруштейн - Голубое и розовое Страница 5

Возвратившиеся в зал девочки смотрят на Мопсю и Блюму.

Блюма. Софья Васильевна, не говорите начальнице! Не выгоняйте меня из гимназии. Я все буду делать, только не выгоняйте! Мой папа умрет, если меня выгонят…

Мопся. Вот, все смотрите! Ее бы следовало исключить — да, да, следовало бы! — но для первого раза я ее только наказываю. Под портрет!.. До утра под портрет!..

Звонок — конец перемены.

На молитву, медам! На молитву.

Девочки молча становятся на молитву. Женя двинулась к Блюме, которая прижалась к стене под портретом.

(Окликает Женю.) Шаврова, я что сказала? На молитву! Дежурная, читайте молитву!

Катя вышла вперед, осенив себя крестом, читает молитву бархатным голосом благонравной ученицы.

Катя. «Благодарим тебе, создателю, яко сподобил еси нас благодати твоея, во еже внимати учению… Благослови наших начальников, родителей и учителей и всех ведущих нас к познанию блага и подаждь нам силы и крепость к продолжению учения сего…»

Катя широко крестится, девочки и Мопся тоже.

Мопся. А теперь пансионерки идут в столовую обедать, приходящие — в швейцарскую. Не топать, не шаркать, не шуметь… Одеться — и домой!..

Девочки парами идут из зала, Мопся — за ними.

Блюма (под портретом, лихорадочно приглаживает свои злополучные вихры). Я всё, всё… Я буду каждые полчаса под кран ходить… Только не выгоняйте!.. (Плачет тяжело, как взрослый, раздавленный горем человек.) Только не выгоняйте…

Женя (вихрем влетает в зал, бросилась к Блюме). Блюма, родная, золотая, не плачь! Мопся — жаба проклятая. Блюмочка, я тебя больше всех люблю… Ты у меня самая дорогая подруга. Пожалуйста, не плачь…

Блюма. Она меня на всю ночь? Да?

Женя. Мы что-нибудь придумаем, Блюма… Нянька придумает! Ты не бойся! А если страшно, ты стихи читай вслух!

Блюма. Я не про то… Папа мой… Он подумает, что меня извозчик задавил…

Женя. Я к твоему папе Няньку пошлю сказать, чтобы не беспокоился…

Блюма. Пошлешь, Женя? Верно пошлешь?

Женя. Вот тебе крест! Нянька пойдет! Где ты живешь? Говори скорей…

Блюма. Тут близко, за углом… Немецкая улица, дом Левина. Мастерская, где игрушки чинят… Не забудешь, нет?

Женя. Будь спокойна. Нянька сделает. И тебя мы здесь не оставим, не бойся… (Порывисто обняла Блюму и убежала.)

Блюма (старается взять себя в руки). «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца…» Ой, портрет! Смотрит! (В желании уйти от глаз портрета прижимается к стене вплотную под ним.) «…Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца…» Нет, не надо про мертвеца… «А щука чуть жива лежит, разинув рот, и крысы хвост у ней отъели…» Тут, наверно, мыши есть… и крысы тоже!

Дверь зала захлопывается. Слышно, как поворачивается ключ в замке.

Уже! Заперли… (Сорвала с плеч платок, закуталась в него с головой, вся съежилась под портретом, бормочет с отчаянием.) «Играйте же, дети, растите на воле, на то вам и красное детство дано, чтоб вечно любить это скудное поле, чтоб вечно вам милым казалось оно…»

Последнее впечатление зрителя от этой картины: под огромным портретом царя, странно рельефным в сгущающихся сумерках, маленькая съежившаяся фигурка в платке бормочет стихи.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Швейцарская. Вешалки пустые. Только на одной из них висит Блюмино пальтишко. Под лестницей — каморка швейцара. Женя тихо крадется вниз по лестнице, припадая к перилам, спустилась, юркнула в дверь каморки швейцара.

Женя. Нянька!.. Нянька…

Дверь в каморку открывается. Виден швейцар Грищук. Он и есть Нянька. Он в очках, подвязанных за ушами веревочкой. Сидит, латает обувь.

Нянька (увидев Женю). Ероша моя!..

Женя. Нянька, надо поскорее одно дело сделать…

Нянька (любовно приглаживая ее вихры). И кто тебя, Ерошка, ерошит!.. Кто тебя, лохматка, лохматит! Обедать-то дали? Кушала?

Женя (нетерпеливо). Кушала, кушала… Не приставай!

Нянька. «Не приставай»! Знаю я, как ты кушала! Тут и всегда-то голодом держат, а уж сейчас, постом, одной капустой кормят, как зайчат!

Женя. Да брось ты, Нянька!.. Тут, понимаешь, такое… Блюму на всю ночь под портрет посадили…

Нянька. То-то, я смотрю, одна пальтишка висеть осталася… Это какая же Блюма-то, а?

Женя. Да ну, Нянька, не знаешь Блюму!.. Еще она всегда со мной ходит.

Нянька. Ага, тая чернявенькая?

Женя. Да. И Мопся ее на всю ночь под портрет посадила!

Нянька (неодобрительно качая головой). Ну уж и Мопся! Как барсук, злая. На детей на маленьких щукой кидается!

Женя. Надо, Нянечка, что-нибудь придумать!

Нянька. Ох, Ерошенька! Допридумаемся мы с тобой! Полетят с нас стружки… Погонят меня отсюдова… А все ты — во всякое дело тебе носяку сунуть надо!

Женя. А что же, оставить Блюму там до утра одну? Она там умрет со страху!

Нянька. Ну-ну, придержи, мельница, крылья. Сделаем!.. В первый раз, что ли? Чистенько сработаем, под метелку…

Женя (ласкаясь к нему). Нянька… Нянечка… Надо еще одно дело сделать!..

Нянька. У тебя делов — что у пса блох. Ох и верно ж тебя дедушка Дмитрий Петрович называл: «Ерой у нас Ерошка!» Хлопот мне с тобой повыше усов…

Женя. У Блюмы, понимаешь, отец есть, он не знает, что ее наказали… Он, может, думает, что ее извозчик задавил на улице.

Нянька. Стой, стой, стой! Приходил он сюда, отец…

Женя. Что ты говоришь?

Нянька. Чудной такой! Прибежал, про дочку спрашивает… Руку мне поцеловал, вот смех!..

Женя. А ты ему про Блюму не сказал?

Нянька. Дык, чудак ты, чего же я ему скажу? Не знаю я никакой Блюмы… Новая она, что ли, Ерошенька?

Женя. Ну, и что же Блюмин отец?

Нянька. А ничего… Постоял, постоял и пошел себе.

Женя. Ну, вот видишь, он беспокоится, он ее ищет!.. Надо сию минуту к нему бежать!..

Нянька. Ишь проворная! А кто побежит?

Женя. Ты, Нянечка, побежишь… Побежишь ведь?

Нянька. А вот и не побегу!

Женя. Почему?

Нянька. Приказ у меня: цельну ночь во всей амуниции сидеть и, борони бог, никуда не отлучаться… Дверь на улицу — видишь? — на запоре. И никого не впускаю! Сам царь постучись — и царя на речку пошлю… раков ловить.

Женя. Это еще почему?

Нянька (понизив голос). Тут, Ерошенька, такие дела… У нас в воротах полно городовых набито… А во дворе казаки стоят!

Женя. Зачем?

Нянька (еще таинственнее). Народ, Ерошенька, бунтуется. По всем городам бунтуется… и по всем улицам тоже…

Женя (растерянно). А почему мы про это ничего не знаем?

Нянька. Ну, где вам! Вы барышни. У вас и окна закрашены, чтоб вам ничего не видать.

Женя. А почему они бунтуются?

Нянька. Ми-и-лая! Голодный-то и архиерей в драку полезет! Ну, и эти тоже… Пойдут, говорили, по всем улицам: давай нам хлеба, давай работы, а не то всё разнесем!

Женя. А им дадут?

Нянька. Да, дадут… Для того городовых с казаками по дворам и набили!

Женя. Что же городовые и казаки?

Нянька. А они тех голодных и караулят. Как пойдут они по улицам бунтоваться, так городовые и казаки на них и налетят. С шашками да с нагайками… (Спохватился.) А тебе уж и сюды носяку сунуть надо! Знай свою Блюму, и конец!

Женя. Так, значит, тебе к Блюминому отцу сбегать нельзя?

Нянька. Нельзя.

Женя. Ну, я пойду, когда так.

Нянька. Тебя, мозявки, там не хватало! Куда ты? Ночь на дворе слушается, по улицам бунты… Стрелять будут!..

Женя. Нет, а я все-таки пойду. (Двинулась к входной двери.)

Нянька (удерживая ее). А я тебя не пущу!

Женя. Не смеешь не пускать!

Нянька. Врешь, смею! Мамаша твоя, когда померла, ты вот какенькая осталась. В люльке шувыкала, агу-агунюшки агукала.