Ванда Василевская - Бартош-Гловацкий Страница 5

Ян. И что с того? А ты не слышал, что расклеивали приказы, именем пана Костюшки подписанные, именем господина кастеляна Дембовского утвержденные, что ни баба, ни дитя не должны отрабатывать барщину за мужика, если он на войне? Слышал? А они не отрабатывают?

Бартошиха. Ой, отрабатывают, отрабатывают, аж спина трещит!

Шимон. Это еще не конец, еще только начало!

Ян. Мели, Емеля… Эк, как оно всегда можно мужику башку заморочить… Скажут что-нибудь покрасивей, с него и хватит.

Владек. Эх, Ян, если бы вы сами видели! Как пан Костюшко повернет коня, как крикнет! А мы за ним! Только косы на солнце засверкали… Как мы добежим!

Шимон. Ух ты!

Ян. Вот седина в бороду! Ничему вас, Шимон, панская плеть не научила.

Шимон. А вам всегда охота быть всех умней! Увидим, кто будет прав.

Ян. Кто доживет, увидит.

Владек. А о Бартоше песню сложили.

Бартошиха. Песню? Глядите-ка!

Владек. Красивая песня.

Шимон. Как же она поется?

Владек. Сейчас… Как это… (С минуту думает, начинает насвистывать, потом напевает.) «Ой, Бартош, ой, Бартош, ой, остры косы наши, ой, остры косы наши…» Все косыньеры поют.

Валек. Хи-хи-хи!

Бартошиха. Тихо ты, дурной! А дальше-то как?

Валек. Мама, идет кто-то!

Роза. Управляющий идет!

Бартошиха. Господи Исусе! А тут не подметено.

Входит Травинский. Валек торопливо прячет удочку, которую все время мастерил.

Травинский. Что это у вас — свадьба, что ли?

Бартошиха. Где уж свадьба, ваша милость! Горе, горе у нас горькое, да и все… Вот соседи и сошлись, пожалеть бедную вдову…

Травинский. Вдову? Вздор говорите, Бартошиха. Ваш ведь жив.

Бартошиха. И что с того, что жив? Ой, доля моя горькая, сирота я несчастная! Сколько я молилась, сколько наплакалась — нет и нет! Ему воевать охота, а ты вот тут страдай!

Ян. Не скулили бы вы так, кума.

Бартошиха. И как тут не заплакать, как тут не…

Травинский. А я как раз от его милости старосты Шуйского грамоту по делу вашего мужа получил.

Бартошиха. Боже милостивый! От пана старосты? Господи Исусе, мало было горя, теперь еще…

Травинский. Да не ори ты, баба, слова сказать не даешь.

Бартошиха. О-о-о-о!..

Травинский. Тише! А вы там что? Молчать и слушать! Буду читать грамоту господина старосты.

Бартошиха. Господи Исусе!

Травинский (медленно разворачивает бумагу; пробегает глазами, медленно читает). Сейчас… сейчас… сударь мой… ага, ага… на такой манер: «Бывший Войцех Бартош, а ныне Войцех Гловацкий…»

Бартошиха. Спасите! Исусе сладчайший!..

Ян. Постойте, кума!

Травинский. «… а ныне Войцех Гловацкий, хорунжий краковских гренадеров, отличился…»

Бартошиха. Матерь божья! Пропали мы, несчастные, отличился!

Травинский. Заткни глотку, баба, сто раз тебе говорить? «…отличился четвертого апреля, первый вскочив на неприятельскую батарею…»

Бартошиха. Не говорила ли я, не просила ли его сто раз!

Травинский. «…дав доказательства отваги ради любви к отчизне. Оная его отвага дает мне счастливейший в жизни случай освободить его от всех повинностей, равно как и жену его и деток…»

Шимон. Слышали?

Ян. Тише!

Травинский. «…А избу и двор, где он живет, дарю на вечные времена его жене и деткам, не претендуя ни на какие отработки. Притом приказываю выдать жене его на пропитание зерна: пшеницы три мешка, ржи четыре мешка…»

Шимон. Слышите, кума?

Травинский. «…четыре мешка, ячменя четыре мешка…» и этого… ага… ага… гм…

Шимон. Бартошиха!

Бартошиха. В глазах чего-то потемнело… О, господи… как же это…

Травинский. «…Выбрать из моего хлева лучшую корову и дать его жене, обязываю дать ей кабанчика и свинью…»

Шимон. Корову, Бартошиха… Бартошиха…

Бартошиха. О, господи Исусе… И как же это, смилуйтесь, пан управляющий, ваша милость…

Травинский. Одурели вы, что ли? Не слышите? Завтра с утра придете за коровой.

Бартошиха. За коровой?!

Шимон. Не слышали вы, что ли? Пан староста дарит вам корову, кабанчика, свинью!

Бартошиха. Корову… кабанчика… свинью…

Травинский. Корову, кабанчика и свинью! Прийти с самого утра!

Бартошиха. С утра… с утра ведь в поле…

Травинский. Да ты, баба, одурела? Ведь только что тебе читал: никаких повинностей, поняла? Никаких повинностей!

Бартошиха. Так как же это? Как же так?! Больше не пойдем на барщину? (Бросается к образам на стене, складывает руки.) О, господи! Есть, значит, милость к бедному человеку, есть, значит, справедливость! Дождались таки! Господи, господи! Не пойдем больше на барщину!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Та же крестьянская изба. Бартошиха, дети и соседка Агата.

Бартошиха. Ну, неслух и неслух! Ты бы хоть теперь-то остепенился маленько, глупая твоя голова!

Валек. Только и знаете ворчать… Теперь, прежде…

Бартошиха. Прежде было одно, а теперь совсем другое.

Валек. Что ж так?

Бартошиха. Изба теперь наша, и свинья, и корова, и кабанчик наши, и по отцу ты теперь Гловацкий, а уж не Бартош.

Валек. Хи-хи-хи! Какой там я Гловацкий!

Бартошиха. Глупый! Не слышал, что ли, как управляющий говорил — Гловацкий? Да что тебе? Тебе бы все с мальчишками бегать.

Валек. А что мне надо делать?

Агата. С сыном пана старосты водиться… Не знаю только, примет ли он в компанию.

Бартошиха. А вы, кума, мне парня не бунтуйте, с меня и так хватит… С сыном пана старосты одно дело, а тут совсем другое. Надо только понимать, что к чему, свое место знать надо. Роза, отнесла отруби кабанчику?

Роза. Отнесла… Говорила ведь, сто раз напоминаете.

Бартошиха. Тебе и двести раз мало! Все одинаковые. Войцеха тоже что-то нет. Наказание божье. Бегает и бегает мужик.

Агата. Вы, кума, всегда так. Не было мужика — плохо. Есть мужик — опять плохо.

Бартошиха. Милая ты моя, да ведь оно так и есть. Когда не было — думалось, что уж не выдержу. А пришел — и что с того? Ходит по каким-то делам, в избе его и не увидишь. Мужики, они всегда такие, всегда… Еще покойница мама говорили.

Роза. Нечего тогда было и замуж выходить.

Бартошиха. Глядите-ка на нее! Тебя не спрашивают, так и не разевай рта! Ну, что сидишь без работы? Травы нажать надо!

Роза. Да ведь иду уж…

Бартошиха. Вон как шевелится.

Роза берет корзинку и серп, выходит.

Ох, боже милостивый, сколько человек наработается, намучится, а что с того?

Агата. Не болтали бы вы, Бартошиха, зря.

Бартошиха. Гловацкая я теперь, кума, Гловацкая, — не знаете, что ли?

Агата. Э, зови как зовется, пусть только хорошо живется… А вот и ваш идет.

Входит Бартош.

Бартошиха. Где тебя носит? Пропадаешь с утра, а тут…

Бартош. Ну, ну, перестань, не так уж и много той работы. Надо же и с людьми поговорить.

Бартошиха. Ох, не выйдет из этих разговоров ничего хорошего, не выйдет! И чего это совать нос в чужие дела? Свое хозяйство есть, на своем и работай. Так нет, так тебя и подмывает…

Бартош. Эх… Что слышно нового, Агата?

Агата. Да нового ничего… Я это к вам зашла, не дадите ли взаймы горсточку крупы? Времени не было смолоть.

Бартошиха. Оно и легче к другим прийти, чем самому подумать. Мололи ведь.

Бартош. Дай, дай, Марыся, крупа там есть, в мерке, в чулане.

Бартошиха. Тебе хорошо говорить — дай да дай! А потом что будет, так об этом ты…

Агата. Ей-богу, кумушка, некогда было на мельницу сбегать. Вот только-только, на ночь глядя, с поля идешь… А тут дети… внучата…

Бартошиха. У меня тоже дети.

Агата. Вам-то что, боже милостивый… Изба своя, и кабанчик, и свинья…

Бартошиха. Глядите, как все высчитала, как ей чужое добро глаза колет.

Агата. Колет не колет, а… Известно, у одного и шило бреет, у другого бритва не берет.