Александр Никонов - Последний фронтовик Страница 6

Слова Нефёда Терентьевича доходили до слуха поселкового главы, словно сквозь туман. Он вспомнил своего отца, полкового разведчика, грудь которого была увешана орденами. С тремя ранениями и двенадцатью так и не вынутыми осколками он работал наравне со всеми, о войне вспоминать не хотел, по всякому сторонился этих воспоминаний. Мать чувствовала, что он что-то держит в себе, мучается, мается, кричит во сне благим голосом. А перед смертью, которую он, проклятую, почуял заранее, отец разоткровенничался. Выпив стакан самогонки, он тихо, словно боясь вспугнуть свои воспоминания, рассказывал матери: «Настя, душа моя болит. Видно, не вылечить её уже. Всё хужее и хужее мне». – «А ты расскажи, расскажи, Гера, может, легче станет», – упрашивала мать. – «Ладно, слушай, может, и взаправду полегчает. Как-то, уже на территории Польши, ходили мы в разведку. Что разведке надо: дислокацию противника пронюхать да „языка“ хорошего взять. Дня три по тылам немцев ходили. И как-то так получилось, что мы снова с нашего фронта опять на передовую немцев нарвались. Мы-то думали, что мы уже к своим возвращаемся, успокоились. И вдруг прямо перед нами окопы – немецкие. Нас заметили, а не стреляют. Странно. И вдруг встают из окопов человек десять-пятнадцать, с автоматами – и на нас. Да немцы-то какие-то мелкие, орут чего-то, как пьяные, стреляют. Мы, конечно, отстреливаться, отползаем, нам никакой выгоды нет в бой ввязываться – нам к своим во что бы то ни стало вернуться надо. В общем, покрошили мы всех. У нас один убитый, татарин Феткулла Фахрутдинов, и двое раненых. На мне хоть бы царапина. Тут наши подмогли – видать, поняли, что нам туго. А когда рассматривать этих немцев стали, батюшки! Да ведь это же дети совсем, лет по четырнадцать-пятнадцать. А среди них две девчонки, одна даже беременная. А на руках у них номера. Двое ещё живых было, они и рассказали, что их немцы взяли из соседнего концлагеря, накормили, напоили, оружие дали и сказали, что если они постреляют, то отпустят домой».

Отец тогда надолго замолчал. Мать ему ещё самогону подлила, успокаивать стала: «Да что ж ты переживаешь – война ведь». А отец как заорёт: «Наши, наши это ребятишки были – русские! Понимаешь ты это? Выходит, я своих пострелял. Фашисты, гады, как заслон их использовали!» Тогда восьмилетний сын Витя слышал этот рассказ отца. А через два месяца отец угас – тихо, как и жил.

Оторвавшись от воспоминаний, Виктор Герасимович прошептал:

– Да, фронтовики. Разные они бывают.

Нефёд Терентьевич навострил уши:

– Фронтовики-то? Конечно, разные. Вот, я помню, в сороковых, не то в начале пятидесятых годов, к нам приехала семья хохлов. Домишко старый купили и жили. Так, хозяин-то тоже себя за фронтовика выдавал, даже медалью хвастался. А потом за ним пришли и в район отвезли.

– За что же его? – заинтересовался Виктор Герасимович.

– Так, предателем оказался или полицаем – точно уж не помню. Осудили его. Да, вот вспомнил, – оживился старик. – Кто-то мне говорил, что на третьем кордоне живёт какой-то старик, одинокий, слух идёт, что он тоже как будто воевал. Правда, сам не признаётся. Да о нём никто ничего толком не знает – так, сплетни бабские.

– Интересно, – оживился и Виктор Герасимович. – А почему не признаётся? Насколько я знаю, есть старики, которые и пороху не нюхали, а тоже всякими правдами и неправдами хотят во фронтовики записаться, чтобы льготы и жильё бесплатное получить.

– Да откуда я знаю. Может, тоже прощелыга какой или полицай бывший. Говорят, что и сидел. Ведь мне уже под восемьдесят подкатывает, я в тридцатом родился, а старику этому, если он на фронте побывал, уже под девяносто должно быть.

– А как он к нам попал, откуда приехал?

Терентьевич замахал руками:

– Не знаю, ничего не знаю. – Он покрутил пальцами возле волосатого уха. – Бабы болтают. А откуда они про это знают? Известно, что у баб вместо титек да задних половинок тоже, будто, уши приделаны. А устроил на кордон этого старика будто бывший директор леспромхоза, который давно развалился. Правда, он три или четыре года назад, как помер.

– Интересно, очень интересно. Надо бы заглянуть на этот кордон, я там еще ни разу не был. – Виктор Герасимович вынул из стола папку, полистал её. – Так. Живут там семь человек. Игнашкины, Трухины, Шереметьев. Обязательно надо заглянуть.

– Так, вы поможете мне, Виктор Герасимыч? – напомнил Терентьич.

– Насчёт чего?

– Да с соседкой нашей, курвой. Вы уж постращайте её, чтобы она помои на наш огород не сливала.

– Ладно, ладно, поговорю. Вы идите.

Придя домой, за щами Виктор рассказал жене про проблему с фронтовиками. И пожаловался:

– Вот, скоро праздник Победы, а его и встречать не с кем – вымирают фронтовики. Ну, какой без них праздник.

Та фыркнула:

– Народ давно подметил: пока есть к чему присосаться, будут и комары.

– Ты о чём это?

– А о том. Блокадники, дети войны, узники лагерей, те, кто под оккупацией был – всем им положены льготы. Я, конечно, понимаю – настрадались люди, страху натерпелись – пусть получают. Но ведь к ним примазывается всякая шелупонь.

– Откуда ты знаешь?

– Телик смотрю, газеты читаю. Это тебе всё некогда, вот и не знаешь ничего. Вот тут недавно по телику показывали. Получал один старик льготы, пенсию фронтовую, даже новую квартиру бесплатно от государства получить успел. А когда какой-то дотошный журналист копнул глубже, оказывается, он вовсе и не фронтовик.

Виктор Герасимович оторвался от лапши:

– Как это может быть?

– Эх, каким был ты наивным, таким и остался! – укорила жена. – «Как, как?» Когда-то он не то в сельсовете, не то в райисполкоме работал, справил себе липовый документ – что будто участвовал в боевых действиях на фронте. Даже медали себе на рынке купил, на разные собрания и торжества в честь праздника Победы ходил. Тут-то его, миленького, и прижучили через газету. Так, он червём извивался, чтобы фронтовую пенсию, льготы да квартиру не потерять. Конечно, кто же от такого жирного куска просто так отказывается!

– Не понимаю, – возразил Виктор, – как такое могло случиться. Ведь, прежде чем дать какие-то льготы, в инстанциях каждый документ под микроскопом изучают, перепроверяют, прежде чем принять окончательное решение. Это какую же чёрную совесть надо иметь, – возмутился муж, уже допивая чай, – чтобы примазаться к таким заслуженным людям! Я бы не смог, как после этого людям в глаза смотреть – от стыда сгореть можно.

– Ну, у таких людей ни совесть, ни стыд не возгораются – они у них тлеют головёшками и дыма не дают.

– А кто же он самом деле-то был? – спросил Виктор.

– Да будто бы заключённых в лагере охранял, – ответила жена и вдруг озарилась от мысли лицом: – Или вот ещё, не забыл? Помнишь Василия Борисовича Кукушкина? Ну, того самого, который кладовщиком работал?

– Помню, конечно, как не помнить – хороший мужик. И что?

– Так вот, он тоже фронтовиком стал, – выдала новость жена.

– Как же так, ведь он и по возрасту не подходит, в войну ему не то пятнадцать, не то шестнадцать лет было. Да и не слыхал я, чтобы он об этом говорил. Другие фронтовики каких только страстей про войну не рассказывали, а он… Да нет, не бахвалился никогда.

– Об этом мало кто и знал – это верно. Чего говорить – скромняга мужик, а он, оказывается, тоже воевал. Правда, на Северном флоте, этим, как его, молодым матросом.

– Юнгой, что ли?

– Во-во, юнгой. Вместе с одним писателем известным. Фамилию не помню – он тоже там служил. Да ты ещё книгу недавно читал, всё хвалил, про моряков.

– Пикуль, что ли? Валентин Пикуль?

– Точно, этот самый огурец! Навели справки в каком-то архиве – точно воевал. Медаль ему выдали, сейчас фронтовик. Вот оно как бывает.

– Ну, что ж, значит, заслужил мужик. А к чему про него рассказываешь?

– Как почему? Может, и в нашем поселении такой найдётся. Вот тебе и фронтовик, – выдала жена.

4

Вечером, после бани, Слава всё-таки зашёл к старику. Разделся, потер ладони:

– Ну, что, дядя Ефим, сейчас не грех и по граммулечке. За что пить будем?

– За мой день рождения, – ответил старик.

– Подожди, дядя Ефим, у тебя, вроде, день рождения в апреле. Ты же сам говорил. А мы с тобой, если я правильно помню, уже третий раз день рождения отмечаем.

– Вот поживёшь с моё, Слава, тогда и посчитаешь, сколько у тебя дней рождения. Они, дни-то эти, тоже разными бывают. Это не только, когда тебя мать родила, а иногда и судьба дарит тебе вторую, а то и третью жизнь. Да ты наливай, наливай, не стесняйся. У меня, конечно, деликатесов на закуску нет, но на перекус всегда чего-нибудь найдётся. Огурчики вон солёные, капустка, помидоры. Давай, давай, – торопил Ефим Егорович.

– А тебе, как – налить, дядя Ефим? Одному пить, да ещё за твой день рождения, как-то неловко.