Александр Житинский - Филиал. Истории для кино Страница 6

– Мама, это не так! – воскликнул младший Решмин.

– Так, – спокойно кивнула она.

Ганичев раскланялся.

Он вышел на лестничную площадку. Сын Решмина шел за ним.

– Я вас провожу… Не слушайте ее, она сгоряча… – он торопился сказать. – У них все сложно. Отец три раза уходил, потом возвращался, а сейчас она трубу продала… Она сама простить себе не может! Он же для нее гениальный музыкант. Понимаете? Чем хуже, тем лучше, понимаете?..

– А ты играешь? – спросил Ганичев.

– Играю. Мать не знает. Хватит ей одного музыканта, – усмехнулся Борис. – Трубу она зря продала. Ничего, купим!

Они пожали друг другу руки.

Джазовый теплоход попал в шторм. Верхнюю палубу заливало водой, но музыканты играли – мокрые, веселые – играли с бешеным азартом, выплевывая из труб фонтаны воды.

Ганичев потерянно брел по городу, направляясь к кафе, где должен был состояться заключительный джем-сейшн джазового фестиваля. Он не знал, что ему делать.

У самых дверей «стекляшки» его окликнули:

– Юрик!

Он обернулся. Перед ним стоял писатель Банькович с футляром контрабаса. Банькович улыбался ему, как доброму знакомому.

– А-а… Это вы… – сказал Ганичев вяло.

– Я! Я! Я пришел! – воскликнул Баня, удивляясь самому себе. – Вы видите – я пришел!

– И напрасно, – сказал Ганичев.

– Что? – удивленно вскинул брови писатель.

– Нет, ничего…

И тут с противоположной стороны улицы раздался пронзительный крик:

– Баня!!!

Банькович оглянулся. К нему спешили Кротов и Люси. Они были при полном параде – причесанные, отутюженные. Они светились.

– Подержите контрабас, – Баня сунул инструмент Ганичеву, и через секунду они уже сжимали друг друга в объятиях – все трое.

Ганичев стоял, печально глядя на эту встречу, которую он подготовил, и не чувствуя никакой радости. Стоял, как двадцать лет назад, на посту у Баниного контрабаса.

Внезапно возник Герасимов с футляром саксофона. Снова объятия, поцелуи, смех…

– Мальчики, мальчики… – повторяла Люси, вытирая платочком слезы.

– Люси, ты совсем не изменилась, – пробормотал писатель, что было явной, но простительной ложью.

– Мужики, требуется банджо, – сказал Кротов. – Мое в ремонте.

– А что, тряхнем стариной! – воскликнул Баня.

– Есть ли, чем трясти… – с сомнением заметил Герасимов.

Менделев появился незаметно за спиною Бани – в кроссовках, в легкой молодежной курточке, с длинными седыми волосами. Вдруг раздался его печальный вопрос:

– Я сюда попал или я не сюда попал?

– Мендель! – Кротов стукнул его в грудь и бросился на шею.

– Ай да Илья! Посмотрите на него! – смеялась и плакала Люси.

– Юрик, вы Бориса нашли? – вдруг спросил Баня.

Все разом смолкли, посмотрели на Ганичева. Тот неуверенно переминался у контрабаса.

– Он в командировке, – сказал Ганичев, отводя глаза.

– Э-эх! – воскликнул Кротов.

– Без Бори не сыграть, – сказал Герасимов. – Обидно.

– Мендель, ты не можешь достать банджо? – спросил Кротов.

– Раз плюнуть, Витек. Только зачем?

– Играть буду.

– Вытяни вперед руки. Так. Закрой глаза, – скомандовал Менделев. Кротов выполнил команды. – Видите? Типичный тремор, – указал он трясущиеся пальцы Кротова.

– Сам ты тремор! – закричал Кротов.

– Попрошу без намеков, – сказал Менделев.

Они рассмеялись, пошли ко входу в кафе, на ходу доставая билеты. Ганичев нес за ним контрабас.

В фойе уже было полно народу, новые гости входили с улицы. Многие были с инструментами. Торговал буфет. По стенам висели газеты и информационные бюллетени джаз-клуба, возле них толпились, читали. То там, то здесь вспыхивали дружеские приветствия.

Музыканты первого состава Сокольникова вошли кучно, робея – как-никак они не показывались в этом мире уже давно. Посматривали по сторонам, волновались, наблюдая родное, но почти забытое. Их никто не узнавал.

Люси уселась за столик у буфета, куда подвел всех Ганичев. Он понял их состояние, старался помочь.

– Располагайтесь… Пожалуйста.

Рядом с Люси уселся Баня. Остальные продолжали стоять, оглядываясь по сторонам.

– Я сейчас, – сказал Ганичев.

Он отправился искать Сокольникова. Прошел через людное фойе, вошел в зал, где заканчивали накрывать столы. В глубине зала виднелась низкая эстрада с микрофонами и аппаратурой. Там готовились к джему музыканты, среди них – Сокольников.

Ганичев подошел к нему.

– Алексей Дмитрич!

– Ну? – строго обернулся к нему Сокольников.

– Все пришли. Как один, – доложил Ганичев.

– Пришли?!

У Сокольникова гора с плеч свалилась. Все эти дни он думал о том, придут или не придут на его зов бывшие музыканты, мучался этим – и вот пришли!

– Молодец, Юрик! – он обнял Ганичева в порыве чувств, но тут же взял себя в руки. – Ну, я их помариную! Пускай потомятся.

– Алексей Дмитрич… – развел руками Ганичев.

– Людей надо воспитывать. У вдовы был?

– Был.

– Придет?

– Не знаю… – замялся Ганичев.

Но тут Сокольникова отвлекли, он пошел настраивать аппаратуру, а Ганичев возвратился в фойе.

Рядом со стойкой буфета расчехляли инструменты трое: трубач, кларнетист, тромбонист. Начали пробовать звук, подстраиваясь друг к другу. Толпа расступилась полукругом, поняв, что они собираются играть.

– Банджо есть? – крикнул трубач в толпу.

– Есть! – сорвался с места Кротов.

– Сиди! – цыкнула на него Люси, но поздно. Кротов выскочил к музыкантам.

– Я сыграю!

– А инструмент?

– Мендель, я же просил тебя! – в отчаянии крикнул Кротов.

И тут же, откуда ни возьмись, появился сияющий Менделев с банджо на вытянутых руках.

– Помни про тремор, – шепнул он Кротову.

– Иди ты!

– «Олл оф ми» знаешь? – спросил трубач Кротова.

– Ну!

– Поехали.

Они заиграли. Кротов старался. Он побледнел, закусил губу.

Люси в волнении смотрела на мужа. Да и все «бывшие» волновались, как бы оценивая свои собственные возможности: смогут ли сыграть сегодня.

В толпе перешептывались любители.

– Кто это на банджо?

– Первый раз вижу.

– Мальчишки! – бросил кто-то. – Это же Витя Кротов.

– Да ты что! Кротов давно сгинул.

– Кротов это, факт. Послушай звук.

Началась импровизация тромбона. Трубач отнял инструмент от губ, шепнул Кротову:

– Лажаешь, старичок.

– Сейчас, сейчас… – у Кротова пот выступил на лбу. Он играл, мучительно вспоминая прошлое.

– Вот так лучше, – сказал трубач.

Ганичев, поначалу наблюдавший за Кротовым с тревогой, улыбнулся с облегчением. Понял: музыка в пальцах осталась.

Из зала вышел распорядитель.

– Стоп! Стоп! Что за самодеятельность? – накинулся он на музыкантов. – Наиграетесь. Целая ночь впереди. Прошу всех в зал! Занимайте места согласно билетам!

Публика повалила в зал.

Гостей встречал приветственным маршем диксиленд Сокольникова на эстраде.

Ганичев усадил «бывших». Им достались места за предпоследним от эстрады столиком.

Закончив марш, Сокольников со своими музыкантами занял место за ближайшим к эстраде столиком. Назад он демонстративно не смотрел.

– Юрик, вы сказали Леше, что мы пришли? – обеспокоенно спросил Баня.

Ганичев поежился. Ему не хотелось никого огорчать.

– Да… То есть нет. Он еще не знает.

– Хоть бы башку повернул! – сказал Кротов.

– Генерал… – заметил Герасимов.

– Леха! Сокольников! – крикнул Кротов, но его крик утонул в общем шуме.

– Не надо кричать. Он прекрасно все видел, – тонко улыбнулся Менделев.

Вокруг рассаживались, произносили первые тосты…

На эстраду взошел распорядитель.

– Начинаем наш традиционный джем-сейшн, посвященный закрытию фестиваля «Осенние ритмы». Первое слово Костюшкину… Он вчера саксофон новый купил… Миша, давай! Сам скажешь, с кем будешь играть.

– Миша, со мной! – крикнул кто-то.

На эстраду поднялся Костюшкин с саксофоном. Подошел к микрофону и, вглядываясь в зал, принялся выбирать себе партнеров.

Он называл их, и они выходили на эстраду с инструментами.

Джем начался!

Чувствовалось, что все друг друга хорошо и давно знают – со всеми слабостями и недостатками. После импровизаций хлопали, свистели, обменивались одобрительными возгласами. Кто-то сидел, погрузившись в свои думы. Давно не видевшиеся друзья разговаривали, отрешившись от всего. Жены и возлюбленные музыкантов были активны, чокались, смеялись, звали кого-то…

Ганичев незаметно куда-то исчез, оставив гостей одних.

А на эстраде была непрекращающаяся музыка. Одна тема сменяла другую, выходили новые музыканты, менялись составы, стили, направления.

«Бывшие» тоже узнавали старых коллег. За их столиком то и дело вспыхивало:

– Смотри, это же Мысовский!

– А это кто? Знакомое лицо.

– Канунников, ей-богу!

Однако постепенно, по мере нарастания экспрессии концерта, гости становились сумрачнее. Они явно чувствовали себя не в своей тарелке. Точнее всех выразил общее настроение Банькович: