Александр Житинский - Филиал. Истории для кино Страница 7

– Канунников, ей-богу!

Однако постепенно, по мере нарастания экспрессии концерта, гости становились сумрачнее. Они явно чувствовали себя не в своей тарелке. Точнее всех выразил общее настроение Банькович:

– В чужом пиру похмелье.

– Точно! – сказал Кротов. – Сидим как дураки.

– Надо пойти и сказать Леше, что мы тут, – предложила Люси.

Идти никто не хотел – побаивались.

– Мендель, пойди! – сказал Кротов.

– Вы шутите, – печально улыбнулся Менделев. – Леша спросит: «Где ты играешь, Мендель?» И что скажет Мендель? Что он играет с подростками рок-н-ролл?

На эстраде появился ансамбль Голощекина.

– Додик, смотри! – воскликнул Кротов.

– Олежка, пойди ты. Ты самый солидный, – сказала Люси Бане.

– Почему мы вообще должны подходить первыми? Он нас пригласил! Он хозяин! Это бестактно, в конце концов! – возмутился тот.

Сокольников по-прежнему не поворачивал головы. Казалось, он затылком чувствовал, что происходит за его спиной в другом конце зала.

Дотоле немногословный Герасимов утер салфеткой губы.

– Спасибо, ребята. Рад был всех повидать. Мне далеко ехать.

– А сыграть?! – взвился Кротов.

– Витя, оставь фантазии. Ты же видишь. Он не хочет нас замечать.

Кротов затравленно оглянулся по сторонам.

– Где этот Юрик?!

Ганичева не было видно.

– Сядь! – заорал Кротов Герасимову так, что за соседними столиками удивленно обернулись на них.

Кротов вскочил со стула и решительно направился к эстраде. Остальные, затаив дыхание, наблюдали за ним.

Кротов подошел к Сокольникову, наклонился и что-то сказал. И вдруг они увидели, как поднялся Алексей Дмитрич, как обнял и расцеловал Кротова, как они, смеясь, принялись хлопать друг друга по спинам.

Голощекин приветственно помахал им со сцены.

– Уфф! – вздохнул Баня.

Люси промокнула глаза платком.

А Ганичев в это время находился в фойе, у стойки буфета, куда он сбежал, чтобы не присутствовать при этой драме. Сюда доносилась музыка из зала. Ганичев сидел перед рюмкой коньяка, глубоко задумавшись.

Он выпил коньяк, придвинул рюмку буфетчице.

– Повторите, пожалуйста.

– Юрик, да чего стряслось-то? На тебе лица нет, – сказала буфетчица.

Ансамбль Голощекина продолжал играть. Как всегда, элегантный, в синем костюме с золотыми пуговицами, Голощекин импровизировал на флюгельгорне. Он увидел, как в конце зала Сокольников обнимается со своими музыкантами, как Сокольников усаживается к ним за столик.

Голощекин взял скрипку и заиграл медленную блюзовую тему. Скрипка рыдала.

Под стать было настроение за гостевым столиком. После объятий, смеха, приветствий и первых расспросов здесь воцарился траур: Сокольников сказал о смерти Бориса. Они молчали, не чокаясь, выпили и теперь сидели, думая каждый о своем, пока рыдала скрипка.

Сокольников встал и направился к распорядителю вечера.

Тот в углу вел переговоры с официанткой, проверяя счет.

– Саша, я сегодня играю старым составом, – сказал Сокольников.

– Вот это дело! – обрадовался тот. – Сюрприз. А я смотрю – они или не они?

– Они, – кивнул Сокольников. – Все, кроме Бориса. Мы хотим сыграть в его память.

Распорядитель оторвался от денег, вытаращил глаза.

– В чью память?

– Решмина.

– С чего ты решил, что он умер? Я его позавчера видел…

– Где?! – оторопел Сокольников.

Ганичев пытался объяснить буфетчице ситуацию.

– Понимаете, Фаина Петровна, мы думали, что он умер, а он не умер…

– Так радоваться надо!

– Так-то оно так… – вздохнул Ганичев.

Из зала выскочил разъяренный Сокольников. Увидев Ганичева, зарычал и бросился к нему.

– Ты знал?! Знал?!

Ганичев поспешно сполз с высокого табурета и бросился наутек.

Они бежали по длинному пустому коридору. Сокольников, нагоняя, пытался ударить Ганичева ногой по заду, но промахивался.

– Я тебе покажу! Лгун!..

– Алексей Дмитрич! – пищал Ганичев.

– Я тебе покажу, как живых людей хоронить!

А джазовый теплоход плыл уже по ослепительному горному озеру с чистой прозрачной водой, в которой отражались снеговые пики гор. На палубе музыканты в строгих костюмах играли что-то торжественное.

Лица у всех были серьезны и немного печальны.

Здесь был весь состав Сокольникова, включая трубача.

Поговорив со швейцаром у входа в ресторанный зал, Сокольников двинулся к свободному столику у окна. Ганичев последовал за ним. Весь его облик говорил о том, что ему страшно не хочется участвовать в этом деле.

Сокольников сел, развернул меню.

– Ты только не вякай, – предупредил он Ганичева.

В дверях кухни показался официант средних лет.

– Он, – шепнул Ганичев.

– Вижу.

Решмин привычно двинулся к столику, но за несколько метров замедлил шаг: он узнал бывших друзей. Однако, взяв себя в руки, профессионально подобрался и подошел к ним.

– Я вас слушаю.

Сокольников смерил его взглядом. Они встретились глазами. Последовала пауза.

– Принеси-ка нам, братец, водки и селедки.

– Попрошу на «вы», – тихо, но твердо сказал Решмин.

– У нас сегодня поминки, – будто не слыша, продолжал Сокольников.

– Больше ничего не желаете? – бесстрастно проговорил Решмин.

– Нет. Ступай.

Решмин отошел.

– Халдей! – отрубил Сокольников.

Заиграл ресторанный оркестр, публика потянулась танцевать.

– Лучше бы он здесь играл! – в сердцах кивнул в сторону оркестра Сокольников. Он сам себя заводил.

Подошел Решмин – подчеркнуто прямой – с подносом, на котором стояли графинчик и закуска. Сокольников смотрел на него тяжелым презрительным взглядом.

Решмин выставил закуски, разлил водку в маленькие рюмочки.

– Помянем, Юрик, хорошего музыканта, – поднял свою рюмку Сокольников.

Ганичев неохотно потянулся к рюмке.

– Я могу быть свободен? – холодно спросил Решмин.

– Нет, погоди… Не чокаемся, Юрик.

Он выпил. Ганичев выпить не решился, вертел рюмку за ножку. Решмин ждал.

– Настоящий был трубач… – продолжал Сокольников.

– Алексей, что ты от меня хочешь? – тихо проговорил Решмин.

– Я все мог понять, Юрик, – Сокольников подчеркнуто обращался только к Ганичеву. – Сбежал от друзей, из дому, устал… Но чтобы музыкант трубу продал.

Решмин кошкой кинулся на него, вцепился в грудь.

– Не продавал я трубы!

Метродотель с озабоченным лицом засеменил к столику.

– Решмин! Опять двадцать пять!

– Отойдите! – прикрикнул на него Сокольников. – Сами разберемся… Сядь, Боря.

Метродотель испуганно отошел.

Решмин продолжал стоять.

– Сядь, говорю!

– Не положено, – он вскинул голову.

– У-у, характер! – погрозил ему кулаком Сокольников. – Трубу твоя жена продала. Вернее, вдова. Так она себя назвала.

– Вдова? – Решмин вздрогнул.

– Да, представь. Мы тебя уже похоронили.

Решмин побледнел, стиснул зубы. Сказал с усилием:

– Как видишь, я не умер.

– Лучше б ты умер! – вырвалось у Сокольникова.

– Тебе лучше знать, – криво усмехнулся он.

– Откуда у тебя столько гонору?! – корил Сокольников. – Все от него. Говорил я тебе тогда: пропадешь…

Сокольников был отходчив, уже готов был простить.

– Не пропаду, – упрямо сказал Решмин.

– Ты уже пропал. Я же знаю, что такое для тебя музыка!

– Кончилась наша музыка! – окрысился Решмин. – В нас молодость играла, а не музыка. А что дальше? Ни здесь нет, – Решмин пошевелил пальцами, будто играя на трубе. – Ни здесь! – он постучал себя по лбу. – И дела другого тоже нет. Значит, плюнуть и забыть! Черт с ней, с трубой!.. Так что получается, я честнее, чем ты, поступил, Алексей…

Сокольников слушал добродушно. Разлил из графина водку.

– Выпьешь? – спросил он.

– Я на работе.

– Ну, твое здоровье. С воскресеньицем!

Сокольников выпил, не спеша закусил огурцом.

– А музыку нашу не трогай, – сказал он. – Пока я сам от нее не отказался, она при мне… Подумай.

– Ты полагаешь, что я мало думал? – заносчиво проговорил Решмин.

– Ладно… Сколько с меня? – Сокольников снова начал сердиться.

– Я угощаю, – осклабился Решмин.

– Тьфу!

Сокольников бросил на стол десятку и встал.

Сердобольный Ганичев незаметно подсунул под тарелку пригласительный билет и последовал за шефом.

Решмин смотрел, как они уходят.

В кафе продолжался концерт. Уже перемешались за столиками все гости, а сами столики были частью сдвинуты вместе, частью отодвинуты в сторону, так что образовалось место для танцев, где в манере пятидесятых годов танцевали три-четыре пары.

Баня сидел рядом с Люси, они о чем-то тихо разговаривали. Кротов увлеченно репетировал на банджо, подыгрывая музыкантам на сцене. Герасимов скучал. Менделев обменивался адресами со старым приятелем.

– Где же Леша? – сказал Герасимов, взглянув на часы.

– А куда он поехал? – спросил Баня, оторвавшись от разговора.