Моше и его тень. Пьесы для чтения - Константин Маркович Поповский Страница 7

Анна: А я все равно закричу.

Этингоф (лихорадочно): И напрасно, напрасно. Лучше молчите, зачем нам пустые слова?.. Вы будете молчать, а я буду вас любить. И это будет длиться вечно, потому что это правильно… Я даже готов пойти вам навстречу, если хотите… Отчего же? Этингоф всегда готов идти всем навстречу, но только молча, молча! (Схватив Анну, пытается перетащить ее на свою половину дивана, кричит). Молча! Молча!

Анна (кричит): Нет!

Этингоф: Что "нет", что "нет!.. Разве вы не видите, что уже давно "да"?

Анна: Интервью! Интервью! Вы помнете интервью…

Этингоф: И пускай его! Пускай!.. Мы напишем еще!.. Сколько захотите!.. Пять интервью! Семь интервью!.. Но только молча, молча… Потому что слова – это пф-ф-фф!.. Ветер. Мираж… Сегодня их говорит один, завтра другой, а потом их будут говорить все кому не лень, но самое смешное, что в целом мире ничего от этого не изменится! (Решительно заключает Анну в объятия).

Анна: Нет, нет, нет!

Этингоф: Что значит, нет? Что значит, нет?.. Да!.. Да!

Анна (уворачиваясь): Вы мне противны.

Этингоф: Глупости.

Анна: И отвратительны

Этингоф: Ерунда. Меня любили сорок тысяч женщин, и никто из них никогда не говорил мне, что я им противен… Напротив, все говорили – о, этот Этингоф!

Анна: Пустите! (Резко освобождаясь из объятий Этингофа). Они, наверное, дуры были, эти ваши женщины!

Этингоф: Вы это потому говорите, потому что у вас первобытный инстинкт проснулся. Первобытный инстинкт, который требует, чтобы вы унижали мужчину, для того чтобы удовлетворить свое чувство женской неполноценности. Это во всех учебниках психологии написано!.. Мужчина сверху, женщина снизу. Мужчина на спине, женщина наверху. Но даже когда женщина внизу, а мужчина наверху, почему-то всегда оказывается, что он все равно внизу, а наверху почему-то опять она. А если она поворачивается к нему спиной, то почему-то опять оказывается, что она сама добродетель, а он исчадье ада. И все это, потому что женщина только о том и мечтает, чтобы унизить мужчину своим мнимым превосходством!.. Чертовы шлюхи! (Кричит). Быстро иди сюда, гадина, потому что лучше Этингофа ты все равно никого не найдешь!.. И не болтай!

Анна: Нет! Нет! Нет!

Этингоф (пытаясь схватить Анну): Что нет? Что нет?.. Говорю же тебе, да!

Анна: Нет… Нет!.. (Размахнувшись, дает Этингофу звонкую пощечину).

Этингоф (отпустив Анну и схватившись за щеку): Что такое?.. Что такое?.. В моем собственном доме?.. Меня?.. (Громко и театрально смеется и отходит от дивана, держась за щеку, но почти сразу возвращается). А может, вам было бы лучше не разбрасываться на пощечины, а сразу взять в руки ружье и пристрелить этого жалкого и ничтожного Этингофа, которого знает весь мир?.. Этого последнего романтика, который еще верит в любовь с первого взгляда?.. Раздавить его, как муху, как комара!.. Пускай он лежит здесь никому не нужный, словно мешок со старой обувью, которую забыли отнести на помойку!

Анна: Я ухожу.

Этингоф (полон сарказма): Ну, конечно… Ударить ни в чем не повинного человека по лицу, а потом демонстративно уйти, как будто ничего не случилось, о, как же это похоже на вас, женщин!.. Что ж, идите… Но только сначала скажите мне, зачем вы вообще сюда приходили, черт возьми?.. Неужели только затем, чтобы точить лясы о прекрасном и болтать о литературе?.. Об искусстве? О Полине Виардо?.. Чтобы послушать, что Этингоф расскажет вам о своем романе, который вы все равно никогда не дочитаете до конца?.. (Кричит). Да вы просто дура набитая после всего этого!.. Точно такая же, как и все остальные, которые думают, что прекрасное растиражировано в книгах и выставлено в музеях, так что стоит только вам раскрыть книгу или пойти в музей, как оно мигом окажется в вашем распоряжении!.. Глупые курицы!

Анна (не трогаясь с места): Я ухожу.

Этингоф: И очень хорошо! Проваливайте! Чего вы ждете! (Отвернувшись от Анны, охваченный сильным чувством, которое требует, чтобы его поскорее выговорили). О, как бы я хотел сжечь всю эту сорную траву, которая думает, что Моцарт писал только для того, чтобы она могла сидеть и хрюкать от восторга в своих партерах!.. Как бы я хотел проткнуть барабанные перепонки у всех, кто уверен, что Бетховен сочинял только для того, чтобы они могли похвастаться, что прослушали до конца какую-нибудь его симфонию, о которой забыли уже на следующий день!.. Ах, это чертово племя, заполняющее библиотеки и книжные магазины!.. Уверенное, что обязательно надо ходить в театры и музеи, потому что так делают все!.. Трусливое племя, опасающееся, как бы кто не прознал, что на самом деле они не любят читать и с трудом подавляют зевоту, когда слышат музыку!.. О, как бы я хотел, чтобы книга вновь стала священной, так, чтобы прежде чем прочитать хорошую книгу следовало бы заслужить это долгим и тяжелым трудом!.. Как бы я хотел, чтобы для того, чтобы услышать Первый концерт Баха, надо было бы совершить нечто грандиозное, а чтобы постоять перед Шагалом – износить три пары обуви!.. И тогда мир стал бы чище, а жизнь уже не казалась бы такой отвратительной…(Кричит Анне). А таких как вы, я заставил бы заниматься своими прямыми обязанностями, к которым вас определила мать-природа!.. (Позволяет себе не совсем приличный жест).

Анна (выходя, наконец, из-за дивана и пытаясь сохранить спокойствие): Мне, конечно, говорили, что у вас дурной характер, но ведь не до такой же степени. (Решительно). Я ухожу…

Этингоф: Скатертью дорожка!.. Идите, откуда пришли!.. (Кричит, повернувшись к Анне спиной). О, как же он устал, этот бедный Этингоф, как же утомило его это бесконечное блуждание в море человеческого идиотизма!.. (Опустившись сначала на колени, затем на четвереньки, ползет, иногда останавливаясь, по сцене). Как же надоело ему все, что обступило его, чтобы не дать ему свободно дышать!.. Эти шкафчики, эти кресла, эти пустые телефонные разговоры, фальшивые беспокойства, нелепые друзья, собственное имя, приходящие под утро мысли, – о, как же я устал от всего этого, от этих воспоминаний, от самого себя, от своих надежд и накрахмаленных рубашек, от зубных врачей и шлюшек, читающих Данте, от курса доллара и глубокомысленных идиотов в голубом экране… Ах, бедный, бедный, бедный Этингоф!.. Куда ты попал? И в какую сторону идти тебе теперь, чтобы добраться до ночлега, пока еще не село солнце?.. О как же мне хочется упасть, упасть, чтобы заснуть и видеть сны!.. Стать ничем, никем, травой, пылью, лунной дорожкой, цветником! Чтобы не слышать глупости, разъедающие, словно ржавчина, последнюю надежду. Чтобы не видеть самодовольства, которое не устает хвалиться, что оно облагодетельствовало всех, сотворив этот жалкий мир, как будто оно было в состоянии сотворить что-нибудь