Фридрих Горенштейн - На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного Страница 74

Поссевино. Чего ради такое зло учинять, пан Радзивилл? Мы лишь слуги Божьи, посланные ради мира святым папой. Verba magni clusis Moscovia ad me[26].

Радзивилл. В Польше много говорят о том, что папа дал соблазнить себя приманкой посредничества. То посредничество, пан иезуит Поссевино, не возымеет успеха. Однако если б даже посредничество имело полный успех, то и тогда оно в интересах католицизма не могло бы компенсировать те выгоды, которые обещает ему победа Польши над безбожной азиатской Московией с ее кровавым царем-тираном, угрожающим Польше и всей Европе. Жаль, не захватили тирана. Отвезли б его в Варшаву, как грязного медведя в клетке, чтоб над москалем не одно лишь панство, а и мужики наши посмеялись, а потом, пся крев, среди Ратушной площади ему добрый кол, да кол на весь разбойничий его дом.

Поссевино. Умерьте свой пыл, пан Радзивилл. Что русский царь? Всего лишь физически и нравственно разбитый старик пятидесяти лет! Надо нам, слугам Божьим, мыслить, как вернуть великую, глубоко потрясенную империю в лоно истинной церкви.

Радзивилл. Нет, пан иезуит Поссевино, в Польше мыслят иначе. Сама империя должна исчезнуть, и русские должны быть загнаны далеко в Азию. То совершится. Империя бессильна, и русский царь дошел до полной беспомощности. Особенно сказалось то бессилие ныне, когда я с моим летучим отрядом беспрепятственно дошел до Ржева и едва не взял в плен самого русского тирана в его старицком лагере. Надобно лишь, чтоб святой папский престол не мешал нам одержать победу над Московией во славу его же святого величия.

Поссевино. Пан Радзивилл, перед лицом Божьим мы должны быть верны нашей мечте, и, может, благословением Божьим, распространение католической религии вплоть до Азии станет не таким уж трудным делом. (Крестится. Радзивилл и иные поляки тоже крестятся.)

1-й поляк. Ясновельможный пан гетман Радзивилл, пойдем ли на соединение с литовцами для боя под Ржевом?

Радзивилл. Нет, боя с русскими полками под Ржевом не примем, пойдем под Псков, на соединение с главными силами. (Поссевино.) Пойдете ли с нами, святой отец?

Поссевино. Я не стану подвергать свою дипломатическую миссию опасности, присоединившись к одной из сторон. С монсеньором Болонетти мы доберемся до Пскова своим путем. Наша цель – captatio benevolentiae – снискание расположения обеих сторон ради мира и мирового величия римской церкви. Пример нам – не воинственность государей, а деяния апостолов – de actibus apostolorum. (Крестится и уходит с секретарем. Поляки тоже уходят.)

Анница (держит на руках младенца и поет).

Баю, баю, баю-бай, да поди Бука под сарай,Коням сена подавай, у нас Тиму не пугай.

(Целует младенца, смеется.) Чадо мое любимое, Тимушка! Фаина, то радость великая, что имею сына единородна, суща младенца. Однако тоскую сердечно, что нужда его в селе хоронить и не со мной он постоянно.

Фаина. Анница, ко времени ли велела ребенка из села привезти? Государь во всякое время сюда, в царевы вышивальные мастерские, приехать может. А застанет младенца – так быть беде.

Анница. Фаина, шибко скучала, не могла уж без него долго терпеть. Хоть ненадолго погляжу, хоть ненадолго покормлю молоком своим. Молока, вишь, много, грудь велика, а перегорает молоко материнское. Ешь, Тимка! (Дает младенцу грудь. Тот жадно сосет.) Вишь, как присосался, баловень! (Целует младенца.) Чадо мое возлюбленное, утроба моя, Христос помилуй тебя от всякой беды. Ради великой своей милости и для всякой службы Божественная покроет тя милость Его.

Фаина. Анница, государь Иван Васильевич благоволит к тебе, велел дать тебе в мастерской отдельную хоромину как лучшей вышивальной мастерице и уж прислал спрашивать, вышито ли тобой надгробное покрывало Кирилла Белозерского и Никиты Переяславского для вклада в монастыри.

Анница. Кончаю шить, на неделе кончу. Ныне ж желаю с Тимушкой моим позабавиться. (Поет.)

Баю, баю, баю-бай, приходил к нам Тарабай,Приходил тот Тарабай, просил: Тимушку отдай!А мы сказали: не дадим, Тима надо нам самим! (Целует младенца.)

Фаина. Анница, а как же, что не крещен младенец? Знаешь ведь, некрещеные младенцы все равно что обменыши, дети, подмененные нечистой силой. Обменыш, он же прокленыш, полуверец, скитающийся по свету, отвергнут от людей.

Анница (испуганно). Сохрани и спаси Господи! (Крестится.) Страшно мне его в церковь нести для крещения. А дознаются, что без отца законного? Страшно, Фаина! Как исхитриться, не ведаю.

Фаина. Одно остается: подкинуть младенца. В селе мужа мого знаю я мужа добродетельна и богата, именем Георгий Осорин, уж достигшего шестого на десять лет, да бездетного с женой своей. Он возьмет и окрестит. Крещение от сущего там попа, Потапия именем, в церкви праведного Лазаря.

Анница. Нет, Фаина, как же Тимушку, утробу мою, чужим подкину?

Фаина. То грех, Анница, ради радости своей душу младенца губить. Без крещения кто же научит его правилам Святых Отцов, Закону Божию?

Анница. Я сама учить буду.

Фаина. То в исступи ты ума говоришь. Не хочешь в село – подале отдадим. На остров рыбачий отдадим. Знаю я рыбаря Давида и его жену Улиту, бездетны. Покладем младенца в коробя, или лучше в крошню, плетену корзину заплечну, и крошню ту в лодицу малую, и положим в ту лодицу под голову младенца золото, а под ноги – фунт серебра, и лист написанный: «Кто обрящет сего отрока, да окрестит его, а за то возьмет себе злато да серебро, хранить ему в научении грамоте и закону Божию». Рыболову же лодицу ту к хижине его причалим, к берегу. Рыболов в виде человек благородный, не старый еще.

Анница. Нет, Фаина, как утробу свою отдам? (Плачет, целует младенца.) Сыне мой милый, горе мое окаянное! Соблюди, Бог, младенца моего праведно заповеди ради Матери Его и моего ради смирения и правды!(Крестится и плачет. Младенец тоже начинает плакать.)

Фаина. Вишь, сама растревожилась и младенца растревожила. Как бы не услыхал кто. Ишь, кричит! И ты с ним! (Сердито.) Да и мне достанется – кнутом, али в темницу, что потакала. (Слышен шум.) Чую, приехал кто-то. Не дай Бог, государь! (Выбегает.)

Анница. Затихни, Тимушка, чадо мое любимое! (Укачивает, поет.)

Баю, баю, баю-бай, приходил к нам Тарабай,Приходил к нам Тарабай, просил: Тимушку отдай,А мы сказали: не дадим, Тима надо нам самим!Баю, баю, баю-бай…

Фаина (вбегает). Государь со свитой уже в сенях! (Хватает плачущего младенца, сердито.) Обменыш проклятый, не ори! Стянула б тебе пасть!

Анница (испуганно). Фаина, милая, заради Бога, сховай Тиму подалее!

Фаина (испуганно). Подалее уж не выйдет! (Сердито.) Бери, дура, надгробный покров вышивай и проси ты прощения у Господа Бога о своем согрешении! (Убегает с младенцем.)

Анница (берет покров, шьет). Гость нежданный. Сказано в заповеди христианской, чем меньше нравится гость, тем больше дай ему. (Шьет. Входят царь Иван Васильевич, царевичи Иван, Федор, Богдан Бельский, художник Алампий. Анница встает и кланяется.)

Иван. Здравствуй, заря-зарница, красна девица! (Целует Анницу.) Приехал с сынами поглядеть твою работу и художника привез для его поучения. Художник, сделаешь ли краской, как она нитью делает?

Алампий. Исхитримся, государь. А пелена истинно хороша.

Иван. Замышлением и потружением сшита пелена. Как сшила святу пелену?

Анница. Государь милостивый, пелена шита шелками и золотой нитью.

Алампий (смотрит покров). Как к основе крепишь?

Анница. Золотые нити прикрепляю к основе разного цвета. То шитье вприкреп. А есть и шитье в раскол, плотно, как сшит убрус, полотенце на икону Грузинской Божьей Матери, в Покровский Суздальский монастырь.

Иван. Покажи тот убрус, Анница!

Анница (показывает убрус). Шито в раскол. Новый стежок. Орнамент – свободно раскинутые ветви дерева, обнизаны жемчугом.

Царевич Федор. Основа красива, батюшка.

Алампий. То, государь царевич Федор, шито по италийской камке с крупными цветами именем куфтерь. Так ли, мастерица?

Анница. Истинно так.

Алампий. Краски Девы Марии и Младенца хороши.

Иван. Про краски скажи, Анница.

Анница. Государь милостивый, на Деве Марии – коричнево-малиновый мафорий[27], лицо обрамляет голубой чепец, нимб золотой нитью, швом в клопец сделан. Одежда на Младенце шита золотой нитью, узорным швом вприкреп.