Юлия Друнина - Полынь: Стихотворения и поэмы Страница 20

«Сидели у костра, гудели кедры…»

Сидели у костра, гудели кедры.Метались то ли искры, то ли снег.И был со мною рядом злой и щедрый,Простой и очень сложный человек.

В который раз я всматривалась сноваВ глаза с прищуром, в резкие черты.Да, было что-то в нем от Пугачева,От разинской тревожной широты.

Такой, пожалуй, может за борт бросить,А может бросить все к твоим ногам…Не зря мне часто снится эта проседь,И хриплый голос, и над бровью шрам.

Плывут, качаясь, разинские струги —Что ж, сон как сон: не много смысла в нем…Но в том беда, что потайные струныПорой заноют в сердце ясным днем.

И загудят в ответ с угрозой кедры,Взметнутся то ли искры, то ли снег.Сквозь время улыбнется зло и щедроПростой и очень сложный человек.

МОЙ ОТЕЦ

Нет, мой отец погиб не на войне —Был слишком стар он, чтобы стать солдатом,В эвакуации, в сибирской стороне,Преподавал он физику ребятам.

Он жил как все. Как все, недоедал.Как все, вздыхал над невеселой сводкой.Как все, порою горе заливалНа пайку хлеба выменянной водкой.

Ждал вести с фронта — писем от меня,А почтальоны проходили мимо…И вдалеке от дыма и огняБыл обожжен войной неизличимо.

Вообще-то слыл он крепким стариком —Подтянутым, живым, молодцеватым.И говорят, что от жены тайкомВсе обивал порог военкомата.

В Сибири он легко переносилТяжелый быт, недосыпанье, голод.Но было для него превыше силСмириться с тем, что вновь мы сдали город.

Чернел, а в сердце ниточка рвалась —Одна из тех, что связывают с жизнью.(Мы до конца лишь в испытанья часОсознаем свою любовь к Отчизне.)

За нитью — нить. К разрыву сердце шло.(Теперь инфарктом называют это…)В сибирское таежное селоВползло военное второе лето.

Старались сводки скрыть от старика,Старались — только удавалось редко.Информбюро тревожная строкаВ больное сердце ударяла метко.

Он задыхался в дыме и огне,Хоть жил в Сибири — в самом центре тыла.Нет, мой отец погиб не на войне,И все-таки война его убила…

Ах, если бы он ведать мог тогдаВ глухом селе, в час отступленья горький,Что дочь в чужие будет городаВрываться на броне «тридцатьчетверки»!

В ШУШЕНСКОМ

Я навек поняла отныне,Стало в Шушенском ясно мне:Людям надобно со святынейОставаться наедине.

Помолчать, грохот сердца слыша,Не умом, а душой понять:Здесь Он жил, вот под этой крышей,Эта койка — его кровать.

Здесь невесте писал про Шушу,Здесь морщинки легли у рта…Я хочу тишину послушать,А при людях она не та.

И когда все уйдут отсюда,И затихнет людской прибой,Я немного одна побуду,Я побуду, Ильич, с тобой…

И вижу я внутренним взоромЦерковную узкую дверь.Мне жаль этой церкви, которойНет в Шушенском больше теперь.

Двух ссыльных в той церкви венчалиДавно это было, давно.Царапались мыши, стучалиКедровые лапы в окно.

И вижу я внутренним зреньем,Как пристально, из-под очков,В затрепанной рясе священникВзирает на еретиков —

Веселых, не верящих в бога,Бунтующих против царя!..Так пусто, темно и убого.Так холодно у алтаря.

Мигают оплывшие свечи,Свисает с иконы паук.Мерцание медных колечек,Застенчивость девичьих рук…

Я много бродила по свету,Все, может быть, только затем,Чтоб встретить на Севере этуПеснь песен, поэму поэм.

И все-таки встречи не будет —Ту церковь снесли, говорят…Простим несмысленышей, люди —Не ведали, знать, что творят!

За лесом туманятся горы,Синеет Саянский хребет.Вхожу я в ту церковь, которойВ сегодняшнем Шушенском нет…

А такое и вправду было,Хоть и верится мне с трудом:Кто-то начал со страшной силойУкрашать этот бедный дом.

«Что, мол, нам экскурсанты скажут?Все должно быть на высоте!»И повесили люстру дажеРасторопные люди те.

И портьеры (что подороже!)Стали здесь «создавать уют»,И слоны из пластмассы — боже! —Протоптали дорожку тут.

И центральное отопленьеПровели за короткий срок —«Как, простите, товарищ ЛенинВ ссылке жить без комфорта мог?..»

Штукатурили в доме бревна,У крыльца развели цветник…И тогда, оскорбившись кровно,Правда свой отвернула лик.

Стало в доме фальшивым что-то,Сразу свой потеряло вес…Годы шли, как на приступ роты —Соскребали мы позолоту,Бутафорский снимали блеск.

Нынче в доме, где ссыльный ЛенинПрожил несколько долгих лет,Нет центрального отопленьяИ сверкающей люстры нет.

Пахнут бревна смолою снова,Никаких нет на окнах штор…Запах времени! Дух былого!Как волнует он до сих пор…

Нас изба привечает скромно,Ветры времени в ней сквозят.Так мала она! Так огромна!—Даже в сердце вместить нельзя.

«В краю угрюмом, гиблом, льдистом…»

В краю угрюмом, гиблом, льдистом,Лишен семьи, свободы, прав,Он оставался коммунистом,Насилье высотой поправ.Да, высотой души и чести,—Пожалуй, «планки» выше нет…Не думал о себе, о мести —Лишь о стране в оковах бед.Шел сорок первый — лихолетье.О, как в штрафбат просился он!Не соизволили ответить,Начальник просто выгнал вон.И хмыкнул: «Во, дает очкарик!Но только нас не проведешь!»И тот ушел, в момент состарясь,Еще бы — в сердце всажен нож.В бараке пал ничком на нары,Убит, казалось, наповал…Но разве даром, разве даромОн власть Советов защищал?И зря ли по нему разруха,Как по окопу танк, прошла?Сказал себе: «Не падать духом!Нельзя сегодня помнить зла.Обязан я забыть, что ранен,Вперед обязан сделать шаг…»Он на партийное собраньеСозвал таких же бедолаг.Таких, как он, — без партбилета…Подпольным, тайным был их сход.(Эх, жаль, что протокола нету!)И он сказал: «Настал чередНам позабыть обиды, беды,Лишь помнить общую беду.И думать только про ПобедуКак в восемнадцатом году.Отсюда выйдем мы едва ли…Но, братья, Родина в огне!И в шахте, на лесоповалеМы тоже нынче на войне.Нам тяжелей, чем там, в траншее.Но верю — час придет, поймут,Что даже и с петлей на шееПартийцами мы были тут.Конечно, что быть может горше,Чем слыть врагами в этот час?..»А утром, на плацу промерзшемНе опускали зеки глаз.И удивлялся их конвойный,На пальцы мерзлые дыша,Чем были, лес валя, довольныТе, в ком лишь теплилась душа.И почему, в полусознанье,На землю падая без сил,Все про какое-то собраньеОчкарик чахлый говорил…

«Ни от чего не отрекусь…»

Ни от чего не отрекусьИ молодых приму упреки.Как страшно падали мы, Русь,Прямолинейны и жестоки!Ведь свято верили мальцыВо тьме тридцать седьмого года,Что ночью взятые отцы —Враги страны, враги народа…

Я ни за что не отрекусьОт боевой жестокой славы.Как мы с тобой взмывали, Русь,В одном полете величавом!Шли добровольцами юнцыТуда, где смерть дает медали,Тогда казненные отцыНа подвиг нас благословляли…

ДЕТИ ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА