Уильям Шекспир - Все сонеты Шекспира Страница 4

XXXVII

Как иногда отец полуседойна сыновей с улыбкою глядит,так счастлив я, изломанный судьбой,что честью ты и правдой знаменит.Но знатность, красоту, избыток сил —все качества, какими напоказты коронован, — я себе привил,любовью приумножив твой запас.И я уже не бедный, не больной,поскольку тень любви воплощенав такой богатый клад, что небольшойего частицы хватит мне сполна.Во мне найдётся всё, чем ты богат,и я тебя счастливее стократ.

XXXVIII

Какой для Музы надобен предмет,когда дыханья твоего волнастоль нежно в мой вливается сонет,что и бумага для неё черна?Скажи себе спасибо, если мнойты был достойным образом воспет.Тот глуп, кто не почтит тебя строфой,когда ты даришь вдохновенья свет.В сто раз достойней древних девятиКамен, что славит каждый рифмоплёт, —десятой Музой стань, чтобы найтия мог в стихах бессмертье и почёт.Но люди, оценив мой слабый труд,тебя — а не меня — превознесут.

XXXIX

Как мне тебя восславить, если тыя сам и есть, но лучший, чем я сам?Как я могу хвалить свои черты?И как я не себе хвалу воздам?Мы потому-то и разделены,свою любовь единой не зовём,что всё, чему на свете нет цены,я должен отыскать в тебе одном.Никто разлуки бы не перенёс,когда бы мрачной праздности дурманнам не дарил часов для сладких грёз,вводя и грёзы, и часы в обман.Разлука учит, раскроив нам грудь,хвалить того, кто вышел в долгий путь.

XL

Ты все, мой друг, возьми мои любви,но ты и так от них неотделим;и всю любовь с моей отождестви,когда моё становится твоим.И если взял ты из любви ко мнемою любовь, тебя я не виню,а если нет, то по своей вине,упрямец, угодил ты в западню.Тебе прощая нежный твой грабёж,я делаюсь беднее во сто крат.Но ведь любви предательская ложьязвит больней, чем ненависти яд.Распутный друг, в ком зло добру под стать,убей меня — врагами нам не стать.

XLI

Твоей свободы милые грешки, —когда в душе ты мне даёшь отбой, —твоим летам и внешности близки,но и соблазн крадётся за тобой.Ты незлобив — и сам идёшь в полон,прекрасен ты — и нежным штурмом взят.Желаниями женщин окружён,сын женщины не выдержит осад.Ты мог бы пощадить меня и самсвоей беспутной юности назло.Меж тем пристрастье к буйным кутежамтебя к двойной измене привело.Обманут я любимой и тобой,и красота твоя всему виной.

XLII

Ты взял её — не плачу я навзрыд,хотя в неё безумно был влюблён;она тебя взяла — и я убит:разрыв с тобой наносит мне урон.Обижен вами, я ваш адвокат:ты любишь ту, кого любил твой друг;любя меня, она мне дарит ад;а друг мой скорбно делит с ней досуг.Я не с тобою — в барышах она;меня с ней нету — друг мой на коне:те, чей союз я оплатил сполна,меня распяли из любви ко мне.Но если друг — моё второе «я»,то мне верна изменница моя.

XLIII

Закрыв глаза, я вижу всё, а днёмобзор им закрывает всякий вздор;я проницаю тьму, забывшись сном,когда пронзит её твой светлый взор.Светлеет ночи тень в твоей тени,чей образ служит счастья образцом,но пусть глаза, невидящим сродни,с утра твоим засветятся огнём.Они блаженны будут, если ятебя увижу днём, а не в ночи,когда в мой сон слепая тень твоямоим глазам незрячим шлёт лучи.Тебя не видя, сплю я наяву,а стоит увидать, — во сне живу.

XLIV

Когда бы глупой плоти веществовместилось в мысли, я бы трудный путь,простёртый до предела твоего,назло пространству мог перепорхнуть.Где б ни был я, в каком краю земли,какие бы моря ни пересёк,к тебе меня бы мысли привелибыстрей, чем мысль, пронзившая висок.Но я не мысль и на подъём тяжёл:во мне земли с водой невпроворот.Я без тебя тоскою изошёл,и только время слёзы мне утрёт.И символ плоти — мой печальный стон —из плотных элементов сотворён.

XLV

Но прочих два, — прозрачны и чисты, —огонь и воздух — шлю тебе вдогон:во-первых, мысли; во-вторых, мечтыв твои края летят со всех сторон.Когда к тебе несутся, жизнь моя,послы любви — две сущности вещей,две остальных мне не дают житья,сжимая грудь кручиною своей.И до тех пор мой жизненный каркасне восстановит всех первооснов,пока послы, связующие нас,не скажут мне, что жив ты и здоров.Тогда я рад, но вновь тоской объят,и тут же шлю своих послов назад.

XLVI

Мои глаза с моим же сердцем бойзатеяли — чему виной ты сам:глаза хотят присвоить образ твой,а сердце не даёт его глазам.Приводит сердце веский аргумент,что ты — в груди, незримый для зениц.Глаза же говорят, что оппонентсолгал, и ты укрыт в тени ресниц.По иску сердца завершив процесс,решил присяжных размышлений суд,что стороны, учтя свой интерес,по равной доле у тебя возьмут:Глаза — твои наружные черты,а сердце — свет сердечной красоты.

XLVII

Глаза, изголодавшись по тебе,и сердце, разрываясь от тоски,забыли о своей былой борьбеи подружились распрям вопреки.Твой нежный образ — пиршество для глаз,зовущих сердце в гости, а в гостяхглаза пируют в следующий раз,когда ты сердцу явишься в мечтах.Итак, моя любовь и твой портрети без тебя со мной наедине.Летят мои мечты тебе вослед,а ты при них, пока они при мне.А если спят мечты, — глаза не спяти в сердце будят образ твой и взгляд.

XLVIII

Как я старался, покидая дом,убрать все побрякушки в сундуки,чтобы нажиться на добре моёмрукам недобрым было не с руки.Зато зеницу ока моего —то, что дороже самых жемчугов, —тебя, мои печаль и торжество,оставил я приманкой для воров.От них тебя не спрячешь в сундуке:со мною ты, хотя тебя здесь нет, —укрыт в груди моей, как в тайнике,но можешь выйти запросто на свет.Во мне столь ценный клад, что и святойиз-за него решится на разбой.

XLIX

Настанет срок (едва ли он далёк),и поразит меня твой хмурый вид;и, подводя моим грехам итог,твоя любовь закроет мне кредит;настанет день, и солнце глаз твоихне отличит меня среди людей,найдя в исходе склонностей былыхпричину отчуждённости своей;настанет час, когда я присягну, —в ничтожестве собой изобличён, —что я вменяю всё себе в винуи что на стороне твоей закон.Забыть меня — есть повод не один,а полюбить навеки — нет причин.

L

Легко ли — завершить свой путь дневнойи вдруг, уже на ложе возлежа,понять, что между другом и тобойна мили увеличилась межа?Меня и горе тяжкое моёскакун понурый медленно влачит,как будто говорит ему чутьё,что в одиночку я не фаворит.В крови от шпор, мой взмыленный одёрне думает скакать во весь опор,но хриплый стон животного остёри душу ранит пуще всяких шпор.В тоске я мчусь куда глаза глядят,но радуюсь, когда гляжу назад.

LI

Так извинял я глупого одраза то, что не хотелось скакунуменя от друга увозить вчера…Но если я обратно повернуи мне галоп покажется рысцой,пускай пощады эта тварь не ждёт.Я даже ветер, будь он подо мной,пришпорил бы, погнав его в полёт.Хотя какой рысак бы ни трусилнаперекор желаниям моим,его простил бы мой любовный пыл,что вскачь несётся, с клячей несравним.Я уезжал — был шаг её не скор,а к другу — сам помчусь во весь опор.

LII